Загрузка ...
Глядя на то, как русские и британцы обустраивают свои дома, что мы сможем сказать об их душе? По просьбе ZIMA директор лондонского Пушкинского дома Клементина Сесил и писатель Оуэн Мэтьюз встретились, чтобы подробно и со всех сторон, словно русские, обсудить эту тему.
Оуэн Мэтьюз: Я, кстати, не уверен в правомерности такой постановки вопроса. У русских душа точно есть. А вот у англичан, боюсь, есть только грелки.
Клементина Сесил: Знаешь, мне это действительно интересно. Я читала, что водку молодое поколение россиян пьет гораздо меньше, чем старшее. Означает ли это, что и русская душа в скором времени исчезнет?
Оуэн: Будем надеяться, что нет. Впрочем, мы не с того с тобой начали: главный редактор ZIMA Алексей Зимин велел нам умничать на тему души и дома. Давай.
Клементина: Ты первый. Начни, например, с того, как ты рос в Лондоне.
Коллективное воскрешение против индивидуального спасения
Оуэн: Я вырос в пятиэтажном лондонском таунхаусе с множеством тесных комнатушек, коридоров и лестниц. Когда кто-то звонил моим родителям, а я поднимал телефонную трубку на кухне, мне приходилось отвечать, что нужно посмотреть, дома ли они, — я мог не видеть их несколько дней. Сказать такое в русском доме даже в голову не придет. И это не потому, что наш дом был роскошным и огромным. Нет, это было нагромождение каморок. Классический дом викторианской эпохи, построенный в 1888 году, распланированный так, чтобы люди жили каждый своей жизнью под одной крышей. Что, насколько я знаю, является полной противоположностью тому, как живет большинство русских.
Клементина: Однажды я привела своих русских друзей в Architectural Association — а это четыре соединенных вместе лондонских таунхауса георгианской эпохи, — и мы поднялись на чердак. Они отреагировали так: «Это сумасшедший дом». Они не могли себе представить, как еще можно использовать эти крошечные комнатки, кроме как запирать туда умалишенных. Я пыталась произвести на них впечатление, а их эти маленькие пространства наводили на мысли о сумасшествии. Здесь, в Британии, все стремятся к тому, чтобы находиться отдельно друг от друга, чтобы иметь личное пространство. У нас достаточно места, чтобы отделиться. А еще необходимость автономности заложена в нашей экономике, в рынке жилья: большие дома с множеством комнат — это показатель положения в обществе. Так мы любим жить. В России же дом и душа отражаются друг в друге — существует элементарная потребность в сближении. Комнаты выполняют разнообразные функции. Нет отдельных пространств для каждого повседневного вида деятельности. Люди живут друг на друге. Мы знаем, что в советские времена они были вынуждены так жить из-за недостатка жилья, а сейчас это происходит просто по привычке. В целом у людей в России больше желания собираться вместе, соборность — сильная парадигма, через которую русские видят смысл жизни. Мы, британцы, видим смысл жизни в чем-то другом, но точно не в сближении.
Оуэн: Это потому, что мы живем в протестантской культуре. Мы верим в индивидуальное спасение. А русские верят в такой Судный день, когда все вместе восстанут из мертвых.
Клементина: У моих русских друзей, с которыми мы посещали Architectural Association, есть план здания, в котором можно поселить всех людей, воскресших после Судного дня. Эти миллиарды людей — где они все будут спать? Поэтому они спроектировали двухъярусные кровати, чтобы хватило места для всех мертвецов после их воскрешения.
Оуэн: Это те самые друзья, у которых в голове сумасшедшие дома?
Клементина: А ведь они и твои старые друзья.
Оуэн: О, черт, да!
Общий дом против личного пространства
Клементина: Но продолжим. Интересно, как получилось, что русские намного лучше психологически подготовлены к тому, чтобы жить вместе. Многие иностранцы, когда впервые приезжают в Россию, чувствуют себя неловко и напряженно, если им приходится жить с кем-то в одной комнате. Их напрягает сам факт, что люди все время вместе и хотят знать, чем ты занимаешься. Но тем из нас, кто любит Россию, именно это и нравится. Британское одиночество, жизнь частной, отдельной от других жизнью, может сильно тебя ограничивать.
Оуэн: Мы понимаем, что эта способность жить вместе с другими частично возникла из необходимости. Но в этом есть и нечто, что глубоко укоренилось в политическом и культурном сознании русских людей. Идея отождествлять себя с коллективом намного сильнее прослеживается в России. Она проявляется везде, особенно в политике. Мне кажется, что русские люди намного больше отождествляют себя со своей страной, чем британцы. Они коллективно гордятся достижениями своей нации и своего народа. Я думаю, британцы этого уже не чувствуют. Более того, нам неприятно, что когда Великобритания решила выйти из Евросоюза, нас стали толкать к тому, чтобы заново изобретать какое-то коллективное британское сознание. Мол, теперь мы — британцы и будем делать наши британские дела. Я знаю, что большинству людей это не по вкусу.
Клементина: Традиционный образ жизни русского человека отражает тот факт, что они чувствуют себя намного более комфортно в коллективе. Возможно, это происходит потому, что в коллективе они видят механизм выживания в этом мире. Потому что государство не оказывало им в этом поддержку. Твоя семья и друзья, а не государство — вот та структура, которая поддерживает тебя. И дело не только в жилом пространстве. И не только в экономике. Дело в том, как тебе комфортнее. Разделение более комфортно для нас, коллективная жизнь более комфортна для русских людей.
Оуэн: Также очень удивительно и важно, что в России есть много семей, где несколько поколений живут вместе или так близко друг от друга, что могут функционировать как единое целое. Хотя такое характерно, конечно, не только для России. Итальянцы и испанцы живут также, в вот немцы — нет. Например, прадедушка моей жены купил участок земли в 1929 году, в период НЭПа, — гектар на берегу реки в месте под названием Николина гора. С тех пор все поколения ее семьи живут там вместе, как в семейном поселке. За последние 80 лет разные родственники построили свои дома, но на общей территории нет заборов. Еще один интересный факт: советская интеллигенция строила дачи рядом со своими друзьями и коллегами.
Клементина: Конечно, в лексиконе русского человека нет такого выражения, как «личное пространство», тем интереснее феномен заборов в России, возникших с 1991 года. Да, изгороди были всегда — но ничего даже близко похожего на высоченные заборы Рублевки. Кажется, это подражание давней русской традиции пристроек, или флигелей, которые строились входом во двор в отличие от главного общего входа, который выходил на улицу.
Оуэн: Флигель — это, конечно, чисто восточное проявление. Китай, Центральная Азия, Древний Рим.
Клементина: Такая организация пространства отражает идею того, что гостям всегда рады, но в то же время это личный мир, скрытый от государства. Это жизнь в своем собственном мире своей собственной жизнью, не на виду у всех — повернувшись спиной к улице и тем самым спрятавшись от нее. Я думаю, это глубокое историческое понятие — отделение семьи и домашней жизни от государства и остального народа.
Глубокий разговор против светской болтовни
Оуэн: Мы не поговорили еще о русском понятии кухни, а стоит. Я знаю много семей, у которых есть столовая и гостиная, но все всегда собираются на кухне, в самой маленькой комнате во всем доме. Мои русские друзья всегда предпочитают сидеть вокруг маленького кухонного стола, а не в формальной обстановке комнат, предназначенных для приема гостей.
Клементина: Ну, это подводит нас к вопросу о русской душе. Все дело в установлении связей между людьми, дело в настоящем разговоре.
Оуэн: Русские не могут просто перебрасываться фразами. Меня не покидает впечатление, что они не видят смысла в легкомысленных беседах.
Клементина: Да, русские ведут длинные, глубокие разговоры, а не светскую болтовню. Когда я впервые приехала в Россию, мне понравилось, что дома не были официальными. В моем детстве мама не разрешала мне заходить в гостиную. Шторы и обивка кресел были сделаны из лучших тканей — а вдруг ты прольешь на них какао! Я полюбила Россию, потому что во всем чувствовалось человеческое несовершенство и недолговечность. Не было чувства напряженности, во всем была непринужденность — в противовес британской официальности. Даже когда я была подростком, хотелось расслабиться и говорить о важных вещах. Я уверена, это связано со способностью русских людей думать о большем, чем повседневная жизнь.
Оуэн: Русские люди настоящие. Что видишь, то и получаешь. Интересна динамика внутри семьи: нельзя сказать, что у русских нет личного пространства, просто у них другое определение личного пространства. Их личное пространство не обязательно подразумевает физическое удаление от общего места. Я помню, как мои русские двоюродные братья и сестры садились на свою кровать или на стул и чувствовали себя в полном уединении в комнате с другими людьми.
Клементина: Когда я первый раз жила вместе с моими русским друзьями, примерно через десять дней я почувствовала глубокую связь с ними. Мы были как единое целое, и когда я уехала, у меня было чувство опустошенности и одиночества. Но в этом можно также и потерять себя и начать жить только жизнью группы.
Ипотека против души
Оуэн: Есть еще один вопрос, которого нужно коснуться, говоря о доме. Это выживание в физическом смысле. Основное различие между Соединенным Королевством и Россией в том, что в России среда, в которой ты живешь, убийственна. Страна в буквальном смысле пытается уничтожить тебя. Зимой ты быстро умрешь, если не примешь для выживания экстремальных мер. Российский холод смертелен, в отличие от британского. Конечно, во всех культурах есть понятие семейного очага. Англо-саксонское слово heart, то есть сердце, имеет то же происхождение, что и hearth, что значит семейный очаг. Семейный очаг — это очень важная вещь для всех людей. Но для русских людей физическое тепло — это особая необходимость, а добиться его намного сложнее, чем где-либо. Это наверняка играет важную роль в процессе устройства дома. Исторический факт: здесь, в Британии, и климат, и экономика позволили людям жить отдельно друг от друга раньше, чем в России.
Клементина: Интересно, стремится ли появившийся в России средний класс к раздельной жизни? Когда мои друзья заговорили об ипотечных кредитах, я подумала: о боже, русская душа пропала!
Оуэн: Возможно, мы смотрим на это слишком романтично. Есть что-то востоковедческое в признании русской бедности, как чего-то живописного, в выискивании добродетели в том, что для большинства русских является достаточно мрачной потребностью. Может, мы просто пытаемся показать плохое в лучшем свете?
Клементина: В этом, может, и есть востоковедческие нотки, но это искреннее признание. Вспомни: русский человек первым выразил мысль, что мы можем поселиться в космосе. Вспомни Аэлиту. Русская душа нашла сногсшибательный способ подумать о мире, в котором мы живем, и о том, что есть за его пределами.
Оуэн: Возможно, есть связь между способностью жить в своем внутреннем мире и способностью уходить в мир фантазий и генерировать мечты. Мои родители оба в детстве целый год пролежали в больнице, и я всегда был уверен, что эта вынужденная неподвижность на всю жизнь породила в них непоседливость. Возможно, навязанные силой стесненные условия жизни помогают русским удаляться мыслями в мир идей и квантовых скачков.
Клементина: Если уж быть романтичной, то скажу, что в России мне всегда нравилось бодрящее чувство возможностей, открывающихся через разговор. Можно отправиться в любое путешествие — даже с чердака, который одновременно является гостиной, спальней и ванной. В России любое место может быть прекрасным и большим как Вселенная.
Фото: Валя Корабельникова