Загрузка ...В пятницу, 11 октября, в лондонском клубе Under the Bridge Леонид Федоров, душа и бессменный лидер «АукцЫона», даст сольный концерт. В преддверии этого события журналист и музыкальный критик Артем Липатов по просьбе ZIMA поговорил с Леонидом Федоровым о жизни, судьбе и настроении. Ну и о музыке, конечно.
Вы абсолютно свободны в формах выражения. Работаете с современными академическими композиторами, записываетесь с американскими авангардными музыкантами, участвуете в квартете, исполняющем народные песни, поете материал Хвостенко. Я не помню других музыкантов, которые настолько разнообразно проявляли себя, оставаясь собой при этом.
Мне кажется, нам просто повезло в какой-то момент. Ведь одновременно с нами начинало немало групп — кого ни вспомню, все оригинальные были! Просто мало кто до наших дней удержался. Нам повезло, что мы играем вместе до сих пор. Но ведь и сейчас есть много разной ни на что не похожей музыки: моя дочка играет в группе, у нее много друзей-музыкантов и в Москве, и в Питере — все оригинальные, все необычные. Время просто вокруг какое-то глупое, бездарное совершенно. У меня была надежда еще в 1990-х на то, что появится, собственно, музыкальная индустрия, а она не появилась. Ее как не было, так и нет. Нет индустрии, нет масс-медиа, телевидения, нет никаких системных структур в нашей области. Когда в 1990-х мы катались по Германии, там было по всей стране огромное количество клубов, которые занимались только альтернативной музыкой. В них проходили концерты каждый день, играли группы со всего мира. Разных эшелонов причем: те же King Crimson играли в клубах — не на стадионах, а в клубах! А у нас Коля Дмитриев, который создал в Москве культурный центр «ДОМ», так и остался уникальным явлением, энтузиастом, продвигавшим необычную музыку… Нет журналистов, нет звукозаписывающих компаний, нет среды. И потому кто выскочил на перестроечной волне, как мы, тот и остался. А остальные…
Тут еще вот какой момент: некоторое время назад нам стали говорить, и мы поверили, что грядет интернет, и он заменит собой все: и лейблы, и СМИ, и вся музыка будет в интернете, и дистрибуция… Вроде бы так все и вышло. Но, как говорил некогда Ильф, «фантасты писали: вот будет радио, будет и счастье. Радио давно есть, а счастья нет».
Эх, не в этом дело. Вот делал Стас Намин радиостанцию SNC в свое время — самое продвинутое и самое свободное радио на тот момент. Но свободное радио оказалось никому не нужно. И музыка интересная в массе своей никому не нужна, а нужен, собирательно говоря, некий «Ласковый май». И это ведь не только у нас так — во всем мире! Но при этом продолжают оставаться культурные ниши для меньшинства. Идешь в клуб в Нью-Йорке, и ты представляешь, что там играют примерно вот такую музыку. И даже если не знаешь конкретного исполнителя, который там сегодня играет, ты все примерно понимаешь, зачем туда идешь. А у нас этого в принципе нет. Большинство артистов так или иначе нацелено на максимально широкий охват. Если не нацелен — не сможешь заработать. Пока есть конкретные люди, энтузиасты, которым небезразлично, — что-то происходит. Не стало людей — все.
В результате люди интересуются свадьбой Собчак или концертом группы «Ленинград» на стадионе — бездарным совершенно — сильнее, чем вещами куда более прекрасными. Проехаться на танке по Красной площади или прибить к брусчатке свои причиндалы — это интересно. А прекрасное перестало интересовать людей. И наши масс-медиа способствуют исчезновению этого интереса, Прежде всего — телевидение. «Программа А» Сергея Антипова — где нынешние аналоги? Нет их.
Есть у меня грустная история, мне рассказал ее Вася Аземша, скульптор, художник, умница, человек высокой культуры. Он в автобусе случайно встретил школьного друга, с которым полвека не виделся. Узнали друг друга, обрадовались, пошли пиво пить. И вдруг этот человек говорит: «Слушай, Вася, а какая у тебя любимая книга?» Аземша несколько опешил и отвечает осторожно: «Знаешь, у меня их много, любимых книг». А тот говорит: «А у меня, как и раньше, одна — “Зарево над предгорьями”». Книга, которую они читали в детстве! Он с тех пор больше ничего не прочел. Вот и я встречаю все время журналистов, которые судят о музыке публично, — ровно таких. Они как когда-то полюбили ABBA, к примеру, или Led Zeppelin — так и слушают их до сих пор, словно за прошедшие годы больше не было вообще ничего.
А музыка — она сейчас, и она всегда была сейчас. В крайнем случае вчера или завтра.
Я давно спорю с теми, кто говорит, дескать, раньше была музыка, а теперь ее нет. Сейчас просто нужно потрудиться, потому что ее стало больше, и стало больше хорошей музыки, и чтобы найти то, что нужно именно тебе, нужно сделать какое-то усилие… Раньше гиганты типа тех же Led Zeppelin или Pink Floyd сами приходили к тебе и били тебя по башке, и избежать этого было невозможно, а теперь от тебя требуются какие-то усилия.
Я не думаю. Тут то же самое, как с грибами: есть место, где хорошо растут белые, а другие не растут. А не хочешь белых — есть другое место, где подосиновики. Если говорить о рок-музыке, то, конечно, она была там и тогда. Сейчас совсем другая музыка, и растет она в другом лесу — туда и надо отправляться. Появились другие жанры, самые разнообразные, и высокого качества. Музыка играет совсем иную роль, чем раньше. Вспомните, что Джон Леннон до сих пор считается одной из главных личностей ХХ столетия — не музыкантом, а именно личностью. А, скажем, Вагнер был еще круче Леннона: за ним короли бегали! Был не просто звездой, а гуру европейского масштаба. А сегодня музыка перестала быть основополагающим культурным принципом.
Вам жаль, что ситуация изменилась? Может быть, в такой власти музыки и музыкантов был некоторый перекос?
Наверное, не знаю, но так было. Чего жалеть? Мы иногда с композитором Мартыновым на эти темы беседуем, и он говорит: ну, «Битлз» еще можно понять как явление, но вот King Crimson — его любимая группа, — они же играли сложнейшую музыку, но были моменты, когда они продавали невероятные тиражи своих дисков. Вот это невероятно! Такая музыка стала важна миллионам людей, и это удивительно. Музыка того же Вагнера никогда не была так важна.
Вообще потребитель всегда прав, и имеет право слушать все, что угодно. Но меня огорчает, что люди считают музыкой то, что ею не является. И не только, скажем, низкокачественная попса, но и многое, что принято называть рок-музыкой. На самом деле эти люди — не более чем компиляторы чужих идей, хуже того — чужих настроений! Тот же Майкл Найман, скажем, или группа Oasis. Я это так чувствую, слышу, для меня это понятно. Мне интересны те, кто идет в ногу со временем, кто делает музыку, которая является откровением сейчас. Они в другом жанре работают и никакого отношения к рок-н-роллу вообще уже не имеют. И к джазу тоже. Другое мышление, другие технологии, другие инструменты даже!
Но, с другой стороны, взять великого контрабасиста Владимира Волкова, участника группы «АукцЫон». Он и джаз играет, и старинную музыку, и с вами работает.
Волков просто музыкант. Гениальный музыкант. При его умениях и таланте он был и будет востребован всегда, потому что умеет играть все. При этом — точно так же, как и я, — он постоянно слушает, ищет и находит для себя в том, что происходит сейчас. Он в этом времени живет, он прекрасно понимает, что он делает, а не просто занимается перебиранием нот.
Понимаете, какая штука: человек не обязан быть гениальным. Но очень здорово, если он отдает себе отчет, для чего он занимается музыкой. Для денег или для себя. Или для себя, но так, чтобы еще и заработать денег, — вот как мы с Волковым.
Принято считать, что ленинградцы, питерцы, как ни называй, не очень любят столицу. Однако вы живете сейчас в основном в Москве. Как далось вам это перемещение?
У меня тогда вообще был очень тяжелый период и далось мне все это нелегко, естественно. Но это какая-то личная жизнь. Она имеет отношение к творчеству, конечно, но… Знаете, бывают ситуации, когда просто хочешь выжить, и все. И творчество мне позволяет выжить физически. Помимо всяких там денег. Кто-то любит лежать на диване, я люблю заниматься музыкой. Без этого я жить не могу. А деньги меня никогда особенно не интересовали — ну, кроме того, что я должен содержать семью. Больше у меня особо никаких интересов и нет. Все остальное — это моя жизнь как человека. Был бы я инженер — было бы так же. Что до перемещений, то я не думаю, что это бывает легко. Не встречал таких людей, для которых это легко.
Когда-то великий барабанщик Владимир Тарасов рассказывал мне, как они с саксофонистом Резицким поехали из родного Архангельска в Вильнюс. Тарасов остался, а Резицкий попробовал и заскучал, потом вернулся. «Артист, — сказал Тарасов, — не имеет права тосковать. Он должен работать там, где есть работа. В предложенных условиях». И я с тех пор все время думаю, насколько он прав? Его личный пример вроде убеждает, что прав. Или нет?
Прав он или не он — не знаю. Это просто выбор человека. Я вот точно знаю, что никогда не делал ничего, что шло бы вразрез с моей внутренней убежденностью в том, что так надо. Более того, я частенько выбирал не самый простой путь как раз — потому что был убежден, что так надо. Для меня. Являюсь ли я при этом звездой, музыкантом, артистом — я об этом меньше всего думал. Это просто личный выбор, который человек может сделать, и все. Коллега Тарасова по трио Слава Ганелин уехал в Израиль, живет там и играет гениально. Я не так давно был на его концерте — это потрясающе, никто из наших авангардных джазменов ничего подобного не делает. А он играет в клубе на 20 человек, не очень ездит куда-то, ему комфортно. Это его выбор.
Судьба человека — любого, музыканта, не музыканта — она такая, какая есть, от нее не убежишь, как не пыжься. Говорят, под лежачий камень вода не течет, но бывают ситуации, когда лучше быть лежачим камнем. Тут как звезды повернутся. Не знаю, я видел многих, кто должны были быть гениальными артистами, но не состоялись! А ведь тогда, 30 лет назад, они были совершенно потрясающими. И почему не реализовались, тоже непонятно. Бывает, что человек просто взял и перестал играть — ни с того ни с сего, никаких видимых причин для этого не было. Просто перестал — и все.
Леонид Федоров. Фото: Flickr.
Вы много путешествуете, и не только по гастрольным маршрутам…
Ну, в основном все же по делу всегда было. Хотя да, в последнее время катаемся. Появилась, во-первых, такая возможность, во-вторых, время. И так получилось, что катаемся в основном по кругу, по любимым местам. Израиль по четыре раза в год — но там и работаем, конечно. В Нью-Йорк раз в год — тоже по работе, как и в Лондон. В Италию ездим часто, очень любим Флоренцию, но там в основном для души.
На ваши концерты за рубежом какая публика приходит?
Русскоязычные, конечно. Когда в 90-х мы лет пять-шесть подряд ездили по Германии, играли там часто и много, тогда немцев на наших концертах было больше — до 90% везде, кроме Берлина. Мы перестали в какой-то момент. Потому что вообще не заточены под то, чтобы овладевать широкими массами. Для чего?
Но ваши музыкальные идеи, ваше творчество может быть понятно и услышано, на мой взгляд, и за пределами языкового барьера…
Наверное, но этим надо заниматься всерьез. Чтобы завоевать аудиторию страны, нужно в ней жить или по крайней мере часто туда ездить. Потом, наверное, нужно было петь по-английски. А я живу в России, пою и говорю по-русски.
Пожалуй. Тем более что песни «АукцЫона» часто бывают замешаны именно на языковых экспериментах — и ваши тексты, и Хвостенко, и Хлебникова. И вообще русский язык дает невероятно большое количество вариантов возможной работы.
Знаете, у меня как-то брал интервью мальчик-итальянец, изучавший русский язык, — для какой-то своей научной статьи. И он мне сказал: вы не представляете, насколько вам здесь комфортно живется! Поете по-русски, к вам на концерты ходят люди, и все нормально. А у нас в Италии все по-другому. Я, говорит, пишу стихи на итальянском, но песни — на английском, потому что иначе вообще никто не будет ходить. Чтобы петь по-итальянски, тут надо быть Адриано Челентано — ну то есть Аллой Пугачевой, — но тогда молодежь тебя слушать не станет. А если занимаешься альтернативной музыкой, пой по-английски. И то будут на тебя ходить пятьдесят человек, и ты будешь счастлив. Так что… не так много городов в мире, где такая насыщенная музыкальная жизнь, как в Москве. Сравнить можно разве что с Лондоном или Нью-Йорком.
Вы говорите, что музыка — она здесь и сейчас. И да, я ловлю себя на мысли, что у вас и Пушкин прозвучал так, будто он здесь и сейчас. Но, вообще говоря, это же странно: во второй декаде XXI века писать песни на стихи Пушкина. А для вас не странно?
Это же русский язык! Вообще говоря, мне и самому было странно, что такая мысль — про Пушкина — в голову никому не пришла. Мне сложно объяснить, почему так происходит. Может быть, потому что культура сейчас у нас находится в низком пике. Синусоида ушла вниз по сравнению с тем же рубежом XIX и XX веков. Ну, в перестройку еще был всплеск, казалось, что мы сейчас всем все покажем! Впрочем, с тех времен кое-что осталось. Тот же театр «Дерево». И клоун номер один в мире — Полунин.
Есть еще вопрос, который я не могу не задать. Вы всегда были сдержанны в обозначении политической или общественной позиции, но некоторое время назад в эфире «Дождя» спели в поддержку Юрия Дмитриева. Где проходит та грань, за которой вы не можете молчать?
Понимаете, я политикой не интересовался никогда. И я, и мои друзья всегда были вне политики, мы занимались своим делом. К тому же я не вижу никаких глобальных перемен в людях и в том, что с ними происходит. Все как было, так и осталось. Что говорить, если процент людей, выезжающих за границу, со времен СССР не сильно изменился! То есть люди наши все равно отделены от европейской, мировой жизни. Был Советский Союз, стала Россия, но в принципе все осталось тем же самым. Но есть какие-то вещи, которые важны для меня лично. И это связано прежде всего со Сталиным. Потому что он был злодей, понимаете? То, что он совершал, — злодейство. Война против людей. И я спел в поддержку Дмитриева, потому что происходящее с ним за гранью понимания. Попытки обелить Сталина, посадив человека, который занимается разоблачениями злодейств, — да еще и так подло, — это чудовищно. При этом я прекрасно понимаю, что мое выступление ничего не изменит. Нам много лет, мы что-то знаем, на наших глазах поменялось несколько государств, но мы все равно возвращаемся к одним и тем же граблям.
У меня есть дом в деревне, отец купил когда-то. В 1970-м, когда мы туда приехали, это была маленькая деревня, но очень живая. Но уже к началу 1980-х, до всяких перестроек, все исчезло, сейчас всего несколько человек там доживают свой век. Так что разваливалось все давно и разваливается до сих пор… Вектор идет вниз, неуклонно, и я не знаю, что может эту ситуацию изменить. Какие-то другие люди, может быть.
Но жизнь-то продолжается, и песни пишутся…
Это да, это конечно… Мне отец мой рассказывал про 1937-й, он помнил. Представляешь, говорит, мы жили-то хорошо. До войны было лучше, чем после войны! Ощущение такое было. Люди жили и тогда, и потом, и будут жить. И если постоянно думать о том, как хреново мы живем, то нужно помнить и о том, что есть масса мест, где живут стократ хреновее.
Билеты на концерт Леонида Федорова можно приобрести здесь.
О других интересных событиях в культурной жизни Лондона – в «Афише» ZIMA.