Тяжело ли женщине сделать карьеру в науке? Рассказывает Наталья Берлова, профессор Кембриджа

Наталья Берлова, профессор факультета прикладной математики и теоретической физики Кембриджского университета, рассказывает о том, почему женщинам сложнее построить карьеру в науке, почему научный мир пока еще далек от идеального и об исследованиях, которые способны значительно ускорить развитие новых технологий в мире. 

Наталья, вас везде называют полным профессором Кембриджского университета. Есть еще и неполные?

Это отсылка к американской системе. Там есть градация от assistant professor до full professor. В Кембридже же свои звания: lecturer, senior lecturer, reader, professor. 

И в системе званий Кембриджского университета вы – первая женщина-профессор математики за всю его 800-летнюю историю.

Мне не нравится, когда так обо мне говорят. Потому что моей заслуги в этом нет. Исторически сложилось, что профессоров в Кембридже были единицы – до 2000 года  стать профессором было практически невозможно. Надо было либо иметь Нобелевскую премию, либо, на худой конец, звание Fellow of the Royal Society. А потом система поменялась, и профессоров стало гораздо больше. Одновременно среди преподавателей стали появляться женщины, которым раньше и дипломы-то не выдавали. Женщины могли слушать курсы, сдавать экзамены, а официальный диплом об окончании Кембриджского университета, равноценный тому, что получали мужчины, им стали выдавать лишь в середине прошлого века.

Если уж и говорить о «первых», то впервые женщина-профессор появилась на нашем отделении в 2002-м – ею стала космолог Энн Дэйвис. В математике действительно звание профессора дали мне впервые, но ведь это бесконечная игра какая-то: «первая женщина», «первая женщина в Кембридже», «первая женщина-математик в Кембридже», «первая женщина-профессор в Кембридже», «первая женщина-математик, профессор в Кембридже»… Ни о чем все это. 

Продолжая гендерную тему – насколько сейчас тяжело современной женщине построить научную карьеру в том же Кембридже?

Тяжело не потому, что есть преграды со стороны университетской или научной системы, а потому, что есть реалии: семья, дети. Не секрет, что с появлением ребенка женщина на некоторое время выпадает из карьеры. Когда говорят, что в мировых университетах мало женщин, то хочется ответить: «А вы постройте в них ясли и детские сады, оборудуйте комнаты для кормления». 

То есть то, что женщин на факультетах физики и математики меньшинство, обусловлено тем, что женщинам не созданы нужные условия?

Тут достаточно посмотреть, из каких стран у нас больше всего женщин-математиков. Это постсоветский блок: в частности, Россия и Румыния. Много итальянок и француженок. Почему? У них другая система детских садов – государство их оплачивает, дает женщинам возможность работать. Еще, конечно, зависит от того, какой совет мама дала своей дочке. Часто ведь в отношении научной карьеры звучит такой посыл: «Какая физика? Какая математика? Мужу дадут работу в маленьком городке, и что ты там будешь со своей специализацией в алгебраической геометрии делать? Ну ладно биология – хотя бы в медицину сможешь всегда уйти, в аптеке работать, без работы не останешься».  

Сейчас в мире идеи равноправия набирают силы, и особенно в Великобритании. Это поможет женщинам в науке?

Тут другая опасность. Одно дело – помогать реально, к примеру, строить детские сады, а совсем другое – объявлять: «Так, у нас теперь все равны. В каждом административном комитете у нас есть женщины». А по факту получается, что, для того чтобы гарантировать присутствие женщины в каждом комитете при их небольшом количестве, женщины должны больше времени тратить на административную работу, чем их коллеги-мужчины. Ну или когда объявляют: «Мы даем дорогу женщинам. И при прочих равных отдаем преимущество женщинам при найме на работу». Тут вообще двойное лукавство. Во-первых, «прочих равных» в науке не бывает. Ученый высокого класса – продукт штучный. А если женщину взяли, то большое искушение у непрошедших кандидатов объявить, что они-то круче, а женщину им предпочли из-за гендерного признака, никак иначе. 

Вы как-то приводили пример из жизни. Вашего коллегу в очередной раз упрекнули в недостатке женщин-математиков, и он сказал, что, для того чтобы быть талантливым математиком, надо быть практически аутистом. А это мужская особенность. Если бы эта реплика случилась в публичном контексте, был бы скандал. Оказались бы задеты чувства сразу всех.

Да, можно обидеться всем: и мужчинам, и женщинам, и аутистам. Вообще скандалов на этой почве может быть много: взять хотя бы недавнее исследование о гауссовских распределениях способностей. Там у женщин они якобы сосредоточены вокруг центра, а у мужчин больше разброс в хвосты, которые могут уходить как в идиотизм, так и в гениальность. Вместо обсуждения научной обоснованности того или иного вывода легче всего встать в позу, обидеться и запретить всем даже задаваться такими вопросами. И в целом очень легко стали люди обижаться. С коллегами мы иногда обсуждаем, что на лекции уже страшно пошутить. Обязательно найдется часть аудитории, которую ваша шутка может зацепить. А мы часто используем юмор, чтобы разрядить интенсивную подачу материала. 

Сталкивались ли вы лично с дискриминацией? Когда вас воспринимали не всерьез, с предубеждением, обесценивали вашу работу?

На Западе – никогда. В России – было. 

Расскажите про Россию.

Мы устраивали коллоквиум в одном из московских институтов в конце 2013 года. У меня завязался разговор с одним из заместителей директора института по поводу реформы Российской академии наук, и я совершенно миролюбиво встала на нейтральную сторону дискуссии, мол, может, не все так плохо в попытке реформировать РАН. На что я в свой адрес услышала: «Кто ты такая, чтобы стоять тут и рассуждать о науке?» Я никогда не козыряю своими званиями, но тут меня просто задело. И я сказала: «Вы знаете, у меня большой международный опыт. Я – профессор Кембриджского университета». Его реакция была такая. Он демонстративно оглядел меня с ног до головы и сказал: «Теперь я вижу, кого нанимают в Кембриджский университет». Вел бы он себя так с мужчиной? Сомневаюсь. 

Есть теория, что наука не развивается так стремительно, как могла бы, в том числе потому, что женский интеллектуальный потенциал не был раньше использован в полной мере – и многие открытия грядут именно с «женского» склада ума.

Несомненно. Та же мультизадачность, да и выстраивает женщина логические цепочки по-другому. Если бы этот ресурс использовали шире, все бы только выиграли – особенно наука. Но, опять же, не надо упрощать и равнять всех под одну гребенку. Надо начинать сначала: с семьи, с девочек, со школы. Вот моя дочка знает, что может не бояться идти в науку, у нее есть такой вариант. 

Недавно меня пригласили на конференцию в Колорадо. Дело будет в июне. А я не знала, что ответить, так как не понимала, сумею ли подстроить свой график к своим двум детям. В итоге я ответила, что мне нужна отсрочка с решением, объяснила причины, и организаторы отреагировали мгновенно. Они сказали, что стараются всячески помочь женщинам-ученым, что есть возможность приехать с детьми, предложили несколько вариантов. Лед тронулся. Женщинам надо реально помогать там, где им нужна помощь, а не просто кричать о равенстве. 

К слову, о детях. У вас очень успешная карьера в науке и двое детей. Насколько это тяжело совмещать?

Это, конечно, не просто. Были сложные периоды, например, когда серьезно заболел старший сын. Днем я с ума от страха за него сходила, и единственной отдушиной и возможностью прийти в себя было сидеть поздним вечером у него в палате, в углу, с бумажкой и ручкой и решать задачи – лишь бы на время переключиться. Корреляция между временем, которое ты можешь потратить на работу, и количеством обязанностей в семье, конечно, есть. Даже если ты на грани величайшего научного прорыва, надо отложить ручку и бежать забирать детей из школы, кормить их, делать уроки, читать книжки, отвечать на бесконечные вопросы…

При этом вы одна, с двумя детьми, поехали в 2013 году в Россию работать. Хотя всю жизнь работали на Западе, куда уехали еще аспиранткой. Почему решили попробовать?

Мне было очень интересно. Из университета с 800-летней историей приехать в Сколтех, которому был только год. Увидеть, как из ничего рождается университет, и даже поучаствовать в этом процессе. К тому же я хотела, чтобы дети пожили в России, поучились в русской школе. Они вступили в важный возраст, когда начинают волновать вопросы самоидентификации. Жизнь и учеба в России сыграли очень важную роль.

Что интересного было в России?

Я выступала на выездном заседании президиума Российского правительства во главе с Дмитрием Медведевым, например. Мы предложили запустить национальную инициативу по фотонике. Чтобы представить программу, надо было выступить перед правительством в Екатеринбурге с докладом на 30 минут. Я готовила доклад и слайды неделю, прервала отпуск в Черногории. В итоге мы прилетели, ждем членов правительства. Тут ко мне подходит помощник Медведева и сообщает, что выступление надо сократить до 15 минут. Потом они стали 5 минутами. В итоге мне дали 3 минуты. Помню, я стою и думаю, ну что можно рассказать за это время? До меня выступают министры профильных ведомств со словами в духе: «Фотоника – это важно. Прорывные технологии. Экономика страны – вперед». Скука, тлен, общие слова.

В итоге я решаю, что если есть у меня 3 минуты, то лучше их с пользой потратить. Поэтому, когда пришла моя очередь (после трех министров), я сказала следующее: «Давайте я вам просто объясню, что значит «фотоника». Чтоб хоть понимать, о чем речь идет». Народ хотя бы проснулся. Я продолжаю: «Понимаете, сейчас средства передачи информации у нас основаны на электронах. Электроны маленькие – это хорошо. Но они медленные – это плохо. Фотоны, с другой стороны, очень быстрые, это частицы света. Но они очень большие. Это плохо. И невзаимодействующие, поэтому ими тяжело управлять. Поэтому мы хотим соединить фотоны с другими частицами – создать новые гибридные состояния и сделать их основой для средств передачи информации». Потом быстренько объяснила, что такое экситон-поляритон, магнон-поляритон, фонон-поляритон, плазмон-поляритон… В какой-то момент члены президиума начали смеяться. 

А что Медведев?

Медведев похвалил, сказал, что интересно я все рассказала и что предложение хорошее. И тут я говорю: «Ой, я сказать забыла». И тут же сбоку слышу: «Мы премьера не перебиваем». В итоге я договорила – попросила всех перейти на страницу 7 и посмотреть на «панельку» внизу страницы доклада и под дружный шорох бумаги объяснила, что это турбулентные осцилляции темного солитона между двумя экситон-поляритонными конденсатами, и все это на протяжении наносекунды. Мол, вы представляете, что мы можем сделать? Все засмеялись, а Медведев пошутил: «Ну наконец-то мне все объяснили, а то я смотрю на эту панельку и голову ломаю: что это?» После доклада мне сказали, что я достигла невозможного – правительство запомнило самое главное: «Электроны маленькие, но медленные. Фотоны быстрые, но большие». Физика ушла в руководящие массы. Но после этого меня почему-то на такие заседания больше не приглашали. Опасаюсь, что физико-математическое образование правительства так и останется на этом базовом уровне.

В одно время вы создали математическую конструкцию, включающую в себя теорию сверхтекучести Ландау, за которую он получил Нобелевскую премию. Было много попыток поправить теорию Ландау, но описать движение и видоизменение квантовых эффектов удалось лишь вашей команде. Какое еще из своих достижений считаете поворотным? 

Самое классное всегда последнее. С моим аспирантом Кириллом Калининым и экспериментальной группой Павлоса Лагудакиса в Сколтехе мы предложили физическую систему на основе поляритонных конденсатов, которая позволит решать широкий класс оптимизационных задач быстрее, чем классический компьютер. Для иллюстрации я часто использую пример задачи коммивояжера: найти оптимальный маршрут прохождения по данным городам. Сложность этой задачи в том, что количество операций, которое необходимо выполнить, чтобы ее решить, растет экспоненциально с количеством городов. Если городов 60, то для того чтобы перебрать все варианты и выбрать оптимальный, классическому компьютеру потребуется время, сравнимое со временем существования Вселенной. В то время как для пяти городов задачу можно решить на листочке.

Классический компьютер может справиться только со скромным числом переменных. Есть алгоритмы, которые позволяют уменьшить количество операций, но преодолеть экспоненциальный рост невозможно. И таких задач большинство. И от того, насколько эффективно мы сможем их решать, зависит развитие новых технологий: поиск новых лекарств и новых материалов, развитие искусственного интеллекта и автоматизированных систем управления. Мы надеемся, что наша система сама найдет оптимальное решение при большом количестве переменных быстрее, чем его бы нашел классический компьютер. 

В основе нашей разработки – поляритоны, гибридные частицы, наполовину состоящие из вещества, наполовину – из света. Сделав суперпозицию состояний, можно создать сгусток энергии, который по всем своим характеристикам будет вести себя как частица. У нее будет скорость, масса. Это элемент нашего компьютера. Мы показали, что мы можем организовать эти элементы, создать поляритонные конденсаты, создать решетки таких конденсатов, и в какой-то момент то состояние, которое примет система, и покажет оптимальный путь к решению задачи. Грубо говоря, я могу взять задачу коммивояжера или любую другую задачу из очень широкого класса задач, перевести ее в язык моей системы, и система сама найдет оптимальное решение. 

Если переложить вашу систему на мечту, то где бы ее могли применять?

Любая проблема полной диагностики. Например, автоматизированные системы космических кораблей, где система сама должна найти поломку и починить себя: найти решение среди огромного количества переменных. На ближайшие 10 лет план состоит в том, чтобы полностью доработать эту систему, пока она еще очень молодая. Мы создали математическую базу, мы продемонстрировали  работу системы в эксперименте на небольшом количестве переменных, мы оценили, для какого количества переменных мы можем обогнать классический компьютер. 

Работа в России была скорее проектной, из Кембриджского университета вы не уходили – просто ушли в трехлетний отпуск. Сейчас вы снова здесь. Есть ли вообще такой университет в мире, который бы вы променяли на Кембриджский?

Скорее всего, нет. Мне тяжело себе представить что-то лучше.

Почему?

Здесь уникальная академическая обстановка, мировые звезды науки, великолепные семинары, замечательные студенты. Кроме того, так же как и Оксфорд, Кембридж – коллегиальный университет. Жизнь ученых, преподавателей и студентов объединена под крылом одного из 31 колледжей, что создает возможность общения с представителями других дисциплин. За обедом историк, физик и философ неожиданно находят общие точки соприкосновения. Колледжи накладывают отпечаток на преподавание. Как член колледжа, я провожу семинарские занятия с парой студентов. Каждый год мы принимаем в свой Jesus College 8–9 студентов, которых я веду по всему многообразию прикладных математических курсов. Я вижу их прогресс (или регресс), знаю способности и особенности каждого из них. Нет вот этого массового производства студентов. Наши выпускники – продукт штучный.

Плюс я не ставлю студентам оценки, для этого есть отдельная экзаменационная комиссия. То есть когда ко мне после лекции студенты приходят и задают вопросы, я понимаю, что им это действительно интересно, они делают это не для того, чтобы я их запомнила и поставила лучше оценку. Еще, например, при поступлении всегда смотрят, из какой школы абитуриент. И тем, кто из престижных частных школ, задают планку повыше – мол, будьте уж добры соответствовать, если вам выпал шанс получить хорошее образование. Тем ребятам, кто приходит из плохих государственных школ, ставят планку пониже. Очень часто, если давать таким студентам шанс, они выстреливают. 

А как ученые в Кембридже снимают напряжение, развлекаются? Есть какая-то своя внутренняя тусовка со своими шутками или все просто идут в паб?

После семинаров обычно бывает ресепшен, где все общаются, обсуждают последние новости. Пиво пьют мало, в основном вино, иногда под скрипку. Математики часто профессионально играют на разных инструментах. А вообще мой идеальный день прост: чтобы меня никто не трогал, никто ко мне не заходил – чтобы я тихонечко сидела сама с собой и со своими задачками.

Есть такой расхожий стереотип, что математическое школьное образование в Британии сильно уступает российскому. Это имеет под собой основание или это придумали сами русские?

Математику можно понять, только решив критическое количество примеров и задач. Нужно набить руку, это необходимо. И, увы, я действительно замечаю, что в Англии нет такого закрепления материала. Объемы, с которыми работают в специализированных физматшколах в Москве и Питере, не сравнятся с объемами даже хороших частных школ Британии. После российской школы мой старший сын Глеб делает домашнее задание по математике еще в школе, во время перемен. Правда, как-то я пришла к учителю и спросила, что, может, надо задавать больше? На что учитель мне ответил: «У нас в классе есть еще несколько ребят, которые на таком же высоком уровне, как Глеб, работают. Их родители уже предупредили, что еще чуть-чуть, и дети просто сорвутся. Так что больше давать мы не можем». 

Кстати, куда собираются поступать ваши дети?

В науку, в науку. Сын Глеб рвется на мой факультет, хочет стать космологом. Дочке очень нравится химия, математика, еще она хорошо рисует – но ей только 13 лет, ей еще предстоит найти себя. Вообще, дети идентифицируют себя с Россией, поездка в 2013 году их в этом еще сильнее укрепила. Сын участвует во всех политических дебатах про Россию, защищает ее в школе, сам изучает историю России. Его любимый период – IX век, становление государства Российского, правление Рюрика. 

Что бы вы посоветовали тем, кто хочет в науку, но боится либо сомневается?

За свою карьеру я видела очень много трудолюбивых математиков и математиков талантливых от бога. И у многих у них ничего не получается. А получается у тех, кто, может, не особенно одарен, не особенно усидчив, но горит. Не хватает знаний, школа была не очень – но у человека полный драйв от того, чем он занимается. Такой обойдет всех. Если у тебя есть это, то в твоей работе тебе уже нет равных – ты входишь в те 2%, которым удается многое. Так что я советую задуматься, скорее, об этом: найти то, от чего действительно ловишь кайф, чем хочется заниматься каждую свободную минуту. 

Фото Анастасии Тихоновой

Больше интересных людей – у нас в телеграме