Загрузка ...
Десять лет назад Германия ратифицировала конвенцию ООН о правах инвалидов. Документ гарантирует каждому равные возможности, в том числе равный доступ к образованию. С этого момента по всей стране стали массово закрываться коррекционные и специализированные школы. Ряд специалистов считает, что право ребенка на совместное обучение остается лишь правом, а не обязанностью. Всегда ли инклюзия — правильное решение? Разобраться в этом вопросе Zima Magazine на примере Германии помогла Мария Петрова.
Для начала разберемся, что такое инклюзивное обучение и чем оно отличается от интегративного. Интегративный подход применялся в Германии с 70-х годов вплоть до недавнего времени. По нему детей встраивают в уже существующую систему обучения, пытаются приспособить их под те возможности, что есть.
После подписания конвенции ООН этот подход пересмотрели. Страна перешла на инклюзивную систему. Под лозунгом «Барьеры не у ребенка, а у общества» дети-инвалиды получили официальное право учиться вместе со всеми остальными. А детским садам и школам было предписано принимать всех желающих. Казалось бы, вот они — те самые равные возможности. Но это чисто теоретически.
Детский сад как образец инклюзии
Легче всего воплотить в жизнь новые правила оказалось в детских садах. В этом возрасте малыши хорошо ладят и не замечают особенностей друг друга. Воспитатели стали получать дополнительную образование, чтобы лучше понимать потребности «особых» детей, а учреждения — получать дополнительное оборудование (например, лифты-подъемники). Во многих садах появились логопеды, физио- и эрготерапевты.
Надо отметить, что, когда речь заходит о равных правах, то подразумеваются не только дети-инвалиды, но и дети с «особой педагогической потребностью в поддержке». Это те, кому трудно учиться, кто имеет нарушенное социальное или эмоциональное развитие или просто выделяющееся поведение. В России о таких обычно говорят — «трудный ребенок».
Кирилл и гамбургский детский сад
Кирилл пошел в обычный гамбургский детский сад в три года. Уже в первые дни воспитатели стали говорить его маме о том, что мальчик сильно отличается от остальных. «Они говорили, что он бьет других детей, не обращает внимания на замечания, плохо схватывает немецкий и не умеет играть с остальными», — рассказывает Марина. Она списывала проблемы на языковой барьер — до трех лет у Кирилла практически не было контакта с немецким. Плюс к этому, в группе было 25 человек, а он трудно переносил большие скопления людей. При этом воспитатели не делали ничего, чтобы помочь Кириллу адаптироваться.
«В саду сказали, что у них нет необходимых специалистов, и ясно дали понять, что видеть моего ребенка там больше не хотят», — рассказывает Марина.
Под давлением персонала детского сада Марина решила протестировать его у детского психотерапевта. Поставили диагноз: «нарушение эмоционального и социального поведения» и «задержка языкового развития».
«В саду сказали, что у них нет необходимых специалистов, и ясно дали понять, что видеть моего ребенка там больше не хотят», — рассказывает Марина. «К этому времени я и сама поняла, что в обычном детском саду ему делать нечего. А у воспитателей нет на него времени, и он им неинтересен. Но найти новое место оказалось очень сложно. Я обзвонила несколько дошкольных заведений, которые позиционировали себя как инклюзивные, но никто не захотел нас брать — сослались на нехватку мест».
«Выигрывают от работы специалистов и здоровые дети. К примеру, логопед наблюдает за всеми детьми и консультирует родителей».
И все же Марине повезло: Кирилла согласился принять сад, который был всего в десяти минутах езды от дома. Инклюзивным его можно было назвать в полном смысле: ровно у половины детей был какой-либо диагноз.
«Придя в первый раз, я была поражена: группы по двенадцать человек, на каждую по два воспитателя плюс специалисты и практиканты», — рассказывает Марина. На каждого ребенка с особыми потребностями составляется индивидуальный план поддержки. Однако выигрывают от работы специалистов и здоровые дети. К примеру, логопед наблюдает за всеми детьми и консультирует родителей.
Воспитатели придумывают проекты, которые интересны и полезны всем малышам независимо от их возможностей. Так, в игровой форме они под музыку учат язык жестов. Или учатся чувствовать, что такое ограниченное зрение — дети ходят с повязкой на одном глазу целый день. «За полгода в этом детском саду Кирилл стал гораздо спокойнее, а его немецкий быстро пошел вверх», — говорит Марина
Где начинаются сложности? Сложности начинаются в школе
Гораздо сложнее ситуация обстоит в школах. Статистика утверждает, что, чем выше образовательная ступень, тем меньше шансов у ребенка на инклюзию. Если по всей Германии 67% «особых» детей воспитываются совместно с остальными в детских садах, то в начальной школе эта цифра падает до 46%, а в старших классах — и вовсе до 30%.
Все школы Германии делятся на специализированные (Sonderschule), коррекционные (Förderschule) и общие. В первых, как правило, обучаются дети с тяжелыми формами умственной и физической инвалидности. Во вторых — те самые «трудные дети». После принятия конвенции власти стали срочно фиксировать в законах права и обязанности школ по отношению к таким детям. А поскольку учебные учреждения управляются местными властями, получился полный разнобой.
В некоторых землях школа должна доказать, что у нее нет ни ресурсов, ни возможности их найти. Еще в ряде регионов ученику имеют полное право дать от ворот поворот, ничего не объясняя.
В итоге на сегодняшний день только в Гамбурге и Бремене ученику не могут отказать в обучении в общей школе, ссылаясь на отсутствие ресурсов. В некоторых землях школа должна доказать, что у нее нет ни ресурсов, ни возможности их найти. Еще в ряде регионов ученику имеют полное право дать от ворот поворот, ничего не объясняя. А в Баварии и Саксонии-Ангальт ребенок и вовсе обязан посещать спецшколу при определенных условиях. В итоге в Саксонии-Ангальт процент «особых» детей в обычной школе ниже всего по стране — лишь 5,7%.
По данным на 2013-2014 учебный год, в Германии 500 тыс. школьников требовалась особая поддержка при обучении. Это 6,8% от общего числа учащихся. Однако эта цифра — «средняя температура по больнице».
Регионы Германии до сих пор не выработали общих стандартов диагностики, поэтому и разница скачет от 5 до 10%. Примечательно, что диагноз часто ставят детям не только с реальными трудностями, но и тем, у кого немецкий не родной. К примеру, русские родители часто убеждены, что диагнозы «трудности с обучением» и «задержка речевого развития» связаны именно с уровнем владения языком.
Миграционные корни проблемы
Лингвист и логопед Симоне Лонкер значительную часть времени работает с детьми. «По моему опыту, примерно половина детей, которым прописывают логопедию, дети с миграционными корнями. Они растут двуязычными или же немецкий для них не родной. — говорит она. — Тесты, которые я провожу с ребенком в процессе терапии, чтобы выяснить его языковой уровень, ориентированы на носителей языка. Я считаю, что это изначально неверный подход». По ее словам, если владение немецким языком у ребенка иностранных родителей на определенном этапе ниже нормы, то это нормально. Однако в диагностике это часто не учитывается.
«Мы везде и всем специалистам говорили, что разговариваем с Кириллом дома только по-русски. Они согласно кивали и говорили, что, да, это правильно. Но в документах продолжали ставить диагноз», — говорит Марина.
Возможно, это объясняется локальным бюрократизмом. Нет диагноза — нет помощи специалистов. «Знакомые пугали, что, если ребенку поставлен диагноз, то его принудительно отправят в спецшколу. Но я видела, что в обычной школе ему будет некомфортно. Кириллу очень важен личный контакт и спокойная обстановка, плюс к первому классу он сам стеснялся своего немецкого. Поэтому мы решили, что коррекционная языковая школа будет для него лучшим решением на первые годы», — рассказывает Марина.
«По моему опыту, примерно половина детей, которым прописывают логопедию, дети с миграционными корнями».
Сейчас Кирилл учится в третьем классе. Родители до сих пор не могут понять, было ли это решение правильным. С одной стороны, класс из девяти человек, внимательная и терпеливая учительница, которая учитывает его потребности. С другой — медленная программа, серьезные диагнозы одноклассников, от гиперактивности до синдрома Дауна . К тому же, несмотря на заявленную индивидуальность обучения, учительница не успевает справляться с разным уровнем способностей учеников. «Поэтому мы попросили ее дать учебники для обычной школы и сами занимаемся дома. Если мы будем идти по их общей программе, то перейти в гимназию после четвертого класса не сможем. А это наша цель», говорит Марина.
Штамп на всю жизнь
Коррекционные школы действительно часто оказываются тупиком для учеников. И речь не только о том, что она может оказаться для ребенка штампом, который повлияет на его дальнейшую жизнь. Гораздо красноречивее статистика: три четверти выпускников коррекционных заведений не получают аттестата об окончании девяти классов. А, несмотря на законную свободу выбора учебного заведения, обычные школы крайне неохотно принимают таких детей. Лишь каждому десятому ребенку из такого класса удается после начальной ступени перейти в обычную школу или гимназию.
Критики совместного обучения подливают масла в огонь, твердя, что «трудные» дети и дети-инвалиды тормозят процесс обучения, что не позволяет развиваться сильным ученикам.
С 2009 года число коррекционных школ стало сокращаться. Официальные исследования утверждают, что дети, у которых есть сложности с обучением, эмоциональным фоном и социальным общением, развиваются лучше именно в обычной школе.
Между тем многие родители боятся не виртуального штампа на своих детях, а того, что опыт, накопленный такими заведениями, просто растворится в воздухе. Учителя в этих школах объективно гораздо более заинтересованы и компетентны, лучше понимают потребности детей, больше учитывают их сильные и слабые стороны и плотнее контактируют с родителями. Критики совместного обучения подливают масла в огонь, твердя, что «трудные» дети и дети-инвалиды тормозят процесс обучения, что не позволяет развиваться сильным ученикам. А у учителей и без того достаточно работы и они физически не успевают уделить внимание каждому.
Как бы то ни было, большинство обычных школ действительно не готовы к приему «особых» детей. Среди главных причин этого — недостаточная подготовка учителей, нехватка опыта, отсутствующая инфраструктура, неготовность других родителей. Для перестройки всей системы педагогам нужно прежде всего постепенно повышать свою квалификацию, учиться работать с гетерогенным классом. Но и здесь есть подводные камни.
«Аутизм — это же не насморк»
Тико переехала с семьей четыре месяца назад из Грузии как поздняя переселенка. У ее десятилетннего сына Давида (имя изменено) аутизм. Сразу после переезда Тико стала искать подходящую школу. В школьном ведомстве ей порекомендовали инклюзивное заведение, в котором, как сказали, мальчику будут помогать.
«Чтобы получить терапию, мой сын должен заново пройти все обследования. Но у меня на руках уже есть бумаги, выданные два года назад в Грузии. Аутизм — это же не насморк, который проходит через какое-то время».
«Как оказалось, это не так», — говорит Тико. Через некоторое время Давид ударил учительницу — хотел выйти на улицу, а она не разрешила. Учительница сообщила об этом директору, и тот принял решение отстранить Давида на три недели от занятий. Самой Тико объяснили, что ее сыну так будет лучше, а этот инцидент и его отстранение помогут ускорить получение личного помощника для мальчика. Но сначала ему нужно подтвердить диагноз.
«Чтобы получить терапию, мой сын должен заново пройти все обследования. Но у меня на руках уже есть бумаги, выданные два года назад в Грузии. Аутизм — это же не насморк, который проходит через какое-то время. И еще мне сказали, что с Давидом будут заниматься всего восемь часов в месяц. Это очень мало. Аутистам необходимы ежедневные занятия», — говорит Тико.
У Тико была возможность отдать мальчика в спецшколу. Но она отказалась: «Там все дети с проблемами, а на него очень сильно влияет окружение. Если он видит плохой пример, то начинает вести себя так же».
Сейчас Давид учится в классе, где 23 человека. Помимо нескольких часов терапии в месяц, школа больше не может предложить сыну Тико никакой поддержки. Но другие и вовсе отказались его принимать. «Я ходила и в школу Монтессори и в Вальдорфскую, но нам везде отказали. Сослались на то, что у них особая система обучения, и ребенок должен следовать ей с первого класса. Про аутизм ничего не сказали, но, думаю, в этом главная причина».
Несмотря на последний инцидент, Тико очень довольна учительницей, говорит, что та им во всем помогает. Но признает, что с классом ей справиться сложно, хотя Давид там — единственный ученик с серьезным диагнозом.
Инклюзия не для всех
У сына Виктории Саши (имя изменено) тоже аутизм, но гораздо более тяжелая форма. Он не разговаривает, никак не контактирует с людьми. Детский психиатр посоветовал Виктории отдать мальчика в специализированную школу, причем на год раньше — в пять лет. Виктория считает, что это решение было верным: «Саша абсолютно недееспособен. Это инвалид, который нуждается в круглосуточной помощи постороннего человека». Она говорит, что в школе ему стало психологически легче после обычного детского сада, он даже начал сидеть в другими детьми в общем кругу. Шум, свет и множество незнакомых людей, все то, что неизбежно обрушилось бы на него в обычной школе, он не переносит. А сейчас он даже начал учить буквы.
«Он не сможет пойти в обычную школу, даже если я этого захочу», — говорит Виктория.
В 2015 году ООН проверяла Германию на соблюдение норм конвенции о правах инвалидов и резко раскритиковала государство за слишком медленные шаги к равноправию. Чиновники еще раз потребовали как можно скорее закрыть все специализированные и коррекционные школы, чтобы открыть детям путь к совместному обучению. Но что делать таким детям, как Саша? «Он не сможет пойти в обычную школу, даже если я этого захочу», — говорит Виктория. Пожалуй, в погоне за равноправием в организации забыли о главном — праве каждого человека на свободу выбора.
Фото: shutterstock.com
