Загрузка ...
Эрик Владимирович, в 1988 году по приглашению американской галереи Phillis Kind вы поехали готовить персональную выставку в Нью-Йорк, а затем обосновались в Париже. Как вы чувствуете себя за границей?
Э.В. — В Париже я чувствую себя очень спокойно. Здесь я не чужой, я не посторонний. В Америке такого ощущения все-таки не было. Ощущается граница между европейским и американским сознанием. А здесь я этого не чувствую. В Париже много художников из разных стран, тут художник может жить и работать. Нет никакой враждебности.
И здесь я чувствую себя естественно. Я — русский художник и буду на этом буду настаивать. Мое сознание воспитано и сформировано русской культурой. Мне никуда от этого не деться, я все-равно таким останусь.
Кто из русских художников, писателей или музыкантов повлиял на ваше становление? Какие имена всплывают у вас первыми?
Э. В. — Прямое воздействие было, конечно, от моих учителей. Одновременно естественная связь возникала в разные периоды с разными художниками, писателями или поэтами. Поэзия для меня играла и играет большую роль, но мое сознание давно сформировано. Такое творческое общение мне не так необходимо, как это было в молодости. Мы с Наташей вдвоем. Она моя советчица, она мой критик.
Наталья — Я очень раздражаюсь, когда мне что-то не нравится. У меня или настроение портится, или, как я говорю, желчь разливается, когда я вижу плохой спектакль, плохую литературу. Я очень суровая.
Бывает, что вам не нравятся работы Эрика?
Наталья — Да, конечно.
Ваше мнение тогда совпадает или нет?
Э.В. — Надо сказать, что наше мнение далеко не всегда совпадает. Не только в отношении моих работ, но и вообще. Мы часто придерживаемся разных точек зрения, но это не переходит во враждебность. Наоборот, как раз помогает аргументировать свою позицию и формулировать ее более определенно. В общем, это все идет на пользу.
Если говорить о художниках, то это Фальк и Фаворский. А в музыке — Шостакович, прежде всего. С самой молодости это был и образец, и абсолютный недосягаемый идеал. Мне казалось, что мы с ним делаем одно и то же, но у него получается, а у меня нет.
Мое сознание воспитано и сформировано русской культурой. Мне никуда от этого не деться, я все-равно таким останусь.
Почему вам так казалось?
Э.В — Потому что он очень точно выражал нашу жизнь. Никто так не мог. Вот эта пронзительность приводила меня в восхищение и, можно сказать, в отчаяние. И я старался делать то же самое.
Сейчас у вас получается, как вы думаете?
Э.В. — Ну, как вам сказать… До конца — нет, не получается. Когда-то один из моих главных учителей Роберт Рафаилович Фальк, когда я был еще студентом, попросил меня показать, что я делаю сам. Я привез несколько работ, которые мне казались наиболее удачными. Он внимательно посмотрел и спросил меня: «А что вы сами думаете о своих работах?». И вот тут я ему сказал, что понимаю, что это все ненастоящее, что должно быть что-то другое. И он сказал: «Вот это самое лучшее, что вы могли бы сказать, потому что это значит, что вы в очень хорошей рабочей, профессиональной форме. Всю жизнь вы будете в таком состоянии, а если вдруг когда-нибудь это закончится, и вы будете считать, что все хорошо, значит, вы закончились как художник».
Потом он сказал, что художник только один раз в жизни бывает счастлив: когда в первый раз масляными красками пишет по холсту, и у него все получается. Я помню, как писал сосны, оранжевые стволы. Кладешь оранжевый — прям как настоящий. Или небо — точно попал. Так вот, он сказал, что этого больше никогда не повторится. И правда.
Вы пришли к ощущению себя как уже сложившегося художника? Когда вы себе в этом признались?
Э.В. — Это было в 1963 году. Правда, с тех пор я менялся. Но это уже был я, а не влияния и впечатления.
А что было в 1963 году? Какая работа была?
Э.В. — Обыкновенные натюрморты и пейзажи. В 1963 году были именно пейзажи, я делал их на даче. И впервые у меня возникло определенное осознание, понятие пространства, поверхности. Это стало для меня самым главным на всю жизнь. И это уже была моя эволюция.
Что бы вы могли посоветовать молодым художникам?
Э.В. — Прежде всего, я бы посоветовал стараться не думать об успехе и о деньгах. Нужно добиваться результатов в своей художественной работе. Я бы посоветовал молодым художникам, чтобы быть независимыми в своем творчестве, не рассчитывать ни на чью постороннюю материальную помощь — ни на коллекционеров, ни на спонсоров.
Мы уже говорили с вами про пространство, про плоскость. Можете рассказать про ваш опыт выхода в «третье измерение», когда вы начали делать инсталляции. Что это вам дало? Вы продолжаете их создавать или это был разовый опыт?
Э.В. — На самом деле, я не считаю, что это что-то принципиально иное. Долгие годы я работал над тем, чтобы художник мог войти в картину. Войти не снаружи, не как зритель, а быть участником внутри. Последней в этом смысле перед тем, что вы называете инсталляциями, была картина «Картина и зритель» с работой Александра Иванова. Следующим этапом должен был стать вход в пространство картины. Для меня мои работы по-прежнему оставались картинами. Почему? Вот как раз круг букв, которые образуют слова «вперед, вперед, вперед». Получается, если мы стоим внутри круга, мы видим плоские буквы, красные буквы, а другая сторона — черная. Значит мы видим практически красный круг.
Все это получается абсолютная графика, да?
Э.В. — Отчасти так. С другой стороны, именно пространственная графика. На этом основана вся работа. Я сделал там и объемные конструкции, было довольно много всего. Важно, что каждый раз сохранялись и плоскость, и пространство. Они не уничтожали друг друга, а нуждались друг в друге. Это, собственно, свойство картины.
И это то, ради чего вы пошли на эксперименты с пространством, с объемом?
Э.В. — Да. Тут зритель внутри, а с другой стороны он снаружи. Одновременно и так, и так. Я думал, что возможности картины, которые просто не использовались никогда раньше, но они есть и они могут пригодиться.
Расскаживефт про вашу последнюю работу «Ночной свет». Как вы пришли к ее идее?
Э.В. — Идея — это образ. Я всегда начинаю с этого, а не с идеи в смысле содержания. Какой-то образ запечатлелся и почему-то он требует, чтобы я его материализовал. Почему, зачем? Я и сам не знаю. Этот образ надо сохранять, он не должен варьироваться и меняться. И эта способность у меня есть. Для книг это тоже было важно. Когда мы делали их с Олегом Васильевым, нам приходилось обрываться, мы работали по сезону: осенью и зимой мы делали книжки, а весной и летом занимались живописью отдельно в своих мастерских. Сохранять этот образ мне было необходимо. С ним же я и работал. Я уже делал картину с такой бухтой моря, на противоположной стороне которой висел свет.
Это тоже Антиб? Та же местность на этой работе?
Э.В. — То же самое место. А здесь уже никакого переднего берега нет. Получается даже не бухта, а морской залив. Зато все огни, которые там горят, отражаются в море. В первой картине этого не было. На этой работе в море тянутся дорожки и берег как бы уходит. Мы этого не видим, но видим то, что свет постепенно меняется, и в небе тоже появляется этот внутренний свет.
Как вы работаете над картинами?
Э.В. — В принципе, для меня работа над картиной начинается с работы над рисунками. Я вижу этот образ внутри головы, но когда я пытаюсь его материализовать, то вижу, что получается что-то совершенно непохожее. Начинается поиск, почему так. Поскольку у меня в сознании есть способность держать неподвижно изначальный образ, я могу видеть эту непохожесть.
Это как и плюс, так и сложность.
Наталья — Получается бесконечное число рисунков.
Э.В. — Да, поэтому приходится сейчас делать много рисунков. В какой-то момент я чувствую — это то самое. Тогда уже могу начать работать над картиной.
Сколько эскизов вы сделали для работы «Ночной свет»?
Э.В. — Всего лишь один или два. Перед ней же была еще работа с берегом. Этот мотив виден из окна нашего отеля, наши окна прямо над морем. Я там сделал фотографии при помощи Наташи, у нее на голове.
Наталья — Чтобы не дрожала рука.
Наталья, вы и критик, и ассистент, и помощник, и директор?
Наталья — И бухгалтер. Очень ответственно стоять перед ним, пригнув колени, чтобы аппарат стоял на нужном уровне, и не дрожать ни телом, ни головой. Я считаю, что это серьезная работа.
Жаль, что я не увижу эту работу. Вы давно ее закончили?
Наталья — Давно, он ее быстро сделал до конца прошлого года, и она сразу уехала.
Как вы думаете, что произошло в живописи за последние 100 лет?
Э.В. — Во-первых, надо сказать, что раньше считалось, что все мировое искусство развивается обязательно по какому-то пути, направлению. До появления кубизма. После него выяснилось, что направлений много, и чем дальше, тем их больше. Это есть даже в политике. Вместо одного единого центра — многополярность. То же самое происходит и в искусстве. Что касается меня, то для меня важна неразрывность русского и современного искусства. Как в поэзии Мандельштама:
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?
Автор интервью: Ольга Погасова, искусствовед, куратор, основатель студии авторских путешествий ArtScout.
Уже более 15 лет Ольга через искусство меняет жизнь людей в разных городах и странах. Именно Ольга стала куратором проекта «Индустриальный стрит-арт парк» в городе Выкса и организовала создание знаменитого мурала основателя соцарта Эрика Булатова на стене Выксунского металлургического завода. Кураторские проекты Ольги были реализованы в разных частях света от пустыни в Неваде на легендарном Burning Man до арт-объектов в Москва-Сити и выставок в Сан-Тропе.
