Загрузка ...
С Борисом Гребенщиковым мы встретились этой осенью в восточном Лондоне. Встреча была назначена в сквере, рядом со студией, где БГ недавно начал записывать новый альбом. Мы гадали, с какой стороны он к нам подойдет: справа или слева. Подумали, что вряд ли бы удивились, если бы он спустился сверху. От ореола святости, впрочем, Гребенщиков довольно быстро открестился, а свое пребывание в Лондоне объяснил практическими соображениями. Спокойный, немногословный, он рассказал нам, как погружается в новый альбом, но разговор довольно быстро вышел за пределы музыки.
Сегодня утром, настраиваясь на наш разговор, я играла Баха.
А что именно?
Токкату фа-диез минор.
Зависть моя, надо сказать, не то что бесконечная — она космическая. Я мечтал бы играть Баха на фортепьяно. Просто мечтал бы.
Так еще не поздно! В любом возрасте можно начать играть.
Поздно! У меня нет времени. Я приехал в студию звукозаписи в 10 утра и сижу здесь до 9 вечера. Если мне дать возможность, я буду сидеть здесь месяцами и годами.
Над чем вы сейчас работаете?
Есть новые песни, которые мы записываем. Мы пытаемся с моим коллегой найти правильные ключики. Потому что играть по-старому я не могу — мне скучно играть по-старому. А чтобы найти новые пути, нужен человек, у которого новая голова. Вот у моего музыканта — новая голова.
Этот музыкант — наш? Или англичанин?
Он мой! Но он англичанин.
Вы ищете новый стиль?
Не стиль. Я ищу новые ощущения. Не сегодняшнюю, а завтрашнюю музыку.
Когда вы записываете альбом в студии, представляете зрителей перед собой? Для кого вы играете?
Мы все играем, можно сказать, для Бога. Можно сказать — для космического сознания. Для ангелов, для неба. Нет слушателей. Все слушатели — это только тысяча ушей одного и того же существа.
У вас всегда настроен канал связи с этим существом? Вы никогда его не теряете?
Вовсе нет. Я всегда в кризисе. Но поскольку кризис всегда, я к нему привык. А поскольку привык, то плюю на это. Но я знаю, что есть канал. Что кризис у меня в голове, а канал — в сердце. У нас у всех есть этот канал. Его невозможно потерять. Его можно перестать замечать.
Не кажется ли вам, что когда мы перестаем этот канал замечать, то часто это оборачивается тем, что мы перестаем себе доверять? И это проявляется даже в том, как мы воспитываем детей. Не так, как нам кажется правильным, а так, как написано в книжках.
Нужно дать ребенку расти таким, какой он есть. Потому что все остальные будут с него сбривать то, что им нужно. Учителям нужно, чтобы дети в классе себя потише вели. Скорее всего, любой начальник не очень заинтересован в благоденствии своего работника. Он заинтересован в своем благоденствии. Но вообще, хуже меня отца не придумать.
Это вы так думаете или ваши дети сказали?
Дети говорят разное, но я так думаю. Даже тех детей, которые жили со мной, я видел максимум неделю в месяц. Я же на гастролях. Старшие мои дети меня не видели.
Если бы вы могли вернуться в прошлое, вы постарались бы это изменить?
Нет. Тогда бы у меня не было времени заниматься музыкой.
Вы часто бываете в Лондоне?
По нескольку раз в год, по крайней мере. Часто приезжаю на большие периоды времени. Очень много работы!
Почему вы записываетесь именно здесь?
Потому что здесь много музыкантов, с которыми мне интересно делать то, что я делаю. Я предпочитаю работать с людьми, которые уважают и себя самих, и других. Поэтому они хорошо делают то, что они делают, и можно рассчитывать на них. И требования к себе звукоинженеров достаточно высоки. Я знаю, что меня они не подведут. И это даже не доверие, а продукт опыта. Я начал здесь писаться в 1988-м.
Как-то изменился ваш Лондон с 1988 года?
Нет. Мой Лондон не менялся давно, несколько сотен лет.
Как вы выбираете студию звукозаписи? У вас был опыт работы на Abbey Road. Есть ли что-то в Лондоне лучше этого?
Вы знаете, это не имеет никакого отношения к музыке. Когда приходит группа «Стенька» или «Петька» на Abbey Road и говорит: «Мы вам заплатим миллион, чтоб мы звучали, как битлы», — не получится. Потому что вы не битлы. Когда все люди рвутся на Abbey Road — это глупость. Они пытаются выехать на хвосте у группы The Beatles. Так не получится. Я люблю это место. Естественно, у меня есть такие же романтические мысли, но я просто практик ко всему прочему. На Abbey Road я записывал оркестр Royal Symphony Orchestra. А так я каждый раз ищу разные студии, работаю с разными звукоинженерами.
Вы можете хоть частично предсказать результат записи?
Нет, иначе было бы неинтересно. Но я знаю, чего я хочу. И когда получается сделать не то, что я хочу, а совсем другое, мне становится интересно. Над этим я и работаю.
Как долго длится запись?
Бывает, что и два года. Бывает дольше. Но, как правило, работа над альбомом идет около года. Хотя я до этого все равно сижу в студии и пробую разное. Иногда сижу целый день. Потом выношу оттуда то, что мы сделали за день, ночью слушаю. Утром иду по новой. Потом могу уехать на гастроли на неделю. На гастролях я снова слушаю записи с ребятами. Думаю, что и как можно улучшить. Даю слушать всем, кому я доверяю. Получаю разные оценки. Потом возвращаюсь в студию — переделываю. В итоге, если долго биться, то получается.
Вам важно мнение других людей во время этого процесса?
Не то чтобы мне важно чужое мнение. Мне важно услышать мою песню чужими ушами — понять, на что люди обращают внимание.
Есть какой-то человек, мнению которого вы безоговорочно в этом вопросе доверяете?
Нет.
Вы играете на нескольких музыкальных инструментах. Не задумывались о создании инструментального проекта?
Спасибо вам, но я ни на чем не умею играть, кроме гитары. То, как я играю на губной гармошке, игрой назвать нельзя. Я хватаюсь за любой инструмент, но больше двух звуков на нем извлечь не могу. Если я запишу инструментальную программу, люди будут бросаться в меня помидорами и будут правы. Они привыкли ждать песен. Инструменталов от меня никто не хочет.
Я знаю, что вы любите классику. Что в последнее время вы из классики слушали?
Если речь идет о Бахе, я слушаю только Глена Гульда — кого же еще слушать. А еще… вы будете хохотать и пинать меня ногами — я слушал Даргомыжского! В моем компьютере много разной музыки, и я вожу ее с собой.
Даргомыжский — это такая редкость в наше время! А тишину вы часто слушаете?
Я знаю одно место, где есть полная тишина. Это специальный бункер в Петербурге, на Каменном острове, где устроено полностью изолированное свинцовыми стенами пространство, в котором нет звуков. Говорят, туда раньше сотрудники спецслужб приводили людей пытать. Они не выдерживали этой тишины. Я приходил туда из любопытства. Мои друзья из группы Tequilajazzz меня туда завели, потому что у них репетиционная точка тогда была наверху. Но я недолго там просидел.
В вашем альбоме «Время Н» мне слышится какая-то новая свобода в пульсе, за которую мне бы особенно вам хотелось сказать спасибо. Обычно в популярной музыке это большая редкость. Этот пульс появился осознанно?
Не знаю. Знаю лишь то, что нужно воспитывать чувство времени и ритма. Это определенное образование. Хотя я сам этим не занимаюсь. Это происходит чисто интуитивно. Ну и ударник нужен хороший. Вот мой ударник, например, из Ирландии. Он раньше играл с Ваном Моррисоном, и это для меня знак качества. Мы вместе работаем уже больше шести лет.
Во время написания нового произведения вы никогда не ловили себя на мысли, что это уже было кем-то сказано?
Если Хемингуэй думал так же, как и я, мне приятно, что Хемингуэй со мной совпадает. Но это не я с ним совпадаю. Это он со мной совпадает. Потому что я это чувствую. Он про это написал, но я это чувствую.
А можно ли какое-то чувство развить?
Я не знаю, как развивать чувства. Я не умею. Так много приходится делать, что развивать что-то особенно времени и нет. Дел тысячи.
Как вы справляетесь?
Приходится не смотреть в телефон днями, чтобы совсем в них не потонуть. Если все дела делать еще в телефоне, наверное, можно сойти с ума. Не доставать телефон каждую секунду — в наш век необходимая дисциплина.
Честно говоря, почему-то даже приятно слышать, что у вас такие же вредные привычки, как у всех смертных.
Я подвержен без исключения всем порокам человечества! А как же иначе? Иначе вы бы со мной разговаривать не стали, вам бы было неинтересно.
Вы много раз выступали в Лондоне. Здесь проводится много и других культурных мероприятий, связанных с Россией: от выставок до фестиваля русского кино. Считаете ли вы важным привозить русскую культуру за границу?
Я считаю безусловно важным постоянный обмен новым в каждой культуре. И поэтому мне страшно интересно теперешнее время. Которое, несмотря на все минусы так называемого мультикультурализма, имеет еще и все плюсы. Взять наших детей — у них в компании среди друзей и арабы, и негры, и китайцы, и кто угодно. Это нормально. В этом залог каких-то новых ветвей в искусстве. Каких — я еще не знаю. Но за этим, без сомнения, будущее.
При этом расизм, к сожалению, расцветает в мире. Как вы думаете, почему?
А расизм всегда цвел. Мне трудно комментировать его причины. Я вижу явление, оно мне не нравится. Я могу попытаться изменить к нему отношение, но мне неинтересно копаться в его причинах. Вспомните, кстати, Пушкин у нас кто был? Он был не совсем из Тамбова все-таки.
Вы участвуете в благотворительных проектах. Вам это важно?
Я не верю в благотворительность в общем. Вы можете со мной не согласиться, но благотворительность — это лучшее прибежище для жуликов после патриотизма. Когда собирают деньги на благотворительность, часто, очень часто, это прикрытие для чего-то другого. При этом я активно участвую в проектах, которые делают мои друзья и которым я доверяю, как самому себе. Хотя мне кажется, что говорить об этом не стоит.
Ох, как многие сейчас, прочтя это интервью, с вами не согласятся по поводу благотворительности!
Зачем людям читать мои интервью? Пусть лучше песни слушают. Все всегда относительно. Вот вегетарианство, например, по-разному воспринимается зайцем и волком. Все зависит от того, чья это точка зрения. Поскольку я один из многомиллионного населения, моя точка зрения не имеет никакого значения, особенно словесная. Все мои мысли — в песнях. Да и критерии хорошего и плохого — это как палка, которая в какой-то момент тебя же ударит по затылку. Любые принципы всегда приводят к очень неудобным результатам. Достаточно просто хорошо относиться к людям. Как говорил святой Серафим Саровский, «любите людей». Нет ничего, кроме взаимоотношений. Мы сейчас говорим, и через вас со мной говорит Бог. Через вашу камеру и ваши глаза на меня глядит Бог. Я отвечаю вам тем же.
Вы всегда стараетесь находить духовное в людях?
Духовность — это, как правило, та дымовая завеса, которую не особенно интересные люди кидают вокруг себя, чтобы привлечь к себе внимание. Под дымовым покровом можно что-нибудь и сделать хорошее. Хорошее для себя.
А как вы относитесь к тому, что вас чуть ли не записывают в святые?
Нет ни одного идиота, который бы попытался сделать из меня святого! Им это не потянуть. Я слишком много всего делаю несвятого. Всегда есть опасность сказать: «Посмотрите, какой я духовный. Посмотрите, как тонко я чувствую. Посмотрите, какой я уникальный. Ну-ка быстро любите меня все!» Я все понял, все знаю и все равно делаю, что я хочу. Мой большой совет — не делайте ничего другого.
Вы часто медитируете? И как?
Медитировать лучше 24 часа, но если нет такой возможности, достаточно 15 минут в день. Но желательно каждый день. Это связано с состоянием сознания. А вот техника медитации как таковая для меня непринципиальна.
Вы можете медитировать во время исполнения?
Так это то же самое. Когда я играю на гитаре, я обычно ни о чем не думаю. Если только у меня нет похмелья — иначе о том, как играть, приходится думать. Обычно же каждая песня — это приключение. И каждый раз, когда я пою строчку, я не знаю, какая будет следующая. Когда она приходит, я ее проживаю и думаю: «О! Интересно».
У вас есть безусловная любовь к себе?
Где тот я, которого я должен безусловно любить? Есть сознание, которое через мои глаза глядит. И есть сознание, которое моей кожей чувствует, моими ушами слышит. Сознание есть. Но это не я. Это не одно и то же. Слишком большое. И этот «я» в вас тоже есть, в той же степени. Стоит только его научиться узнавать в других.
Фото Анастасии Тихоновой
Больше прекрасных людей – в нашем телеграм-канале