Загрузка ...Глазго – город сложной истории и непростой судьбы. Раннее Средневековье он пережил в статусе религиозного центра Шотландии, с ростом Империи стал одним из крупнейших портов, к началу XX века превратился в центр тяжелой индустрии и кораблестроения. После Второй мировой войны производство начало перемещаться в более дешевые регионы, сократилась потребность в металлоемких производствах, и к началу 1980-х годов Глазго превратился в город закрытых заводов и верфей, забастовок, безработицы и хаоса.
Лидер городского совета Пат Лалли предложил для Глазго тот же путь возрождения, что примерно в это же время пришел в голову Анатолию Собчаку: поднять город через культуру и туризм. Петербург особо активно за идею не взялся, а вот шотландские лейбористы принялись вкладывать серьезные силы и средства. В 1990 году Глазго выиграл соревнование за титул «European Capital of Culture». В город стали привозить спектакли и выставки международного класса, а опустевшее полуразрушенное здание на Тронгэйте выделили под будущий квартал художников. Рядом с вселившимися туда галереями оказался кинематический театр «Шарманка», история которого началась в Санкт-Петербурге чуть ли не полвека назад.
Даже по меркам нон-конформистского поколения «дворников и сторожей» Эдуард Берсудский — аутсайдер из аутсайдеров. Официальное образование — оконченный на тройки энергетический техникум, остальное добрал в музеях. Увлекся резьбой по дереву, поднаторев в электрике и механике за время работы на заводе, приладил электрический моторчик к вырезанной им деревянной фигурке старого шарманщика — и был настолько потрясен результатом, что в течение последующих лет полностью населил свою 18-метровую комнату созданиями, которые он назвал «кинематами».
Собранные из обломков старой деревянной мебели, колес и педалей от швейных машинок и прочих разнообразных механизмов, населенные множеством деревянных персонажей, будто соскочивших с полотен Босха и Брейгеля, кинематы включались раз или два в неделю, играя свои мини-спектакли для друзей и знакомых.
Одному из них пришло в голову привезти в берлогу к Берсудскому театрального критика и режиссера Татьяну Жаковскую. Она увидела в компании кинематов театр сверхмарионеток, о котором грезил Гордон Крэг, а поскольку к тому времени перестройка уже была в разгаре, невозможное стало возможным, и в канун 1990 года Кинематический театр «Шарманка» открылся на Московском проспекте в Петербурге.
В родном городе театр просуществовал всего три года: в 1993 году райисполком предложил театру платить неподъемную аренду. Почти одновременно с этим «Шарманка» получила приглашение на выставку в Лейпциг. Жаковская и Берсудский упаковали всех кинематов и, понимая, что возвращаться почти наверняка будет некуда, уехали на гастроли в Германию.
Всё произошедшее дальше напоминает не то тщательно продуманный сюжет романа, не то совершенно необъяснимую цепочку совпадений…
Еще в 1990, вскоре после открытия театра, на «Шарманку» случайно наткнулись шотландский скульптор Тим Стэд и его жена — лингвист и художник Мэгги Ленерт.
«Когда я впервые увидела, как Тим с Эдом общаются, — рассказывает Татьяна, — то не поверила своим глазам: стоят мужики, один говорит на русском, второй на английском – и прекрасно друг друга понимают. По-моему, в прошлой жизни они были двумя медведями в одном и том же лесу».
Тим и Мегги рассказывали о «Шарманке» всем знакомым и малознакомым, в надежде организовать гастроли театра в Шотландии. В конце концов слух дошел до тогдашнего директора глазговских музеев Джулиана Сполдинга. По соглашению с горсоветом, Сполдинг собирал коллекцию для будущей галереи современного искусства, руководствуясь необычными принципами — покупал работы непосредственно у художников, в обход арт-дилеров, и без оглядки на то, что в моде сегодня. Он хотел представить не очень искушенной публике художников, которые были бы одновременно и глубокими, и способными эмоционально «зацепить» широкого зрителя, а не только узких специалистов.
В числе экспонатов в музее непременно должны были быть работы швейцарского скульптора — кинематиста Жана Тенгли. В 1991 году Тенгли неожиданно скончался от сердечного приступа, и этим планам не суждено было сбыться. Однако спустя два года Сполдинг увидел кинематов Берсудского, посвященных Жану Тенгли, и приобрел их для будущего музея. Также он предложил Берсудскому устроить большую выставку в Глазго.
Для подготовки к ней Берсудский и Жаковская перебрались в шотландскую деревню Бленсли, где жил и работал Тим Стэд. «Мы родом из «другого Петербурга» — культуры аутсайдеров, которая существовала параллельно официальной и в достаточной мере независимо от неё, и здесь благодаря Тиму попали в похожий круг людей, которые не вписываются в рамки, как не вписывался в них сам Тим и его работы, — вспоминает Татьяна Жаковская. — При виде «Шарманки» арт-истеблишмент и до сих пор каждый раз встаёт на дыбы: это же не ремесло, не театр, и уж тем более не современное visual art, к которому они причисляют исключительно концептуальное искусство. Но в кругу Тима мы встретили людей, которые живут свои жизни и делают своё дело вне зависимости от того или иного истеблишмента — и вполне счастливы».
Среди них — выпускник Оксфорда Джон Флетчер, открывший ферму по одомашниванию и разведению знаменитых шотландских оленей Red deer. Фотограф Иен Маккензи, открывший арт-кафе Café Gandolfi, которое постепенно стало достопримечательностью Глазго и центром вечерней жизни города. На волне успеха Иен продал все партнеру и уехал на остров Арран, где купается теперь в холодном море, ходит в горы и иногда возится со старыми негатива ми. «Вокруг Тима было много таких никуда не вписывающихся сумасшедших — то ли они чувствуют друг друга, то ли живут на одной волне, — и два счастливых года в Бленсли нас в эту систему тоже включили».
Жизнь в Бленсли Татьяна до сих пор вспоминает как один из самых незоблачных периодов в истории «Шарманки». Берсудский продолжал заполнять своими работами всё возможное пространство: от небольшого домика до коровника и конюшни, которые он превратил в собственные мастерские. За выставкой в McLellan Galleries последовали предложения гастролей в Манчестере и Копенгагене, и стало ясно, что «Шарманка» может работать в Глазго на постоянной основе. Горсовет предложил помещение в мрачноватом здании на Тронгэйте и немного денег на приведение его в порядок. К ним прибавился грант национальной лотереи, который позволил всерьез оборудовать театр, и в 1996 году «Шарманка» открылась в Глазго как «Sharmanka Kinetic Theatre».
Когда Иен Макензи продал свою долю в кафе Gandolfi, «Шарманка» только вставала на ноги, и Иен принес Татьяне с Эдуардом некоторую сумму денег со словами: «Мой проект в Глазго сегодня заканчивается, а ваш начинается, и я должен вам что-то передать». Тим тоже вложил в «Шарманку» значительную сумму денег, а когда несколько лет спустя друзья начали отдавать долг, сказал: «Я не рассчитывал на возврат. Когда я начинал, кто-то помог мне. Вы лучше помогите кому-нибудь следующему».
Такая любопытная получается цепочка: люди, которые сами всегда жили без лишних денег, подставляют плечо следующим «сумасшедшим» – и это замечательно работает.
На вопрос об отношении зрителей к русским корням театра Татьяна с усмешкой отвечает, что в Глазго все уже давно забыли про то, что «Шарманка» приехала из России. Как оказалось, работы Эдуарда затрагивают какие-то нервные точки в людях очень разного возраста, национальности и вероисповедания. «Один католический священник сказал, что встречал Берсудского в прошлой жизни: мол, в 13 веке они строили вместе какой-то собор. Знакомый раввин объясняет всё еврейскими корнями. Продвинутый пастор как-то привел своих студентов-протестантов посмотреть: счел «Шарманку» подходящим материалом для обсуждения каких-то протестанских богословских проблем».
Россия, не Россия – Берсудского это мало волнует. И зрителей, на самом деле, — тоже. В театре есть старый кинемат «Вавилонская башня», созданный еще в Петербурге: множество колес вертится — крутится, и каждый персонаж уверен, что он тут начальник. Все движется, но ничего не происходит. С балкончика выступает маленький Ленин, а сбоку машет топориком Сталин. Но кто-то из местных сразу сказал: «Да это же наш City Council за работой!» В разных масштабах, но всё везде повторяется – и Берсудский умудряется этот сигнал ловить и реализовывать в своих кинематах.
Говорить про границы и «национальное наследие» в театре действительно не приходится. Да, во время спектаклей одна из машин играет «Разлуку», одну из самых популярных мелодий в шарманках, а «Russian Troika» и «Aurora – The battleship of the Revolution» отсылают на родину уже самим названием. Но по соседству стоят «Willy-the-Belfry» — маленький шотландский пони с шарманкой на спине, «Jock’s Joke», перекликающийся с британским индустриальным дизайном, и совершенно универсальная «Bear’s Tower», полная занятых многозначительными ритуалами персонажей, и увенчанная фигурой медведя, легкомысленно гоняющего ласточек на крыше.
За некоторыми кинематами стоят личные истории: они посвящены друзьям, многих из которых уже нет рядом.
Тим Стэд, ушедший из жизни всего в 49 лет, любил Булгакова и был женат на Мэгги — в его честь Эдуард построил кинемат «Master and Margarita». Голос, поющий «Разлуку», принадлежит одной из легендарных фигур питерского андеграунда — художнику, музыканту и поэту Борису Аксельроду по прозвищу Аксель. Пытающийся взлететь в небеса и обреченный «Титаник» посвящен памяти подруги Эда Маргариты Климовой, прошедшей тюрьму и ссылку за чтение и распространение самиздата. «Victoria» — в память о Викторе Шварце, который познакомил Эдуарда и Татьяну, предположив, что они смогут работать вместе. А небольшой «Rag’n’Bone Man» — дань уважения всем старьевщикам, которые помогали Берсудскому находить детали для его машин. В Национальном музее Шотландии вот уже 15 лет играет свой механический спектакль 11-метровая «Часовая башня» — совместный проект Берсудского и Стэда, которым тот занимался незадолго до смерти. Эти механические часы — портрет ушедшего XX века.
Сегодня в работу «Шарманки» также активно включен сын Татьяны — Сергей Жаковский. Он отвечает за свет, музыку, техническое сопровождение спектаклей, которые длятся полтора часа, объединяя единым действием выставленных в центре кинематов.
Большинство аудитории «шарманки» — туристы со всего света, сейчас это одна из главных достопримечательностей города.
Ко всевозможным наградам и комплиментам создатели относятся спокойно. «Зрители иногда пытаются выловить Эда после спектакля и рассказать, что он гений, но его хранит чувство юмора и очень слабый английский, — признается Татьяна. – Даже если здесь будет пожар, он за огнетушителем не пойдет: ну, горит и горит, значит, будет больше места для новых машин».
На столь спокойное отношение к успеху наложила свой след и Шотландия, ставшая для «Шарманки» и ее создателей полноценным домом. «Мы выросли в плоском пейзаже, где можно встать на стул и сказать: я самый высокий! Шотландская трехмерность очень четко ставит мозги на место. Ты забираешься в гору, где кончается весь шум, смотришь вокруг и четко понимаешь масштаб… В таком пейзаже очень трудно задрать нос и начать с кем-то меряться достижениями».
Фото: из ахива театра