Загрузка ...
Один из самых заметных российских режиссеров, номинант премии «Золотая маска», хореограф и педагог Максим Диденко дебютировал на сцене лондонского театра The Tabernacle со спектаклем «Девушка и смерть». О своей карьере, будущем театра, кочевом образе жизни, страхах и образе модного режиссера Диденко рассказал в интервью ZIMA.
Максим, еще в мае этого года у вас в Москве была премьера спектакля «Текст», а сейчас вы говорите о том, что у вас закончился «московский этап». Что это значит?
Первый раз я приехал в Москву, когда Юра Квятковский позвал меня преподавать на курсе Брусникина. Потом мы с ним вместе сделали спектакль «Второе видение». И покатилось. Я сделал «Конармию», которая имела шумный успех. Ставил Хармса. Сейчас в Москве идет семь моих спектаклей, но сделал я больше – где-то 11-12. Все это время я жил и работал в Москве, все крутилось вокруг этого города. Сейчас этот период подошел в своему логическому завершению, и впереди – новое.
Сейчас у вас нет постоянного места жительства. При этом вы говорили, что вам нравилось жить в Москве.
Так получилось. Я стал много путешествовать, появилась работа за границей – а где работа, там я и живу. Месяц жил в Лондоне. После поеду в Перми поживу немножко. Затем – Индия.
Индия – для просветления?
Для купания и чтения. Я не езжу за просветлением, я даже в Северном Гоа не живу – только в Южном, в маленькой такой пенсионерской деревеньке. Я, пока не съездил в Индию в первый раз, считал ее очень опасным местом.
Примерно так же иностранцы думают о России.
Ха-ха, это правда. А если серьезно, Индия напоминает мне детство своей солнечной расслабленностью. Там очень ненавязчивые люди и прекрасное море.
Человеку мира обычно нужен английский. Как у вас с ним дела?
Есть даже какой-то уровень, не помню, как он называется. Я преподаю на английском – даю уроки актерам. Я пять лет прожил в Дрездене, где у нас была интернациональная компания. По-английски нельзя было не говорить.
Жаль, это не повсеместное явление. Сейчас можно встретить много людей культуры и искусства, которые совсем не говорят по-английски – вроде тех русских режиссеров, которые смотрят кино на английском в переводе. Это вызывает много вопросов.
Согласен, так не должно быть.
Ваше решение уехать из России связано с политической повесткой?
Конечно, связано. Даже если с тобой лично ничего не происходит, очень сложно находиться в этом поле – взнервленном, истерическом и несправедливом. Процесс над Кириллом на меня очень сильно повлиял. Я понял, что очень сложно кому-то доверять.
Вы ставили спектакли в «Гоголь-центре». Насколько близко вы были знакомы с Кириллом?
Он был моим приятелем и старшим коллегой, ввел меня в театральные круги. Сейчас меня, конечно, невероятно вдохновляет то, как он справляется с ситуацией, в которой он оказался. С гордостью, превращая происходящее в отдельный перформанс.
Обидно, что российский театр становится известным и актуальным из-за таких новостей.
Не думаю, что Кирилл был обделен вниманием. Он был звездой последние лет двадцать.
Можно ли сейчас вообще делать что-то важное в России по части культуры и оставаться вне политики?
Нет. Но так везде. Посмотрите, что в Англии происходит. Например, ставите вы «Дядю Ваню» и берете только белых актеров. К вам сразу же вопрос, почему не представлены все слои населения.
Такое бывает, когда делают проект на общественные деньги – и да, государство так хочет показать, что учитывает интересы всех налогоплательщиков. Но это уже совсем другая история.
Я имею в виду, что какой бы вы поступок ни совершали, его можно транспонировать в политическую действительность.
Ну вот у вас сейчас первые три спектакля в Лондоне. Какие впечатления?
На самом деле каких-то глобальных различий я не заметил.
А кино вы бы хотели снимать?
Да.
До того, как вас выдвинули на «Золотую маску», вы были известны своей контркультурной деятельностью: начинали в театре Derevo, были основателем паратеатрального объединения The Drystone. Кино – это такое логичное продолжение движения в сторону мейнстрима?
Кино – вещь дорогая. Вряд ли я буду снимать какой-нибудь блокбастер. Что я бы сейчас хотел снять – не скажу, потому что как раз веду переговоры. Я не мечтаю в стол.
Главная героиня вашего лондонского спектакля «Девушка и смерть» снимала себя на камеру – это такой далекий прообраз селфи и блогов. В спектакле «Текст» тоже было много параллелей с современными технологиями. Какие у вас лично отношения с социальными сетями?
Сижу в них не на шутку. Особенно во всех мессенджерах. Вся деловая переписка у меня в фейсбуке, но сейчас часть перекочевала в инстаграм. Это меня пугает.
Что постите в инстаграм?
Я люблю сторис, вот это мое.
Сейчас появляется много проектов, интегрированных с социальными сетями — например, тот же сериал для мобильных телефонов 1968.DIGITAL. А каким вы видите в связи с этим будущее театра?
Дополненная реальность. Будут такие специальные очки: вы пришли в театр, надели их и видите живого актера и, например, какую-нибудь виртуальную проекцию другого героя. Тут простор для фантазии достаточно широк. Как сказал Илон Маск, искусственный интеллект сравнивает человека с обезьяной – в том смысле, что будет гораздо умнее нас.
Вы этого боитесь?
Я этого не боюсь.
А чего боитесь?
Я боюсь стать недееспособным и все такое. Заболеть какой-нибудь хреновиной и умереть не мгновенно.
Сейчас, когда вы не принадлежите ни одной стране…
Я россиянин. Я принадлежу России.
Но у вас нет постоянного места жительства. Вы по сути – кочевник.
Это да.
Так вот, тот факт, что у вас по сути нет дома, а страны меняются как декорации – нет ли у вас по этому поводу страхов, какой-нибудь экзистенциальной тоски?
Экзистенциальная тоска есть, но на другую тему. Например, из-за того, что баланс в мире – хрупкая штука, и мир постоянно проваливается в ужасающие черные дыры вроде войны.
Где ваш дом?
Я путешествую везде с семьей. Дом там, где моя семья.
Максим, если на вас посмотреть внешне, то сразу хочется сказать «модный режиссер». Ну то есть есть у вас такой образ – вы его как-то поддерживаете?
Вообще, одеваться я люблю, но из-за постоянных путешествий не могу с собой все постоянно возить. У меня все лежит дома у тещи, а с собой минимальный набор вещей. Много чего мне присылает Nike. Хожу в основном в черном. Потому что черное хорошо сочетается с черным. И белым. Вообще, сейчас много режиссеров, которые выглядят дико круто – тот же Кирилл, например.
Да, до Кирилла образ режиссера был где-то на уровне бежевых жилеток со множеством карманов.
Ну Никита Михалков был знатным пижоном.
Ну не хипстером в маленькой шапке и очках.
Вы знаете, я его однажды видел в перламутровом бомбере. Клянусь.
У вас пятилетний сын. Учитывая то, что вы много путешествуете и впитываете много разных культур, как вы воспитываете сына?
Я его просто люблю. Мы играем и живем вместе. Недавно он спросил, сколько спутников у Марса. Я не знал.
В Лондоне вы провели месяц, что вам здесь понравилось?
В Лондоне мне очень нравятся парки. Они здесь замечательные, просто крутейшие. Еще все, что связано с местным стрит-артом. Еще недавно сходил на классный «концик» в Printworks.
К вопросу о музыке: что вы слушаете?
Больше всего люблю техно. Люблю минималистов, абстрактную музыку. Вообще я с детства меломаню. У меня отчим – бас-гитарист, поэтому я с юных лет располагал доступом к разной музыке. Было время, когда я болел Radiohead, сейчас рок-музыку не могу слушать вообще – она слишком для меня наполненная. Из русского мне очень понравился недавний альбом Олега Нестерова Zero Line. Послушиваю русский рэп, который сейчас переживает свой расцвет – Хаски, Скриптонит, вот это все. Еще люблю «Аигел»: это такой электронный хип-хоп-дуэт, причем тексты пишет девушка из Набережных Челнов Айгель Гайсинова, которая ждет своего парня из тюрьмы.
Сериалы смотрите?
Я больше люблю читать, чем смотреть. На сериалы обычно нет времени. Из последнего, что мне ярко запомнилось, – сериал The End Of The Fucking World. Посмотрел за один присест. Очень круто.
Фото Евгении Басыровой. Больше интервью – в нашем телеграме: t.me/zimamagazine
