Загрузка ...25 января в галерее Tate St Ives откроется масштабная выставка Наума Габо. Этот русский художник и скульптур-конструктивист гораздо известнее в Великобритании и в мире, чем в России. Почему так произошло? Куратор Наталия Сидлина все объяснила.
Вы автор монографии о Науме Габо, которая вышла на русском и английском языках в 2011-2012 годах. Сейчас, спустя почти 10 лет, открывается масштабная выставка Габо в галерее Tate St Ives, которую вы курируете. Чем объясняется такой ваш интерес к этому художнику?
Одна из моих бывших коллег по Третьяковской галерее, которая всю жизнь занималась Малевичем, как-то сказала мне, что научные привязанности, как и браки, свершаются на небесах. Так и есть: «встреча» с научной темой, как и с любовью жизни, часто происходит в неожиданной момент и в неожиданном месте.
О Науме Габо я узнала в 1998 году в Австралии. Получив магистерскую степень по искусству в РГГУ в Москве, я поехала в Мельбурн подтянуть английский. В студенческой библиотеке в небольшом отделе по русскому искусству я наткнулась на книгу «Наум Габо. 60 лет конструктивизма». Она рассказывала о скульпторе, которого весь мир знал как одного из основателей конструктивизма. А мне этот скульптор был совершенно неизвестен, хотя студенткой я занималась русским конструктивизмом. Я решила, что этот конфликт надо сбалансировать — вернулась в Москву и подала заявку на диссертацию по Науму Габо.
Материалов о нем в России не было вообще, и занявшись исследованием, я поняла, что географически у меня один путь — в Англию. Именно здесь в галерее Тейт находится самая большая коллекция работ Габо и его основной архив, который тогда еще не был описан. Я приехала в Великобританию, и мне очень повезло — британские коллеги дали мне доступ к этому архиву. С тех пор Габо не покидал меня практически ни на один день.
Как получилось, что Габо плохо знают в России, а на Западе считают одним из основателей конструктивизма?
Габо уехал из России в 1922 году, началом конструктивизма принято считать 1921 год. То есть мы говорим фактически об одном годе, когда его пребывание в России совпало с деятельностью группы конструктивистов в Инхуке (Институт художественной культуры, был основан по инициативе Кандинского и просуществовал с 1920 по 1924 год. — Zima). Когда Габо уезжал, он увез большую часть своих работ на первую выставку русского искусства в Берлине в галерее Ван Димена (Габо вернется в Россию только в 1962 году — уже как турист и гражданин США. — Zima). А чтобы оставаться ключевой фигурой, художнику необходима школа, группа последователей, солидное наследие. Ничего этого у Габо в России не было.
К тому же с 1932 года начались гонения на «художников-формалистов», и те работы, которые еще оставались в семье в Москве, были засунуты в чемоданы, под диваны, на антресоли — подальше от чужих глаз. Они оставались неизвестными вплоть до хрущевской оттепели 1960-х. У Габо ни разу не было выставки на родине — кроме той, что он организовал сам в 1920 году. В российских государственных коллекциях есть лишь одна его работа — проект, который Габо подготовил к конкурсу по Дворцу Советов 1931 года, он хранится в Музее архитектуры.
Naum Gabo. Two Cubes (Demonstrating the Stereometric Method), 1930. © Nina & Graham Williams / Tate, 2019
В описании к выставке Габо назван «транснациональным» художником. Справедливо: родился в имперской России, учился в Мюнхене, начал карьеру в Осло, затем вернулся на родину и позднее покинул уже Советский Союз, потом жил в Германии, Франции, Великобритании, США, где и умер. Ваша монография заканчивается цитатой дочери Габо о том, что последние его слова были на русском, что в своих воспоминаниях он в первую очередь возвращался к России, что сам он себя считал русским художником. Как эмиграция в этом смысле повлияла на Габо?
Художественная значимость и самоидентификация в данном случае — две разные сферы. Когда мы говорим о международном значении Габо, мы говорим о влиянии его искусства и его роли в становлении модернизма — направления в искусстве, начавшегося в Европе и перешагнувшего границы стран, языков и континентов. Габо был важным звеном в этом процессе. Многие его коллеги, фигуры международного значения — Татлин, Малевич, Лисицкий, Родченко — считали себя русскими художниками, но, конечно, значимость их была гораздо шире. При этом Габо, как и, например, Кандинский, вышел за рамки как понятия «русский художник», так и географии. Британцы считают Габо органичной частью британского искусства, для американцев он американский художник, немцы признают его как художника, имевшего огромное значение для немецкого модернизма.
Габо прекрасно понимал, что его образ жизни с переездами из страны в страну делал его как художника персоной международного масштаба. За ним образовалось что-то вроде хвоста кометы, который намного больше ее ядра. При этом ему было важно иметь некую самоидентификацию. Я читала его дневники. Он их вел не постоянно и начинал писать в кризисные моменты жизни — на русском языке. Например, в конце 1920-х, когда он жил в Берлине и понимал, что наступление нацизма неотвратимо. Или когда во время родов умерла его любимая женщина Элизабет Рихтер, и он в одночасье потерял и свою любовь, и ребенка, которого очень ждал. Он возобновил записи во время Второй мировой войны уже в Корнуоле, а затем — в 60-е—70-е годы в Америке. Тогда он смог восстановить общение с семьей на родине и понял, что России, которую он помнит и любит, больше нет. В окружении Габо было очень мало русскоговорящих художников (сам он свободно владел французским, немецким и английским). Но русский помогал ему оставаться анонимным — он мог себя выразить, не боясь, что кто-то прочтет и поймет эти глубоко личные записи.
Naum Gabo. Construction in Space with Crystalline Centre, 1938–40. © Nina & Graham Williams / Tate, 2019
Выставка открывается в Корнуолле. Здесь Габо жил около десяти лет. Здесь работали важные британские художники и скульпторы, например, Генри Мур и Барбара Хепуорт, с которыми он был дружен. Чем Габо как художник важен для Великобритании и как на его практику повлияла местная художественная жизнь?
Габо приехал в Англию в 1936 году — в год триумфального шествия сюрреализма. В Лондоне проходит главная сюрреалистическая выставка, и это художественное направление приобретает совершенно конкретные рамки. Художники, работающие в стиле геометрической абстракции, в частности, Бен Николсон, понимают, что им нужна ведущая фигура — кто-то, кто поможет им противопоставить собственную школу сюрреализму. Бен Николсон едет в Европу и в Париже находит Габо. По приглашению Николсона Габо приезжает в Великобританию и начинает участвовать в художественной жизни здесь. У него случается настоящий ренессанс. Он находит людей, которые его интеллектуально стимулируют и им восторгаются. Он встречает любовь Мириам; их невероятно трогательная переписка не оставляет сомнений, что их любовь была всепокоряющей, и она помогла ему возродиться как человеку и как художнику. Кроме того, в Англии Габо знакомится с людьми из совершенно других профессиональных сфер. Например, с первыми производителями пластика. Он узнает о нейлоне и плексигласе, когда они только были изобретены, и получает доступ к первым экспериментальным материалам, которые затем станут его излюбленными.
Naum Gabo. Linear Construction No. 2 1970-1. © Nina & Graham Williams / Tate, 2019
Предыдущая большая выставка Габо в Великобритании была более 30 лет назад. Как с тех пор поменялся взгляд на искусство Габо и чем нынешняя выставка принципиально отличается прошлых?
На этой выставке мы пытаемся смотреть на Габо не с точки зрения определенного периода, школы или метода в искусстве. С момента прошлой большой монографической выставки Габо выросло поколение людей, которое смотрит на художника с другого угла. Их более занимают вопросы, связанные, например, с социальной значимостью искусства Габо, с его интересом к привлечению зрителя к общению с работой, — то есть интерактивность и динамические качества его искусства. Габо был одним из первых художников-кинетов ХХ века, он также был связан с появлением и развитием таких видов искусства, таких как перфоманс, саунд-арт и видео-арт. Многое из того, что происходило в искусстве в 1960-е годы от Китая до США, случилось под влиянием мыслей, которые Габо выразил еще в 1920-е годы.
Naum Gabo. Head No. 2 1916, enlarged version 1964. © Nina & Graham Williams / Tate, 2019
Говоря о социальной значимости работ Габо, стоит упомянуть Реалистический манифест Габо 1920 года, столетие которого — формальный повод для нынешней выставки. Манифесты в художественной среде — важный отдельный жанр. Какое значение имеет Реалистический манифест Габо и как он определяет выставку?
Манифест — это, по сути, язык общения, на котором художники-модернисты заявляли свои идеи. Реалистический манифест Габо был опубликован ни в брошюре, ни в журнале, а в виде плаката — тогда это был способ социального сообщения, аналогичный сегодняшнему твиттеру, фейсбуку или инстаграму. Было напечатано 5000 экземпляров этого плаката, и они расклеивались по всей Москве на заборах и афишных столбах. Так Габо привлек внимание к своей выставке, которая проходила в течение нескольких дней на эстраде на Тверском бульваре и была открыта для всех прогуливающихся. Для Габо было важно не только заявить о себе в художественной среде — влияние на социум и самые широкие слои населения было основным принципом и целью его работы.
Из всего тиража манифеста сохранилось только три экземпляра. Один из них остался у брата Наума Габо Алексея Певзнера — в том самом чемодане, который пролежал на антресолях в Москве с 1920-х по 1960-е годы вместе с ранними рисунками и лекалами первых конструкций Габо. Плакат, напечатанный на оберточной бумаге, и картонная модель одной из ранних работ Габо «Торс» находятся сейчас в коллекции Берлинской галереи (Berlinische Galerie), столь же значимой для Габо, как и Тейт. На выставке в Сент-Айвс мы воссоединим коллекцию 1920-х годов из Берлинской галереи и коллекцию 1930-х—1970-х годов из Тейт. Манифест был специально отреставрирован к выставке, и его мы тоже покажем. С точки зрения экспозиции он является отправной точкой, которая задает основные направления творчества Габо, представленные на выставке.
Naum Gabo. Model for ‘Constructed Torso’ 1917, reassembled 1981. © Nina & Graham Williams / Tate, 2019
Как художественная практика Габо связана с перформативными видами искусства?
Кинетические ритмы, о которых Габо заявил в Реалистическом манифесте, расширяют границы визуального искусства и уводят его в другие области. Габо считал музыку самым конструктивным из всех видов искусств, самым чистым искусством, и его очень интересовала возможность связать визуальные формы со звуком.
Объединить визуальное искусство с перформансом и музыкой ему удалось, когда он начал работать с Сергеем Дягилевым над балетом «Кошечка», премьера которого состоялась в 1927 году. На выставке мы в первый раз в музейном контексте покажем видеозапись реконструкции этого балета. Габо участвовал в постановке не только как художник сцены и художник по костюмам, но и напрямую работал вместе с Баланчиным над хореографией. Идеи Габо, его видение дизайна и движения на сцене повлияли на хореографию балета.
Это был первый балет в конструктивистском стиле, где тело работает как инструмент создания форм. Впервые в костюмах танцовщиков был использован пластик. Прозрачные пластиковые конструкции также использовались в декорациях. В Тейт хранился макет одной из таких конструкций, но, к сожалению, он уже не в той форме, чтобы показать его на выставке.
Naum Gabo. Circular Relief, 1925. © Nina & Graham Williams / Tate, 2019
Кстати, одна из сложностей работы с искусством Габо в том, что материалы, с которыми он экспериментировал, не поддаются реставрации. Есть работы, которые безвозвратно утрачены. Как музей решает эту проблему?
Сегодня любители искусства понимают, что такое эфемерные формы. Например, инсталляция — она существует во время определенного художественного момента, а потом исчезает. Многие работы Габо созданы из материалов, которые были самым последним словом науки и техники его времени. Он был первым, кто использовал эти материалы в искусстве. И датировал эти работы не по времени их физического осуществления, а по времени, когда впервые визуализировал их у себя в воображении. Для Габо были важны идея и форма. Проблемы сохранения работ из пластика для него не существовало.
Naum Gabo. Construction: Stone with a Collar, 1933. © Nina & Graham Williams / Tate, 2019
Но ведь понятие оригинала важно, например, с точки зрения арт-рынка?
Существование работы, которой коснулась рука художника, и для любителей искусства, и для музейщиков, и для арт-дилеров, конечно, важно. Но нужно также понимать, чего хотел художник. Если работа, которую он создал своими руками, более не передает его художественную идею, может быть, стоит двинуться вперед и что-то пересмотреть. Проблема консервации и реставрации работ Габо дала возможность начать об этой теме говорить. Сейчас, если работа современного художника, созданная из пластика, попадает в музей, с художником можно заранее обсудить, что делать, когда — лет через пятьдесят — пластик начнет плавиться. Габо нам открыл двери для этого сложного и неоднозначного разговора. По его результатам была проведена кампания по 3D-сканированию работ. И теперь мы можем создавать реплики, точно соответствующие задумке художника, и показывать их в музейном контексте. На выставке будут представлены и реплики тоже, и они будут обозначены как реплики.
Какой ваш любимый объект на выставке?
Сложно сказать. Пожалуй, это «Кинетическая конструкция Стоячая волна», которую я с самого начала хотела сделать ключевой на выставке, потому что она работает как портал в мир идей Габо. Создана она была в конце 1910-х — начале 1920-х, и это первая работа в мировом искусстве, которая приводится в движение с помощью электричества.
Конструкция представляет собой вертикальный стержень, движение которого запускается поворотом рычага. Чтобы сама работа появилась, зритель должен подойти и включить ее. Металлическая струна начнет вибрировать, и возникнет трехмерный объем — скульптурная форма, которой в реальности нет. То, что мы видим, — иллюзия.
Вот этот объем из ничего знаменует интерес Габо к разным темам, которые мы рассматриваем на выставке. И через эту одну работу мы можем говорить практически обо всех современных видах искусства — саунд-арте, видео-арте, современных методах фотографии.
Naum Gabo. Kinetic Construction (Standing wave) 1919–20, replica 1985. © Nina & Graham Williams / Tate, 2019
Это уже третья большая ваша выставка как куратора с галереей Тейт за последние три года — до этого в Tate Modern были Red Star Over Russia, приуроченная к столетию Октябрьский революции в России, и ретроспектива Натальи Гончаровой в 2019 году. Теперь, когда и выставка Габо стала реальностью, какой ваш следующий выставочный проект мечты?
Естественный жизненный цикл большой выставки — 4-5 лет с момента появления идеи до открытия. Есть один проект, который мы задумали как раз четыре года назад, и у него сейчас есть шанс осуществиться. Он пока не стоит в программе Tate, и я еще не могу о нем говорить. Скажу лишь, что это будет групповая выставка, которая свяжет напрямую русский модернизм с ключевыми моментами западного авангарда.
Выставка Наума Габо проходит в галерее Tate St Ives с 25 января по 3 мая 2020 года.