Тайная жизнь матрешки. Можно ли фетишизировать русскую культуру на манер японской?

Художник и иллюстратор Карина Акопян считает себя представителем течения «русского фетишизма».  В ее работах сочетаются элементы русского фольклора и декоративно-прикладного искусства, православная символика и мотивы сексуальных фантазий, фетиш-культуры и садомазохизма. 

Эксперименты Карины по переосмыслению традиционных русских культурных символов были показаны лондонской публике на персональной выставке «Мученики и Матрешки», прошедшей в прошлом году в сердце Ист-Энда. Наряду с картинами на ней были представлены костюмы, инсталляции и видеоклипы, в которых латекс и цепи соседствовали с крестами и матрешками.

В работах художницы можно увидеть и политический, и феминистский протест.  Вместе с тем религия и религиозное искусство для нее – не только объект протеста, но и эстетический ресурс.

Мы встретились с ней на выставке лондонских художниц-феминисток Brains & Lip Takeover в галерее CNB в центре Шордича, обсудили противоречия в ее искусстве и расспросили о творческой самореализации, отъезде из России, городских субкультурах и как она нашла в Лондоне себя и свое племя.

Карина, давай для начала определимся, кто ты. Художник? Иллюстратор?  Артист? Видео-продюсер?  Модельер?

Я определяю себя как все вышеназванное. Мы сейчас живем в такое время, когда больше нет разграничения на типы творчества. Если у тебя креативный мозг, то ты можешь его применить в любом варианте. Не нужно себя ограничивать чем-то одним. Когда у меня появляется идея, я всегда думаю в первую очередь в каком формате она лучше всего будет выглядеть: картина, фотография, видео? Если я что-то не умею, всегда можно найти друзей, которые работают в нужном формате, которые помогут тебе эту идею преобразить в жизнь.  Я мультимедийный художник.

В интернете много твоих работ, но о тебе самой информации мало. Твоя жизнь – секрет?

Я родилась в Московской области в очень «красивом» месте под названием Люберцы. По национальности я армянка, но я в Армении никогда не была. Я прожила в России до 15 лет, а потом у меня появилась возможность приехать сюда учиться. Я всегда знала, что мне будет довольно тяжело жить в России, из-за моих взглядов на жизнь, хотя я очень люблю Россию.

У тебя была какая-то несовместимость с Россией?

У меня была несовместимость. У моей семьи были суровые взгляды на жизнь, и я в довольно раннем возрасте понимала, что мне придется прятаться и маскироваться всю жизнь, если я останусь там. Некоторая степень «испорченности», которую видно в моих работах, была у меня всегда, но я ее очень хорошо прятала, пока жила в России. Когда я приехала сюда, у меня все сразу встало на место, как оно должно было быть. Я увидела Дэвида Боуи, я начала ходить на рок-концерты, на красочные вечеринки, где все наряжаются. Жизнь превратилась из чего-то серого во что-то безумно красочное.

Значит, ты почувствовала здесь свободу самовыражения, которой у тебя не было?

Да.  Я не сразу попала в Лондон – сначала была в Кембридже. То есть это не был резкий прыжок. В 15 лет тяжело попасть в центр Лондона и не потерять крышу. Но я попала в Лондон, когда мне было 18, и уже в принципе была готова ко всему этому. В Лондоне большое фетиш-сообщество, я начала ходить на фетиш-вечеринки и нашла себя там. Это стало большой частью моей жизни и, конечно, сразу вошло в мою работу.

И как твой опыт участия в жизни фетиш-сообщества повлиял на твое искусство?

Я нашла свое племя. В Лондоне много разных субкультур.  Я попробовала себя во многих разных субкультурах этом городе, включая рок-субкультуру, субкультуру готов, хипстеров, рокабилли. Я считаю это частью своего художественного образования, которое я получила, встречая людей, посещая вечеринки и пробуя разные субкультуры. Это оказалось намного важнее, чем мое университетское образование, которое я считаю потерянными тремя годами.

В итоге я нашла себя в фетиш-субкультуре. Там были люди, которые меня вдохновляли, и там же я могла найти клиентов, которые покупали мои работы. В фетиш-сообществе было все, что мне было нужно: фотографы, другие креативные люди, которые могли помочь мне с проектами. В нем все устроено по-семейному: все можно было спросить, узнать и выйти на что-то интересное. Теперь я принадлежу и к арт-сообществу, но все равно я считаю фетиш-сообщество более близким и более настоящим.

Почему фетиш-сообщество?

Потому что они мне эстетически близки. Меня всегда привлекали кожа, корсеты, маски, мумификации, саркофаги, за которыми ты частично прячешь свою личность и можешь перевоплощаться. Тема перевоплощения интересует очень многих художников, и многие художники заимствуют у фетиш-сообщества свои изначальные идеи.

Я уже десять лет на фетиш-сцене и до сих пор нахожу что-то, чему могу удивиться. Всегда увидишь что-то новое и что-то, над чем можно посмеяться. Люди, которые в этом сообществе уже много лет, не воспринимают себя слишком серьезно, потому что невозможно над некоторыми вещами не смеяться. Нужно иметь чувство юмора.

Когда ты впервые оказалась в фетиш-сообществе, были ли какие-то вещи, которые тебя шокировали?

Меня все шокировало очень позитивно – я в первый раз почувствовала себя совершенно нормальным человеком, когда пришла на фетиш-вечеринку и поняла, что я в комнате с людьми, которые не будут меня судить. Когда ты находишь сообщество, в котором можешь быть собой и свободно дышать, это дает силу, дает энергию, и первый раз в жизни я поняла, что я могу быть еще более экстремальной версией себя. В то же время я встретила основателя вечеринок Torture Garden. Он, кстати, тоже начинал как художник. Мы с ним стали лучшими друзьями. У него очень хороший вкус, и он многому меня в жизни научил, так же, как и многие другие художники, которыми я сейчас вдохновлена. Самый главный из них – японский фетиш-художник Тошио Саеки. Японцы всегда идут на один шаг дальше.

Часто можно услышать: то, что начиналось как субкультура, становится все более коммерческим, более массовым и уже не совсем настоящим. Угрожает ли массовость лондонским субкультурам?

Мы часто на эту тему говорим с создателем Torture Garden. Он в сообществе 25 лет, и считает, что люди не совсем правы, когда говорят, что раньше было лучше. Не всегда было лучше. Фотографировали раньше только самых лучших, поэтому то, что выжило в фотографиях – лучшие моменты. Всегда остается только самая лучшая фотография.

Но в то же время фетиш-сообщество пытается идти в ногу со временем, и я вижу, что они пытаются привлекать более молодых дизайнеров, которые тоже сейчас работают с латексом. Им тоже нужно меняться, выживать, и я не считаю, что это плохо. Я знаю, что сердце у них в правильном месте, что они не заинтересованы в том, чтобы их субкультура стала коммерческой историей.

Что для тебя самое важное в фетиш-вечеринках?

Для меня самое важное – наряжаться. Все мои проекты для фотографий задумывались как мои собственные наряды для Torture Garden.  Потом они стали такими экстремальными, что их нужно было уже начинать фотографировать.  Кроме меня есть группа людей, человек 300, которые тоже наряжаются достаточно экстремально, и они – самые заметные персонажи, которые хранят дух всего этого племени.

Конечно, есть очень много “туристов”, которые приходят на фетиш-вечеринки искать просто секс. Они не заинтересованы в том, чтобы что-то добавить что-то в эту культуру. Мы всех людей принимаем дружелюбно, но правильный дух обычно бывает на небольших вечеринках, где “туристов” мало.

Если не секс, то что главное? Что такое для тебя “правильный дух”?

Я считаю, что это один большой арт-проект, который вдохновил людей, вокруг него образовалось сообщество. Секс – тоже большая часть этого. Я считаю важными все элементы.

Разные люди приходят по разным причинам, и хорошо, что каждый находит что-то для себя.  Я знаю людей, которые не принимают участия в сексе и заинтересованы только в создании костюмов. И я знаю тех, кто приходит только на секс. Еще очень много креативных людей ходит на эту вечеринку, просто потому что это их творчески стимулирует.

У тебя есть и опыт самоидентификации с лондонской фетиш-культурой, и российский бэкграунд. Как это необычное сочетание на тебя повлияло?

Когда мне было лет двадцать, я начала больше интересоваться японским фетишем, и задала себе вопрос: если японскую культуру так фетишизируют, почему нельзя сделать то же с русской? Ведь в русской культуре столько символов. Мне было непонятно, почему никто этого еще не сделал.

Как ты понимаешь фетиш?

Для меня это искусство. Я настолько люблю фетиш-имидж, что для меня и сообщество, и идея превратились в искусство. Но фетиш-сцена связана с разными пространствами, у нее много узлов, которые переходят в другие сцены, субкультуры, сообщества и фестивали, будь то культура готов или арт-сообщество.

Какая из твоих “русских” работ была первой?

Первая работа называлась «Ночной поезд». Это были матрешки, на которых были изображены девчонки-школьницы. Этот образ восходит к японским школьницам. У русских школьниц тоже униформа очень запоминающаяся. Я сразу увидела русские версии символов, которые видела в японском фетише. И эта первая картина – до сих пор один из самых покупаемых принтов, и мне самой эта работа очень-очень нравится. Она дала начало всему.

В твоих работах есть матрешки, неваляшки, чебурашки – целый ряд культурных героев. Матрешки  для тебя – это что?

Матрешка представляется как символ нашей страны и сувенир, приятный, красочный, добрый. Но что на самом деле происходит “за кадром” этого образа, совсем не позитивно. Поэтому я работаю с этими образами, чтобы показать, что за ними скрывается.

Что ты критикуешь в своих работах? Насколько твое искусство политизировано?

Я критикую отношение к женщинам в России. Я негативно отношусь к тому, что сейчас происходит в российском обществе. Там решили, что нужно использовать религию для контроля над людьми. Чтобы они имели больше детей или вели себя так, как им нужно.

Еще в твоих работах очень много мотивов женского доминирования.

Это психологическое восстание против того, что мне говорили, когда я росла в России. В России женщина прежде всего жена и мать, а потом уже все остальное, правильно? И мне этот образ жены и матери близок никогда не был, я даже не могла понять, какое он имеет ко мне отношение. У меня никогда не было материнского инстинкта, я никогда не любила детей и считаю, что за это нельзя судить. А в России очень сильно судят людей, особенно женщин, которые не видят себя в этом образе. И мне всегда было очень обидно, потому что в образе жены и матери очень мало личности, они все какие-то “для других”. А почему у женщины не может быть такого же образа, как у мужчины, который что-то придумывает, создает, вдохновляет других людей?

Ты свои работы когда-нибудь выставляла в России?

Нет. У меня недавно была встреча с куратором, моей знакомой в Москве. Мы только начали вести переговоры на эту тему, но пока еще я ничего не знаю. Хотелось бы, конечно. И я даже не сильно расстроюсь, если меня сразу же закроют.

Какая твоя работа — любимая?

Я думаю, «Самовар» — это моя самая любимая работа.

Твой «Самовар» по структуре напоминает Босха, потому что там очень много элементов и сюжетов. Как ты работаешь с такими огромными полотнами, какие там идеи?

Насчет Босха ты абсолютно прав, он послужил вдохновением для этой картины. Картина заняла у меня четыре месяца. Мне очень нравятся такие трудоемкие работы, нравится мучить себя много месяцев. Когда ты только начинаешь, ты понимаешь, что это потребует высокой концентрации, а мы сейчас живем во времени, где все делается быстро, все нужно сейчас.

Мне нравится работать без плана. Вначале я знала только, что будет самовар, и с него все начнется. А потом было так: что у меня в голове появлялось, то сразу же и рисовалось. Без зарисовок, сразу же, из головы. И мне нравится, что все спонтанно, что ты не фильтруешь идеи.

Я не часто могу делать такие работы. А когда делаю, то клянусь себе, что это в последний раз. Но вот сейчас снова подходит время, и я чувствую, что скоро будут готова начать третью картину на четыре месяца.

У «Самовара» есть общая идея, или это спонтанный набор сюжетов?

Я хотела просто, не прячась, не прикрываясь, сделать работу о вожделении, о страсти, о сексе. Работу о том, каково это – хотеть секса, без стеснения, без цензуры, просто вылить все, ничего не стесняясь.

Предыдущая работа «Темпл», которая была такого же размера, такого же формата и со множеством персонажей, была на другую тему – тему перерождения. О том, как ты теряешь какие-то старые верования и приобретаешь новые. Там в центре была горящая церковь. А здесь – самовар посередине картины.

Следующая картина такого размера будет о боязни болезни и смерти. Ты становишься старше, у тебя начинают умирать родственники или близкие люди, и ты начинаешь бояться боли, болезни, и смерти. И всегда, когда я чувствую страх или дискомфорт, я об этом делаю картину. Я себя даже от бессонницы вылечила картинами. Всегда есть что-то, что тебя очень сильно волнует, нужно себе проанализировать, задать себе вопрос, почему ты это чувствуешь, найти корень этого, и тогда становится не так страшно.

Больше информации о художнице и фото работ: http://www.karina-akopyan.com

Автор верхнего фото: Ayesha Hussein