Дау-фактор

 

 

С конца января до второй половины февраля в двух стоящих друг напротив друга парижских театрах – Де ля Вилль и Шатле – прошла мировая премьера «Дау», пожалуй, самого масштабного из русских международных культурных проектов со времен «Русских сезонов» Дягилева (показанных здесь же, в театре Шатле, почти столетием раньше). В Центре Помпиду во время премьеры постоянно действовала инсталляция коммунальной квартиры, в которой круглосуточно жили ученые. Их жизнь транслировалась в театре на больших мониторах.

 

Любая статья о «Дау» начинается с перечня внушительных цифр. 11 лет работы, тысячи статистов, самая большая в Европе кинодекорация. Специально для проекта в Харькове был построен институт (спустя три года разрушенный), в котором жили сотни ученых, деятелей разнокалиберных искусств и даже нобелевский лауреат. Среди обитателей института – Теодор Курентзис, Леонид Федоров, Питер Селлерс, Ромео Кастеллуччи, Андрей Васильев, Марина Абрамович и проч., и проч., и проч.

 

История, задуманная как байопик советского физика Льва Ландау по сценарию Владимира Сорокина, постепенно превратилась в сложную конструкцию, в которой не осталось места ни для Ландау (главного героя играет Курентзис, его зовут Дау, и он грек, а не еврей), ни для Сорокина, ни для сценария в традиционном смысле этого слова. В фильме нет ни одного профессионального актера, кроме исполнительницы жены Дау – Норы, которую сыграла Радмила Щеголева. Хотя фильмография этой актрисы фактически исчерпывается ролью немой участницы шоу Верки-Сердючки, даже такой технический минимум руководитель проекта «Дау» Илья Хржановский предпочел выжечь каленым железом, отправив бывшую артистку на завод излечиваться от актерской профдеформации.

 

Слова «актеры» или «исполнители ролей» в случае «Дау» звучат не более уместно, чем эпитет «прохладительный напиток» по отношению к ледяной водке. Исполнители в «Дау» не исполняют, а живут жизнями своих героев, точнее, собственными жизнями в предложенных обстоятельствах. Живут со всеми бытовыми и физиологическими подробностями, которые тщательно документируются камерой немецкого оператора Юргена Юргеса. 

 

Юргес (и это тоже обязательно уточняют все, кто пишет о «Дау») работал с Фассбиндером и Вендерсом – хотя его работа в «Дау» говорит сама за себя, решительно не нуждаясь в поддержке любого провенанса.

 

Вместе они представляют собой нечто вроде сериала о 30-летней деятельности института Дау. Вроде бы (точно никто ничего не знает) смонтирован и один полнометражный фильм, который планируется показать на одном из больших кинофестивалей.

 

 

Километры кинопленки и тысячи часов разговоров в будущем ждут и другие формы существования. Хржановский думает, например, раздать записи разговоров ученых и деятелей культуры 120 ведущим русским писателям и интеллектуалам и попросить каждого пересказать своими словами фрагмент этих умных разговоров.

 

«В русской жизни какое-то значение имеют только слова, я бы на месте Нобелевского комитета дал бы премию русской литературе в целом как явлению», – говорит режиссер. Премию, возможно, придется давать посмертно, так как достойных 120 писателей и интеллектуалов пока не набралось.

«Дау» – идеальная мишень для полярных мнений: от «гора родила мышь» до «вещи масштаба Данте». Одно совершенно не исключает другого. «Дау» одновременно уязвим и неприступен. В его логике каждый может увидеть свое: учебник неврозов или камерную драму в духе Бергмана, тоталитарный роман или гимн свободе, распил многомиллионного бюджета или совершенно адекватные замаху траты. 

 

«Дау» бежит от однозначности. Никто толком не знает, сколько было на него потрачено, – цифры варьируются от 20 млн до 70 млн (то ли долларов, то ли евро, то ли фунтов). Никто не может дать ему четкое жанровое определение. Что это: коллекция пронумерованных фильмов без названия? Иммерсивный театр? Выставка современного искусства? Советский буфет с элементами джазового концерта? В конечном счете это и то, и другое, и двадцать пятое. И в то же время ничего из этого. 

 

 

Илья Хржановский называет его проектом – словом, которым обычно описывают процесс, а не результат; живое, а не застывшее.

 

Детали тут обладают статусом одновременно архиважным и несущественным. Три года съемок тщательно воссоздавали мир советского НИИ на протяжении с 1938 по 1968 год. Все без исключения персонажи – от дворников до академиков – должны были носить одежду, точно соответствующую проживаемому периоду. Не допускались никакие инъекции современности – ни мобильных телефонов, ни женских стрингов. В результате герои все равно выглядят современными людьми: их речь и темы для разговоров звучат так, как звучали бы сегодня; а фильмы не обязательно смотреть по порядку и даже целиком. В Театре де ля Вилль были сооружены специальные просмотровые кабинки, где можно было произвольно тыкать в фрагменты, моделируя свой собственный мир и собственную хронологию «Дау».

 

Эти кабинки – гениальная находка. В их полупорнографической, клаустрофобической тесноте погружение происходит полным и бесповоротным образом. Линии метасюжета, сначала неразличимые, складываются в мощный нарратив, в котором, в рамках той же логики «Дау», всякий найдет свой повествовательный модус.

 

Режиссер Илья Хржановский сидит в буфете Театра де ля Вилль и ест вяленую корюшку с черным бородинским хлебом. Мы обсуждаем, что у вяленой рыбы самый честный советский вкус: он омерзителен, всегда потом жалеешь, что ел эту жуткую рыбу, но оторваться не можешь. 

 

В алюминиевых мисках – картофельное пюре и гречка. «Я хотел, чтобы у еды в этом буфете был образ биомассы. Она должна вызывать недоумение и даже омерзение. Это не должно быть вкусным театральным кафе. Еда должна быть тревожной», – говорит режиссер.

 

В буфете тревожно и без гречки. В воздухе разлит гул то ли музыки, то ли стона, придуманных Брайаном Ино. На фоне серых бетонных стен (оба театра находятся на реконструкции) тревожно выглядели бы и морские гребешки в соусе бер монте. 

 

Цены в буфетах и барах двух театров меняются несколько раз в день. Гречка и водка могут вечером стоить один евро, а днем – восемь, и наоборот. Часть публики недоумевает, Хржановский улыбается: недоумение – начало процесса познания.

Мировая премьера «Дау» должна была состояться в Берлине, и для этого все было готово. Квартал с секс-шопами, переделанный театр, копия фрагмента Берлинской стены, изготовленная в Польше и ожидавшая монтажа. Мэрия все одобрила, но неожиданно стала сопротивляться местная управа, и к дате премьеры противоречия разрешить не удалось.

 

Парижская премьера тоже едва не сорвалась. Опять-таки мэрия все утвердила, но проверяющие институты до последнего момента оттягивали разрешение на монтаж инсталляций, экранов и всего остального. А после того как разрешение дали, отозвали его в день премьеры. Окончательное «да» все же было получено, но срыв сроков добавил хаоса во вселенную «Дау». Для которой, впрочем, хаос – как порция корюшки. Она с удовольствием им питается.

 

Первые французские рецензенты, жаловавшиеся на организационные проблемы, просто не разобрались с предметом того, что они рецензировали. Их кровопролития ожидали, а они даже чижика не съели.

«Дау» – это синкретическое искусство. Проект, в котором на общий замысел работают самые разные виды искусств, науки, техники, человеческой психологии и физиологии. У древних обиталей Центральной Америки, индейцев Майя, были похожие на «Дау» церемониалы – когда жрецы и обычные члены племени неделями переживали страсти богов, вживаясь в их роли, подпитываясь пульке и время от времени переходя с него на аяуаску – напиток, открывающий то, что скрыто в подсознании. Кстати, герои «Дау» в одной из серий тоже экспериментируют с аяуаской, но поскольку «Дау» – это не «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», мы не видим того, что видят их закрытые глаза на тревожных или умиротворенных лицах. 

 

 

Европейская культура тоже возникла не исключительно на средиземноморской диете, но в процессе оргиастических вакханалий, где был и настоящий секс, и настоящая страсть, и все то, что позже попадет в разряд запрещенных приемов.

 

«Дау» часто сравнивают со Стэнфордским экспериментом, в ходе которого люди с таким удовольствием вжились в роли тюремщиков и жертв, что их потом еле откачали корвалолом. Но это некорректное сравнение. Насилия в «Дау» тысячекратно меньше, чем в фильме «Дэдпул-2», секс по большей части очень вегетарианский, а с жертвами и тюремщиками не все так просто. Тюрьма в «Дау» имеет массу форм и лиц, ее стены могут быть внешними, а могут и внутренними. И носители злой воли вроде вертухаев или коллег Тесака (экстремиста, ныне отбывающего реальный срок), разрушающие в итоге институт, – это боги из машины (deus ex machina), несущие не только смерть, но и освобождение. Тут можно набросать еще с десяток метафор и оправданий, но опять-таки «Дау» в них не особенно нуждается. Обвинения и оправдания уже зашиты в прокладку этой истории. 

 

Тесак написал Хржановскому из колонии с просьбой выдать ему положительную характеристику, потому что все его бросили и ни от кого не услышишь доброго слова. Хржановский написал что-то вроде: «Марцинкевич (Тесак) проявил себя как ответственный работник и полностью справился с возложенной на него режиссером задачей». И ведь это тоже правда.

Илья Хржановский с некоторых пор перестал давать интервью. И несмотря на десятки тысяч фотографий и 700 часов видеоматериала, все издания довольствуются парой старых его портретов. Это тоже часть проекта. Его создатель не собирается комментировать создание, не собирается просто так отдавать ключи от дверей.

 

«Дау» не зря называют Вселенной. Бог ведь тоже не дает отчета в конечной цели своих затей. Или отвечает загадками. Как в классическом сюжете Дугласа Адамса: когда у самого большого компьютера в галактике попросили узнать ответ на вопрос «В чем смысл существования Вселенной?», компьютер думал несколько миллионов лет и ответил: «42».

Упрощением было бы говорить, что это проект проживания советского тоталитарного прошлого. А разве в больших корпорациях, в семье, на автобусной остановке человек не сталкивается со сложными этическими вопросами, не находится в растерянности от невозможности их решения? «Дау» – это исследование божественного и низменного в человеке без попытки взвесить на весах атомные доли одного и другого. У всякого есть право осуждать любой замысел, даже божественный. Как говорила у Киры Муратовой Рената Литвинова: «Этой планете я бы поставила ноль».

При всей запутанности «Дау» можно представить в виде короткого синопсиса. Его сделал издатель интеллектуальной литературы Дмитрий Ицкович. Вот он:

 

«Культурные Герои, настоящие, ищут спасения, укрытия, особого мира. И находят его. Это мир Науки – мир особый, отгороженный, где они – Боги. Это мир закрытого научного Института. Крепости. Неприступный, отгороженный специальной мембраной. Этот мир заселяется людьми и жизнями этих людей. Люди наполняют собой мир Института, превращая его в Мир и Город. Мембрана, отгораживая их от внешнего мира, становится картой, слепком того страшного и гнусного, от чего Герои бежали. Герои возвращаются, сползают обратно в тот мир, из которого бежали. Всасываются. Институт пережевывает и переваривает Героев, вбирает в себя их Божественность и возвращает в гниение – сам будучи зараженным и снаружи, и изнутри. Став личностью и Богом, Институт страдает и ищет спасения. Попытки спастись, избавиться. Внутренние очищения. Врачи, шарлатаны, священники всех религий, лучшие умы человечества. Все, все только умножает заразу и гниение. Усиливает боль. Бог мучается, он не может извергнуть себя. Он может себя только убить. Убить как цельность в той цельности, в которой он есть, в которой он Бог. Со всеми людьми и букашками, со всеми приборами и сооружениями. Сгореть, как чумной барак. И он призывает Варваров разрушить и уничтожить себя и развеять свой пепел, чтобы остаться остовом и руиной». 

Метасюжет «Дау» занимает 30 лет, но в этом мире уже перестают быть существенными различия между вечностью и одним днем. «Дау» – это такой «Улисс» Джеймса Джойса, в котором рассказана история целого мира за один день в Дублине от рассвета до заката – история боли, счастья, падений, измен, творчества и гниения.

 

После выхода «Улисса» критика на него тоже была полярной. Вирджиния Вулф заявила, что «Улисс» был незабываемой катастрофой – безмерной по смелости, страшной по разрушительности». Марксист Карл Радек назвал «Улисс» «кучей навоза, в которой копошатся черви, заснятой кинематографическим аппаратом через микроскоп». Один газетный эксперт заявил, что в нем устроена «потайная греховная канализация, <…> направляющая в единый поток его невообразимые мысли, образы и порнографические слова», и заключено «отвратительное богохульство», которое «обесценивает, и извращает, и позорит замечательный дар воображения и остроумие и светлость языка». 

 

Похожие мнения о должной роли литературы высказывались несогласным судьей апелляционного суда в американском деле, который установил, что книга не является порнографической: предположив, что Джойс был подвержен «порнографическим или похотливым мыслям» и «Христа на него [не было]», судья заявил, что литература должна служить нуждам людей с «моральными устоями», быть «величественной и долговечной» и «ободрять, облегчать, очищать или облагораживать жизнь людей».

 

Т.С. Элиот же сказал об «Улиссе»: «Я считаю эту книгу значительнейшим выражением, найденным нашим поколением; это книга, перед которой мы все в долгу и от которой никому не убежать».

 

После Парижа премьера «Дау» планируется в Лондоне. Лондон – одна из родин проекта. Последние восемь лет он собирался именно там, в огромном здании бывшей и будущей гостиницы по адресу Пикадилли, 100. 

 

На самом деле, если быть точным хронологически (что в случае «Дау», разумеется, необязательно), мировая премьера «Дау» уже давно идет как раз по этому адресу. По специальным приглашениям отдельные фильмы, вздыхающих человеческих манекенов, буфет с селедкой и много чего еще в Лондоне видели уже сотни, если не тысячи человек.

 

Отчасти этим объясняется более вдумчивый тон британских рецензентов, многие из которых имели возможность ознакомиться с проектом подробнее. Газета The Guardian и BBC напечатали тексты размером со среднюю научную монографию, где подробно разбирали культурные связи с Мариной Абрамович, Secret Cinema и советскими институтами-шарашками, бывшими одновременно оплотом тоталитаризма и вольнодумства. В книге Петра Авена «Время Березовского» как раз дан образ такого универсального НИИ, который бизнесмен считает прообразом современного мира в России. Кстати, Авен очень положительно отзывался о «Дау». Он приезжал на съемочную площадку в Харькове, где ему пришлось вживаться в роль заместителя министра финансов Узбекской ССР.

Лондонская премьера «Дау» запланирована на май, но сроки могут еще поменяться. Она будет более камерная, чем парижская. Будет длиться, возможно, дольше, но не происходить день за днем. Не исключено, что это будет просто череда уикендов. Но всех деталей Хржановский, похоже, не сообщает даже себе самому. Он тщательно оберегает проект от запрограммированности и очевидных решений. В этом, кстати, его отличие от иммерсивных шоу типа Secret Cinema, где вы попадаете в комфортную и понятную сиcтему координат – с фильмом, который вы можете знать наизусть, и  героями шоу, которые разворачивают ленты заложенных в картине смыслов, как бумажные свистульки.

В одной из первых версий премьеры «Дау» предполагалось арендовать огромный особняк в посольской части Белгравии и переделать его в посольство СССР. Всем входящим выдавать настоящие советские паспорта, устраивать собеседования с чекистами и проч. От этой идеи осталось сегодня то, что пропуском на «Дау» является не билет, а специальная виза разной степени продолжительности. Это еще один элемент системы сознательных неудобств, которая, впрочем, тем, кто легко существует в мире неудобного, совсем не мешает. По-настоящему проникшиеся духом «Дау» посетители ночевали в инсталляциях советских коммуналок под привезенными из Центра Помпиду работами советских художников-нонконформистов, получали аудиенцию у сибирских шаманов и не жаловались на то, что в туалетах вместо воды используются опилки. Еще одной из идей было поставить по периметру зданий, на крышах и балконах манекены советских военных в полном снаряжении. Но это не согласовали. Зато согласовали демонический красный треугольник – три линии, исходящие от красных прожекторов и соединяющие в небе Театр де ля Вилль, Центр Помпиду и театр Шатле.

Лев Ландау разбился на машине по дороге в подмосковную Дубну в 1962 году. В том же году он получил Нобелевскую премию по физике. После катастрофы чудом выжил благодаря усилиям международных ученых организаций. И последние шесть лет жизни наукой уже не занимался. 

 

Ландау принадлежит огромное количество научных заслуг. Он трижды был награжден Сталинской премией за участие в советском атомном проекте. В числе его теорий, помимо узко- и широкоспециальных, была еще теория счастья. Он считал, что человек должен и даже обязан быть счастливым.

 

Проект «Дау» в том числе и об этом – возможности счастья даже в аду.