Загрузка ...
Габриэль Прокофьев — внук Сергея Прокофьева. Композитор, продюсер, ди-джей, директор клуба «Nonclassical», Габриэль живет и работает в Лондоне, мыслит прогрессивно, общается увлеченно, но исключительно по-английски. С Прокофьевым-внуком ZIMA встретилась в его студии, где огромную коллекцию акустических и электронных инструментов дополняют нотные эскизы и детские игрушки.
Внук и отец
Сложно ли быть Прокофьевым, да еще и композитором? Имя дедушки у всех на устах. Вас наверняка сравнивают с ним?
Если бы я вырос в России, я, вероятно, не стал бы композитором. Фигура Сергея Прокофьева в России, как и в остальных странах бывшего СССР, гораздо более весома, она значит гораздо больше, чем в Великобритании. Здесь его любят, он известный композитор. Но, безусловно, тот факт, что я не родился в России, помог мне: так произошло отделение.
Как получилось, что вы родились не в России?
Мои родители оба были художниками. Мой отец вырос в тени своего отца. И он был белой вороной в семье. Он изо всех сил пытался построить свою карьеру. История его жизни — это тема для отдельной большой статьи, не буду сейчас об этом. Он по определенным причинам уехал в Великобританию. И находился в поисках своей собственной идентичности. Так что на самом деле я не вырос в окружении памяти Прокофьевых, не был окружен русскими, музыкантами. Я вырос в творческом доме в Лондоне. Отчасти я даже не знал потенциального веса своего имени. И вот это действительно помогло мне найти себя как творческую личность.
Как это происходило?
Мои родители не подталкивали никого из детей к занятиям музыкой, не заставляли играть на скрипке с четырех лет. В музыку я попал весьма естественно. Начал с сочинений поп-песен. Позже открыл для себя классическую музыку и полюбил ее: ходил на концерты, читал, учился. А потом обнаружил, что могу писать классическую музыку, и написал кое-что в школе. И учителя были поражены. Они даже спросили, не помогал ли мне кто-нибудь. В университете я изучал музыку и философию: боялся изучать только музыку. Сейчас жаль, конечно: надо было пойти в музыкальный колледж и практиковаться интенсивнее. Но я уклонялся от этого. Я не хотел увлекаться только музыкой, особенно поначалу. Но свою страсть к ней я не мог отрицать. Я понял, что это то, что я хочу делать. Будучи подростком, я слишком стеснялся быть Прокофьевым, поэтому не стал музыкантом-исполнителем. Имя повлияло на мою уверенность в себе, породило своего рода страх.
Вы могли ведь взять фамилию мамы, может, это помогло бы побороть страх?
Становясь старше, я вроде научился справляться с этим страхом, хотя до сих пор жалею, что я не исполняю музыку сам. Но я ее сочиняю, и это другое. Когда вы сочиняете, вы, по сути, попадаете в особую зону и забываете, кто вы такой. Там нет никого, вы просто выражаете себя, все получается плавно — и это отлично. Исполняя, вы находитесь в зоне, где есть аудитория, и это более сложная задача. Сейчас я мыслю как композитор, но мне потребовалось некоторое время на то, чтобы обрести уверенность и начать себя так называть.
В университете я создавал электроакустические композиции, и это был хороший способ найти себя в качестве композитора, серьезного композитора, не имея связи с моим дедушкой, потому что он не писал электронную музыку. Когда вы создаете электронную музыку, вы имеете дело только со звуком. Так что на самом деле вы не просто свободны от Прокофьева, вы свободны от Баха, Бетховена и Моцарта, потому что вы не имеете дело с нотами, тональным или атональным миром — только со звуком. Для меня это было средством освобождения и способом просто получать радость от музыки как звука.
В этом заключается парадокс: возможно, если бы вас принуждали в детстве играть, вы стали бы исполнителем, но утратили естественное желание заниматься музыкой.
Точно. У меня есть дети, я знаю, что это такое. Они все берут уроки фортепиано у русского учителя. И это трудно. Их мама не хочет их принуждать, потому что знает, каково это быть Прокофьевым. Как вы сказали, это большая ответственность. Но у детей хороший слух и определенно есть талант. Бытует стереотип о ребенке-вундеркинде, но не все музыканты, которых мы знаем и любим сейчас, были вундеркиндами. Это не единственный путь.
И это важно. На самом деле приходится прикладывать немало усилий, чтобы заставить их заниматься музыкой. У меня независимые дети, очень творческие. У моего сына быстрые руки, он может стать действительно хорошим пианистом. Но ему девять, он ненавидит заниматься, ленится. Зато когда он выучивает мелодию пьесы и она ему нравится, играет с удовольствием. Только что он начал Чайковского «Марш деревянных солдатиков».
А вы в четыре руки с ними играете?
Серьезно мы еще не играли в четыре руки — только веселились. Но я хочу создать что-то вроде группы, чтобы мы могли играть джем-сейшн.
«Композиторы — тоже нормальные люди»
Вы будете исполнять и импровизировать одновременно? Сейчас не так много исполнителей, умеющих импровизировать.
Это зависит от индивидуальных особенностей: некоторые исполнители предпочитают просто быть интерпретаторами и ничего не добавлять. Я работал с саксофонистом Брандфордом Морсалесом. Он джазмен и умеет прекрасно импровизировать.
Но в классической музыке он не хочет никаких отклонений. И когда я писал для него концерт для саксофона с оркестром, были некоторые моменты в партитуре, которые создавали технические неудобства для саксофона. Поскольку я не саксофонист, я допустил ошибки с трелями на интервалах, они были весьма сложными. Я взял ручку и записи, предложил поменять, но тот сказал: «Нет, не трогай». Он не хотел даже касаться партитуры, потому что в джазе он импровизирует, что-то меняет, а классическую музыку просто хочет считывать.
Композитор Игорь Стравинский — один из тех, кого мы главным образом можем винить за то, что партитура неприкосновенна. Для композитора партитура является истиной: она священна — не прикасайтесь к ней. Все там точно. Я против такого отношения. В этом случае к образу композитора добавляется священная высота. Но он просто другой человек. Когда вы сочиняете, у вас все время есть разные варианты, наброски. Вы их берете, решаете поставить вот здесь это, хотя, возможно, и не стоит так делать. Если музыкант скажет: «Габриэль, в этой части я хотел бы повторить этот фрагмент снова», то я отвечу: «Давай. Если ты чувствуешь, что тебе это подойдет, делай так, это твоя интерпретация». Понимаете, композитор и исполнитель — это сотрудничество, мы работаем вместе, мы не можем существовать друг без друга. Вы можете варьировать — я открыт для этого.
Вы продюсер, композитор, ди-джей, директор клуба «Nonclassical». В чем же ваше главное призвание?
Я композитор. Определенно композитор. Может быть, вам все остальное даже не стоит упоминать. Все остальное — это просто другая работа, которую я делаю по необходимости. Все восходит к моим первым струнным квартетам. Но я рано разочаровался в том, как устроена работа композитора. Если вы играете в группе, выступаете в клубах, то пишете произведения, которые исполняете много раз, — так это устроено. А если вы классический композитор, то проводите недели и месяцы за одной пьесой. После чего ее играют всего один раз, может быть, два, если повезет. Возможно, у вас получится сделать запись, а может, и нет.
Так что же делать?
Мое решение было таким: я буду организовывать больше представлений самостоятельно, найду как можно больше поводов играть музыку вживую. Я основал независимый лейбл и клуб «Nonclassical» 12 лет назад. Это, конечно, сплошные убытки, зато я многому научился. А еще это помогло мне как композитору выйти на более широкую аудиторию и позволило еще сильнее выйти из тени своего деда. Люди могли сказать: «Это молодой Прокофьев, у него что-то совершенно другое».
Очень интересная тема – ваш клуб «Nonclassical». Его изначальная цель – сделать классическую музыку более доступной для молодежи. Может ли классическая музыка стать модной?
Давайте признаем: многие композиторы и музыканты любят ходить в бары и клубы, они тоже нормальные люди. Классический мир не должен быть отделен от остального, он должен стремиться к нормальной жизни. Вы знаете, как это было 150 лет назад, когда композиторы были частью повседневной жизни. Моцарт сам снимал помещение, нанимал музыкантов, рекламировал, пропагандировал музыку своего времени. Я со своим клубом не придумываю ничего нового, на самом деле я возвращаюсь к традициям прошлого.
«Заказы всегда есть»
Я вижу, что большинство ваших работ написаны в основном на заказ. Значит ли это, что вы начинаете творить, когда оговорены все условия.
Да. Нет никакого смысла все это делать, если произведение не будет исполнено. Все дело в реализации и радости от работы с музыкантами. Я всегда сочиняю только тогда, когда знаю, что будут концерты.
То есть вы не тратите времени зря?
Не трачу. Сейчас я в той ситуации, когда заказы всегда есть. Несколько лет назад я решил сосредоточиться на оркестровой музыке. Недостаток в том, что записывается оркестр долго и дорого, поэтому на протяжении пяти лет работы у меня не появляется новых записей, и ничего из этого не доступно публике. У меня есть ссылки на записи, но я не имею права распространять их.
Как происходит процесс работы?
На какой-то стадии нужно включить мозги, но на следующий день, напротив, может понадобиться отключить все мысли. Я много двигаюсь. Иногда проезжаю на велосипеде несколько километров и останавливаюсь на обочине дороги. Начинаю петь, записывать на диктофон, а затем говорю: «Так, это ударные, а это духовые инструменты». По возвращении домой быстро стараюсь все записать.
Вы обсуждаете свои идеи с другими композиторами, музыкантами, своими учителями?
Хотел бы, но нет. Возможно, потому что слишком много работы и мало времени. Иногда я играю своей девушке и детям. Мне важно, чтобы они не потеряли интерес во время прослушивания. Когда они слушают то, что я делаю, музыка становится более реальной. Она больше не в моей голове. И я даже слышу это по-другому, если кто-то находится рядом со мной.
А вы сочиняете для удовольствия, без дедлайнов?
Это всегда для удовольствия. Даже делая наброски, которые, я знаю, не войдут в готовое произведение, я уверен, что использую их где-нибудь еще. Моя проблема в том, что если я что-нибудь сочиняю и не знаю, кто будет это исполнять, то я начинаю нервничать. Потому что если мне это понравится, что я буду с этим делать?
«Будет здорово послушать музыку, прежде чем идти на концерт»
Представим, что у вас есть волшебная сила и что вы можете сделать что-то невозможное для музыки, в музыке…
Это удивительно, захватывающе… Мне нужно больше времени, чтобы об этом подумать. Например, есть романтическая музыка, которую хочется соединить с новыми жанрами. Взять Брамса и какую-то тяжелую депрессивную музыку, шумы импровизации. Это было бы интересно. На концертах можно работать с каким-нибудь VJ или живым искусством, живой проекцией, которая появляется вслед за музыкой… Смотрите, вы меня заставили придумать идеи для «Nonclassical», это здорово. Я хотел бы создать оперный клуб, бар — думаю, получилось бы очень стильно, люди бы пошли. Важно, чтобы публика почувствовала человеческий контакт с исполнителем: в таком случае сразу же разбивается большой пласт льда, барьеров и страхов. Классическая музыка соорудила вокруг себя стену из знаний и интеллектуальности. Если вы включите BBC Radio 3, там часто говорят об исполнителях и композиторах так, как будто слушатель уже их знает. Но откуда нам знать…
То есть вы считаете, что существует образовательный барьер?
Огромный! Знание по умолчанию. И я считаю, что это пугает и унижает многих людей таким весьма изощренным способом. Происходит вот что. Вы идете на концерт, музыканты все похожи: они выходят и садятся, серьезно играют. Есть у вас программа или нет, но вы вроде понимаете, что происходит. И вот они играют. Что это? Если вы музыкант, поприветствуйте всех, расскажите, что вы будете играть, почему вы хотите это играть, что это для вас значит. Покажите нам, что вы человек, а не робот. Или вы ненавидите всех? Вы считаете всех ниже вас?
Я вижу, что вы полностью хотите убрать дистанцию между музыкантом и публикой. Так в чем тогда смысл сцены? Вся идея сцены — быть немного выше, чем все земное, бытовое.
Идея в том, чтобы каждый сидящий в зале просто мог видеть артиста на сцене, не так ли? Это практично. Я не вижу в этом скрытого смысла.
Музыканты часто сами выстраивают барьер между собой и слушателем. Часто страдают от жуткого одиночества.
К сожалению, это часть их профессии. Они проводят много времени репетируя в одиночестве. То же самое с композицией.
У меня была подобная ситуация с балетом: я поехал в Штутгарт, там есть огромный оперный театр. Я сидел на репетициях, встречался с танцорами, хореографами, осветителями — было здорово. Но я почти не встречал музыкантов, потому что они приходят, репетируют и уходят. И был там один тромбонист — можете в это поверить — тромбонист! Я совершил одну очень серьезную ошибку в партитуре бас-тромбона. Он никогда не поднимается выше среднего регистра, поэтому ему не нужен теноровый ключ. Но каким-то образом все было записано в теноровом ключе.
А потом я увидел сообщение в Фейсбуке от бас-тромбониста, уже после того как вернулся в Лондон: «Не могли бы вы разобраться с частью бас-тромбона?». Я нашел его страницу: он разместил фотографии партитуры. И все его тромбонисты сказали: «Это возмутительно. Что это за композитор?» Что? Я был там в Германии. Я там сидел, я махал оркестру… Вы просто могли сказать мне об ошибке.
Но давайте посмотрим правде в глаза: музыкантам не платят должным образом, поэтому они вынуждены перерабатывать… Может, это все от усталости, отчаяния?
Это очень напряженная жизнь…
Итак, мы знаем, что должны делать музыканты. А в чем задача аудитории? Просто пойти на концерт и наслаждаться? Или нужно что-то прочитать заранее, чтобы подготовиться?
Я думаю, будет здорово послушать музыку, прежде чем идти на концерт. Теперь в интернете благодаря Spotify, Youtube можно почти все послушать заранее, перед тем, как вы услышите что-то вживую. Я считаю, что это действительно помогает. Потом, на концерте, вы сможете лучше установить контакт с музыкой.
А как вы сами слушаете музыку?
Я пытаюсь включить критическое мышление. Многое не слишком интересно, но если я услышу что-то на ходу и подумаю: «Боже мой, что это?» и почувствую укол зависти к композитору, тогда все хорошо.
Свою музыку вы пытаетесь слушать отстраненно?
Да, пытаюсь. Я думаю, это очень важно. Иногда надо пробовать делать шаг назад. Это очень трудно в отношении некоторых произведений.
Например, недавно я сочинил весьма мелодичное произведение, более лирическое. И судить его крайне трудно, потому что часть меня, мой современный классический композитор, считает: «Это слишком мелодично. Как это впишется в новую музыку?» Но при этом другая часть меня говорит: «А что? Почему мы не можем писать мелодии?» Она не похожа на те мелодии, что писали 50 лет назад. Но мне это кажется трудным, потому что часть меня думает, что я иду назад, уходя в ностальгию, в ретро.
Но другая часть настаивает: «Да, это новая мелодия, она может трогать людей. Тебе она нравится, это ты ее написал».
Фото Наталии Тарасовой