Загрузка ...
У Марии Филлимор-Слоним очень необычная эмигрантская судьба: из России она уезжала дважды. В первый раз в 1974 году, второй раз – в 2016. Она известный журналист: еще до распада СССР она работала в Русской службе «Би-Би-Си», позднее – на российском телевидении и радио. Внучка наркома иностранных дел СССР Максима Литвинова и английской писательницы Айви Лоу, вдова лорда Роберта Филлимора.
Катя Никитина и Анастасия Тихонова отправились в гости к Маше Слоним в Девон и расспросили ее о том, как ей живется в английской глубинке с многочисленными домашними любимцами, чем жизнь в Англии сегодня отличается от жизни в Англии в 70-е, каково быть членом английской аристократической семьи и почему она уехала из России второй раз.
О переездах
Как получилось, что вы снова решили переехать в Англию?
Я к этому шла несколько лет. Мне становилось как-то душновато в Москве. Потом стало душновато в стране. Появилось ощущение, что я больше ничего не могу сделать, и это было мучительно. И зима надоела длинная – в общем, я поняла, что больше не могу.
У людей бывает какой-то триггер для переезда. Для кого-то это был Крым, для кого-то – другое. Какой триггер был у вас?
Триггеров было много. Атмосфера менялась очень сильно с 2000 года. Я вела на Рен-ТВ передачу «Четвертая власть» – ее закрыли, потому что все закрывали, и нас тоже закрыли. Но я еще какое-то время продержалась. Но все равно кольцо сжималось. Даже не вокруг меня – мне, в общем-то, ничего не грозило. Просто какое-то ощущение отвратительности всего. Людей стали арестовывать: случилась Болотная и прочее. Ощущение беспомощности, когда не можешь ничего сделать. Вот это все и заставило. Одного триггера не было – они накапливались.
К тому же, мой младший сын встал на ноги, женился, у него удачная карьера в театре и кино. И я поняла, что могу оставить его. Отдала ему и его жене дом, в котором мы жили, и уехала.
Как вам последний переезд дался, легко или сложно?
Это было легкое решение, и переезд был легким. Я забрала несколько маминых картин, семейный фотоархив, мамины бумаги, черновики, переписку папиных родителей, несколько его небольших скульптур (отец Марии – скульптор Илья Слоним, мать – художница Татьяна Литвинова – ред.) и велосипед. У меня есть подруга, и у ее мужа – частный джет. Небольшой. И на этом частном джете все вещи свои и перевезла. А для собак и котов я наняла специальную перевозку, такой вэн, они ехали почти 50 часов. Коты тяжело дорогу перенесли, болели потом, а собаки, как увидели меня здесь, очень обрадовались, и все сразу стало на свои места.
А как в 90-е вы решили приехать в Россию?
Я же здесь жила почти 15 лет и была замужем за англичанином. Потом он умер (второй муж Марии барон Роберт Филлимор умер в 1990 году – ред.). И все сошлось: перестройка, стали пускать обратно нас, эмигрантов, и еще известная продюсерская компания Brook Lapping пригласила меня снимать с ними в Москве многосерийный документальный фильм «Вторая русская революция» для «Би-Би-Си». Тогда я поняла, что пора закрывать английскую страницу моей жизни. Я не думала о том, что я возвращаюсь. Казалось, еду на время – пожить, поработать, но получилось, что застряла на 20 с чем-то лет.
О лорде Филлиморе
Сильно ли отличается сегодняшняя жизнь в Англии от «прошлой жизни» – до 1990 года? Аристократический титул, наверное, накладывал какие-то обязательства?
В ту мою эмиграцию мы жили в поместье моего мужа-лорда. Да, это ко многому обязывало. Например, у нас была своя команда по крикету. И надо было иногда, в дни матчей на нашей площадке принимать гостей. В главном доме жила мама Роберта. А мы жили в перестроенном амбаре – он назывался Crumplehorn Barn. Туда к нам приезжали друзья. Но формальные приемы были в большом доме. Еще в поместье было много фермеров, которые арендовали фермы и землю у Филлиморов. Фермеры считали меня русской принцессой. С уважением относились.
Как вы познакомились с лордом Филлимором?
Познакомились мы в Лондоне. Я жила в Хэмпстеде, и у меня приятель Зиновий Зиник ходил в соседний паб. Я тоже туда ходила. И как-то он познакомился в пабе с Робином. Я его видела до этого на улице – он мне очень нравился: два метра роста, худой, бриджи, гольфы, бородка. В то время он читал «Войну и мир», и они разговорились с Зиником за кружкой пива. А у меня квартира была рядом, и Зиник привел его туда. И Робин увидел во мне Наташу Ростову. Вскоре после этого он пришел с чемоданом и с пишущей машинкой и остался. До этого он был женат на аргентинской танцовщице. У Робина вообще были экзотические вкусы: он с ней познакомился в «Белой лошади» в Париже. Мое появление было облегчением для семьи, потому что я была не аргентинской танцовщицей из «Белой лошади», а «русской принцессой».
То есть это он у вас остался, а не вы переехали к нему?
Он жил за углом с первой женой. Дом он оставил жене и переехал ко мне в квартиру. А потом мы переехали к нему в поместье, в домик егеря, где не было ничего. Туалет был деревянный, на улице. Отопления вообще никакого не было – только каминчик маленький, который углем надо было топить, с забитой трубой. Было очень холодно. У меня кремы, я помню, на подоконнике стояли – баночки лопались на морозе. Ложиться в постель было невозможно, пока мы не открыли для себя электрические наматрасники – под простыню можно класть. А еще, помните, были такие сковородки – с крышкой и длинной ручкой. Туда клали горячий уголь из камина и клали в постель, чтобы ее согреть. Так у нас даже этого не было, потому что камин не работал. Спасались электрическими наматрасниками.
Насколько верны стереотипы про английскую классовость? Что люди разных классов редко пересекаются, а уж люди разных национальностей и классов – тем более?
Национальности точно пересекаются. Классы тоже, но это зависит от того, куда ты попал. Но Робин вообще был большой оригинал и эксцентрик. Он как раз стремился выйти за рамки. И, наверное, помогло то, что я иностранка, я ни к какому классу не принадлежала. Но с другой стороны, я помню, у нас была берейтор Линда. Мы с ней, казалось, вполне подружились. Но ушло примерно три года на то, чтобы она почувствовала, что мы с ней, в общем-то, на одной планке. Три года! И когда мы уезжали, она оставалась в доме с мужем Дэвидом. А у меня не было лишней гостевой комнаты. И я Линде говорю: «Спите в нашей спальне». А у меня уборщицей в этом доме работала ее сестра – и она с ней перестала разговаривать, когда та согласилась спать в нашей спальне. Они поссорились. Так что, да, есть, конечно классовые предрассудки. Я думаю, что и сейчас тоже есть.
А вы не чувствовали, что вы не на своем месте?
Нет. Мы до сих дружим с семьей, они приглашают меня на Рождество. Тоже, может быть, потому, что я иностранка. А еще племянник Робина, которому перешли поместье и титул, женат на француженке русского происхождения Натали. А мама Робина была португалка, из португальской аристократии. Так что иностранцы в семье были и до меня. Я при этом была не только иностранка, но еще и журналистка, работавшая на «Би-Би-Си» – это тоже могло бы иметь значение, мне кажется.
То есть невестка-интеллектуалка их устроила?
Устроила. После стриптизерши.
Какие светские обязанности вам приходилось выполнять?
Их было мало. Все обязанности исполняла Энн, мама Робина Она знала, как это делать, она там жила в большом доме и принимала. Я немножко помогала, когда требовалось мое присутствие. Но, в общем, никаких обязанностей не было. С этим титулом я имела право пожизненно носить фамильные драгоценности. А я даже их не видела – они лежали в сейфе в банке. Про Аманду, первую жену Робина, аргентинскую танцовщицу, рассказывали, что она взяла какой-то ценный браслет или кольцо и не вернула, якобы потеряла. А эти драгоценности миллионы, наверное, стоят. И я подумала: зачем вообще мучиться. Так и не узнала, что за сокровища я могла на себе носить все это время. Звание лорда позднее перешло к Франсису, племяннику Робина. Сегодня он – лорд Филлимор. Я осталась просто Lady Phillimore, а Натали – the Lady Phiillimore.
А какая разница?
Она действующая леди, а я как бы вдовствующая. Но титул остался. Когда я меняла паспорт, я даже спрашивала: «Я имею право дальше этот титул сохранять?». Оказалось, да, он он сохраняется. Как американский президент – на всю жизнь президент.
Дом, в котором вы живете сейчас, – как быстро вы его нашли?
Это тоже интересная история. В Англии майорат, все передается по мужской линии: титул, наследство, земли, имущество. Филлиморы очень богатые, если вы посмотрите в South Kensington, многие улицы носят имя Филлимор. Это все их. У них там 11, кажется, улиц и много земли в других местах.
Если бы у нас был сын, это все перешло бы ему. А так, поскольку у нас не было детей, у меня был сын от первого брака, все досталось племяннику. А мне ничего. Только то, чем мы вместе пользовались, квартира, машина… Но семья Филлиморов организовала для меня денежный фонд. И дом, где я жила в поместье, был оставлен мне пожизненно. Я не могла передать его сыну Антону, но имела право там жить до смерти. А потом, когда я собралась уезжать, мои адвокаты сказали: «Что-то многовато мы платим налогов. Давай вернем этот дом поместью и попросим, если ты захочешь вернуться, чтобы они тебе равноценное купили». И они подписали это обязательство. И положили кроме фонда еще стоимость этого дома на счет.
То есть они очень благородно поступили.
Очень. Я жила с процентов. И когда я решила возвращаться, я сказала: «Пусть они что-нибудь мне купят». И они купили мне этот дом. Антон его выбрал, показал мне, я увидела и сказала: «Больше мне вообще ничего не надо, вообще ничего смотреть не хочу». А те деньги, что были изначально, они все равно оставили как капитал. То есть я их не могу тратить, но проценты капают, я на них живу, когда не пишу для каких-нибудь изданий.
У вас такие интересные периоды: жизнь в Союзе до 1974 года, потом жизнь в Англии до 1990, потом жизнь в России до 2016, сейчас снова в Англии. Это четыре разных жизни или продолжение одной?
Они четыре разные. Но [связь между ними] есть. Во-первых, у меня бабушка была англичанка. И когда я приехала в Лондон первый раз, я его узнавала по Диккенсу и по бабушкиным рассказам. Я не ехала совсем в чужую страну. И язык, конечно, который мне от бабушки достался. И позднее, когда я снова стала жить в России, я часто ездила сюда в гости. И все-таки было время, когда был отрыв. Я уехала из Союза, и меня 13 лет не было. Я была уверена, что не вернусь никогда. Никто не думал, что мы сможем когда-нибудь вернуться. Тогда не было интернета, люди из моего круга заграницу не ездили – их никто не выпускал.
О питомцах
Когда вы переезжали, у вас было пять собак. Одна не доехала?
Нет, я вывозила четыре собаки – одна умерла в прошлом году. И три кота.
Я смотрю, они большое место занимают в вашем распорядке дня.
Конечно. Все вокруг них в каком-то смысле крутится. Потому что я всегда думаю: господи, они так мало живут, им надо давать как можно больше, чтобы эта их жизнь была наполнена. Они меня так любят. Им надо много бегать. Вокруг меня повсюду выпасы с овцами, за которыми они гоняются, потому я снимаю для них поле.
Вы снимаете поле, арендуете?
Да, тут у фермера арендуешь поле на полчаса или на час. Поле специально устроено для выгула собак. Там хороший забор, все сделано специально для собачьих прогулок, прямо у моря, с видом на устье реки, где она сливается с морем. Полчаса за шесть фунтов. Ехать туда 45 минут, но мои собаки любят на машине прокатиться.
Здесь же вокруг столько места, зачем арендовать что-то? Почему их нельзя просто отпустить побегать?
Да, у меня тут есть небольшое поле. Они здесь бегают, но им надоедает одно и то же. А там им очень интересно, другие запахи. Из-за овец вокруг мы не можем развернуться. У меня же были неприятности: мои собаки подрали овец. Приходила полиция, пришлось платить фермеру. Я потом потратила 600 фунтов на всяких тренеров и бихевиористов, но в конце концов отчаялась и поставила невидимый электрический забор вокруг всего участка по периметру. И собаки за него не выходят. Это было самое мое удачное капиталовложение.
Расскажите про характер собак.
Этот наглый – Джока, Джокер. Он считает, что он вообще то ли мой муж, то ли хозяин дома. Он следит за порядком. Он все знает, все понимает. Подслушивает мои разговоры телефонные. Он выбегает, открывает дверь, становится на задние лапы, открывает дверь и бежит, сидит у машины и ждет. Он главный. Привык к тому, что со мной ездит в машине. Ласка – нежная девочка. Нежная-нежная. У нее лобик пахнет медом.
А еще есть Арчи, он собачий аутист. Он людей боится, особенно мужчин. Не очень смотрит в глаза. Собаки точно знают границы, они не нарушат чужого пространства. А он нарушает пространство все время. Неуклюжесть в нем какая-то есть.
Как они с котами ладят?
Хорошо. Арчи любил хулиганить, особенно когда [в России] жили. У него была подружка Жулька, он письма ей пишет иногда. Они любили из хулиганства погонять кого-то там. А здесь он пытался – но здесь никто с ним этим не занимается. Теперь у него другая игра. Теперь он лежит ночью на подоконнике в спальне и выглядывает дичь – оленей и косуль.
О деревне
Вы общаетесь с соседями, с соседними фермерами, кто живет в этих деревнях?
Нет. Когда я делала репортаж по «Брекзиту», я беседовала с фермерами и немножко с ними познакомилась. Ужасно милые, прекрасные, но не могу себе представить, как бы я с ними дружила. Вот у меня ближайшие соседи. Она – капитан команды звонарей нашей церкви, а он – староста церкви и еще член местного совета. У нас очень дружеские отношения, мы ручками машем друг другу. Тут все друг другу машут ручкой из машины. Они пришли, принесли мне мед, когда я только приехала. Но, по-моему, они меня не любят.
Почему?
Не знаю. У них война была с Роузи, предыдущей владелицей этого дома. Роузи мне про них гадости всякие рассказывала. И они ее не любили. И мне, кажется, передалось это. Хотя все очень мило, все улыбаются. Пару раз какие-то люди с собачками приходили. Кого-то я сама приглашала. В деревне живет одна учительница – пару раз она заходила, мы с ней выпили вина. Но так – нет. Люди в деревнях очень закрытые – не от иностранцев даже, а вообще от инородцев из других деревень. Мне рассказывали, что в Корнуолле в одной деревне кто-то однажды постучался в один дом и спросил: «Вот такие-то здесь живут?» – «А-а-а, newcomers?». А эти newcomers лет двадцать уже живут, и они англичане, вообще чуть ли не из соседней деревни. Я познакомилась здесь с одной компанией англичан, которые работали и жили в разных странах и сейчас все вернулись в Девон, на родину. И все одно и то же рассказывают: к ним относятся как к чужим.
А когда вы жили в Лондоне, не было такого?
Нет. В Лондоне по-другому, конечно. Здесь сельская жизнь.
Как вы думаете, с чем это связано? С недостатком коммуникации, или это такая консервативность?
Консервативность. Они же за выход из ЕС голосовали, 70%. Еще у них когнитивный диссонанс со мной. Все же знают, что я иностранка, а еще и леди. Как это вообще возможно? Что вообще происходит?
Спрашивали?
Никто не спрашивал, это англичане, никогда в жизни они напрямую не спросят. Все знают от почтальонши. Я иногда бываю в деревенском клубе. Когда Меган и Гарри женились, у нас на следующий день в клубе тоже был праздник. Там они даже маски королевской семьи сделали, был обед. И мы общались. Раз в год можно так пообщаться. Но в гости они вас не позовут. «Oh, you must come for lunch» – такого вы не услышите.
Вам здесь не одиноко?
Нет, совершенно не одиноко. Ко мне приезжают много друзей, и ночуют, и живут, и просто в гости. Да и одна я люблю быть, тем более я никогда не одна. Вокруг собаки и коты, по ту сторону холма живет старший сын Антон.
Друзья у вас больше русские или английские?
Сейчас русские. Когда я жила здесь в ту эмиграцию, у меня были и английские тоже. Я и в Лондоне жила, и в Оксфордшире жила, на «Би-Би-Си» работала – там у меня было больше английских друзей. Они остались. Но с ними надо общаться в Лондоне, и иногда я езжу повидаться. А иногда они ко мне приезжают. Но редко: все заняты, все работают. А я активность проявлять не могу, потому что у меня собаки. Максимум могу их оставить на сутки. Уезжаю в Лондон, ночую у сестры и на следующий день возвращаюсь. Собаки сами дверь открывают, в сад выходят. Еду оставляю. Так что в этом смысле все нормально, они самостоятельные. Но, конечно, скучают.
Вы не боитесь оставлять дверь открытой?
А что такого? У меня всегда дверь открыта, и ворота открыты.
Сильно отличается сельская жизнь в Англии от сельской жизни в России?
О, да. Нет здесь пьяного Сашки-соседа, который кричит: «Убью на х…!» через день. И кидает в нас какие-то монтировки. Никто собак не материт. Нет этой нервной атмосферы совсем.
Шансон никто не включает?
Да. Тихо. А главное, что все красиво, не цепляет глаз уродство. У нас там, под Москвой, замечательно, поле, речка. Но приглядишься: тут понастроили, там развалилось, тут помойки, на реке кучи мусора. Или эти особняки ужасные. Заборы шестиметровые, зеленые, а еще стали синие какие-то делать, едкого синего цвета. Это ужасно. И это меня скребло просто все время. А здесь куда ни посмотришь – все красиво, ничего не испорчено.
А есть что-то, что вы хотели бы изменить здесь?
У нас был опросник, что бы мы хотели изменить. Там был среди прочего вопрос про паб. И я подумала: меня не очень устраивает наш старенький паб со старенькой Мэри, которой 97 лет. Она уже не очень справляется. Вот хотелось бы что-нибудь более оживленное. А так, все здесь прекрасно и меня устраивает.
Фото Анастасии Тихоновой. Об интересных людях, живущих в Англии, читайте тут: t.me/zimamagazine
