Григорий Асмолов: как и зачем получать PhD в Великобритании

Сейчас в самом разгаре сезон приема заявок на степень PhD в британских и мировых вузах. Одни используют эту возможность для расширения своего академического потенциала, другие — как возможность переехать в другую страну. Прямых аналогов степени PhD в России не существует, поэтому вопросов на эту тему у меня накопилась куча. Получить на них ответы я решила у Григория Асмолова, докторанта факультета Медиа и Коммуникаций Лондонской Школы Экономики (LSE).

Помню, когда мы познакомились, я спросила: “А когда ты планируешь закончить свою диссертацию?” Он поморщился: “Есть вещи, которые PhD студентам задавать неприлично, потому что они и сами этого никогда не знают”. К другим “неприличным” вопросам относится, например, такие: “А сколько страниц ты уже написал? А сколько еще осталось?” Поговорив на эту тему подробнее, я поняла, почему такие вопросы действительно раздражают. PhD — это не экзамен, к которому нужно хорошо подготовиться и просто пойти его сдать. Это новый, особенный образ жизни, растягивающийся как минимум на несколько лет.

Russian Gap: Как, кстати, расшифровывается PhD?

Григорий Асмолов: Doctor of Philosophy, “доктор философии”. Но это не имеет отношения к философии как к дисциплине, это еще от греческого “любовь к мудрости”. Слово “доктор” тоже, как ты понимаешь, не имеет отношения к медицине.

RG: Зачем тогда учиться на доктора, если ты даже не можешь лечить людей? Другими словами, зачем людям получать эту степень?

ГА: У разных людей есть разные причины. Для многих это часть профессионального развития: человек может получить необходимое образование, необходимые умения, чтобы работать потом в исследовательских проектах и университетах. Это первая опция. Вторая — повышение своей квалификации. Люди относятся к PhD как к возможности передышки, переосмысления того, что они делали до сих пор. Кроме того, образование — всегда хороший повод сменить обстановку. Но надо понимать, что это очень затратная история. Просто пойти на PhD, от скуки, — довольно рискованное решение, потому что ты тратишь 4-5 лет жизни, и это очень нервная затея с точки зрения и физических, и финансовых ресурсов, и вообще сложно работать на протяжение нескольких лет над одним проектом.

Пойти на PhD от скуки — довольно рискованное решение, потому что ты тратишь 4-5 лет жизни, и это очень нервная затея.

RG: Почему сложно?

ГА: Обычно в какой-то момент наступает кризис. Есть проблемы, связанные с первичными ожиданиями, много подводных камней. Кроме того нет четкой структуры между работой и отдыхом. Выходных и отпуска не бывает в принципе, потому что этот тяжелый камень PhD постоянно висит у тебя на шее.  Я для себя вынес важную вещь: PhD является не просто работой над какой-то конкретной темой, это некоторая программа для развития всего мозга как инструмента критического мышления. То есть прежде всего, это перестройка мозга, перестройка способностей анализа, и т.д. Конечно, человек становится большим специалистом в изучаемой области, но работа над узкой темой не является главным достижением. Кроме того, PhD — это некая форма самоопределения. Первое, что хотят от тебя преподаватели, когда ты начинаешь свой проект, это чтобы ты определился кто ты — с точки зрения научной традиции, подходов, того, чем ты хочешь заниматься. Нам кажется, что в этом возрасте мы уже со всем определились, и как-то рефлексировать по поводу самоидентификации уже не всегда просто, но это тоже часть профессионального развития.

RG: А можно самоопредилиться, а потом сменить ориентацию?

ГА: Ориентацию всегда можно менять! Но чтобы поменять мировоззрение, надо его четко отрефлексировать. Понятно, что это не требует подписания документов, мол, я такой-то, но некое понимание того, где ты, с кем ты, и так далее — необходимо.

RG: Когда можно поступать на PhD?

ГА: В большинстве стран мира существует трехступенчатая модель высшего образования. Первая — undergraduate (бакалавриат), вторая — магистратура (master’s), и третья —  PhD. Причем в США, например, магистратура и PhD часто не разделяются. Там сразу после бакалавриата можно поступать на PhD, который включает в себя и магистратуру. После российских вузов, если у вас оконченное высшее образование, вы тоже сразу можете подавать заявку на PhD — в России обычно учатся пять лет, что приравнивается к магистратуре. Хотя законченные master’s где-то еще сильно увеличивают шансы на успех.

Большинство магистратур, прежде всего, фокусируются на теоретических знаниях в определенной области, они не будут учить конкретной профессии.

RG: Как я понимаю, большинство взрослых студентов из России здесь учатся именно в магистратурах.

ГА: Да, в Англии на master’s учатся один год, где-то — два года. Это более профессионально ориентированная программа. На разных карьерных путях от людей требуется повышение квалификации через образование, и для этого существуют магистерские программы. При этом не обязательно получать master’s там же, где ты получал степень бакалавра, — это также хорошая возможность поменять направление своей деятельности. Для многих университетов магистратура — это возможность зарабатывать деньги.  Туда обычно намного сложнее получить стипендию, чем на PhD. Университеты больше заинтересованы в получении PhD студентов — для них это часть развития исследовательского потенциала. А магистратура — это не обязательно подготовка ученых. Она может преследовать совсем другие задачи, чаще всего, карьерные. Вместе с тем будет неправильно говорить, что на магистратуре дают более инструментальные знания и навыки, а на PhD более теоретические. Большинство магистратур все равно, прежде всего, фокусируются на теоретических знаниях в определенной области, они не будут учить конкретной профессии. Отсюда, кстати, проблема неправильных ожиданий и относительно частое разочарование относительно магистерских программ.

RG: Ты получал магистратуру?

ГА: Да, но в США. Первое свое образование я получил в Иерусалимском университете, на факультетах международных отношений и журналистики. Дальше я какое-то время работал, потом решил, что надо что-то в этой жизни менять. Я немного исчерпал для себя работу журналистом, и чтобы сменить обстановку и понять, что делать дальше, я решил закончить магистратуру.  Когда я туда поступал, я проанализировал существующие программы и отправил документы в десяток разных мест. Получил несколько положительных ответов, и из них уже выбирал. В итоге я оказался в университете Джорджа Вашингтона — там как раз первый год открылась очень интересная программа глобальных коммуникаций на факультете международных отношений, и поскольку программа была новая, нас на ней было всего семь человек. И это очень важно, так как преподаватели уделяли нам гораздо больше времени, чем на больших потоках, у нас сложились личные отношения с профессорами. И еще, чем привлекательны университеты США в этом смысле, они дают возможности для стажировок, на которых ты набираешься много опыта.

RG: А как выбрать программу для PhD?

ГА: Есть много рейтингов, но важно также ориентироваться на конкретных научных руководителей, которые обладают знаниями в той области, которая тебе интересна. Когда ты пишешь мотивационное письмо, ты должен объяснить, почему ты хочешь именно к ним попасть. То есть ты пишешь не только почему ты хороший, но и чем они для тебя хороши. И чтобы оправдать свое обращение к ним, ты должен быть очень хорошо знаком с тем, чем они занимаются, и почему это имеет отношение к тому, чем ты хочешь заниматься.

RG: То есть в разные университеты заявки должны звучать по-разному?

Естественно. Я поступал в несколько университетов, в итоге меня приняли пять: в Калифорнии, Сиэтле, Торонто, Оксфорде и Лондоне. Дальше есть несколько параметров, по которым ты принимаешь решение о том, в каком из этих вузов учиться. Часто университеты, когда тебя принимают, сами платят за то, чтобы ты приехал с ними лично познакомился и все посмотрел. Я в итоге съездил во все, кроме Торонто, куда я просто не успел, но выбор остановил на LSE. Во-первых, мне больше всего здесь понравился научный руководитель и департамент. Во-вторых, структура программы здесь короче, чем в США (так как здесь не нужно делать дополнительную магистратуру). Потом, с финансовой точки зрения, меня больше удовлетворяла та стипендия, которую мне предложили в LSE. Ну и для жизни Лондон — не самый плохой город.

Структура PhD очень простая: первый год ты занимаешься разработкой своего вопроса, второй год ты, по идее, должен собирать данные, а на третий год все пишешь. Хотя по факту часто все растягивается на каждом этапе.

RG: Какие еще документы надо предоставить при поступлении?

ГА: Сегодня система поступления в университеты по всему миру базируются на онлайн-платформах, и почти везде можно отправить заявку через интернет. Нужны предыдущие оценки, мотивационное письмо, оценки по стандартизированным тестам и рекомендации. Иногда требуется также приложить CV или профессиональные публикации.  Хочу подчеркнуть, что рекомендации бывших преподавателей не должны быть формальными, они должны показывать высокую степень знакомства профессора со студентом. Сами студенты причем эти рекомендации не видят, но, в идеале, это должно быть несколько страниц текста, где тот, кто рекомендует, не только говорит, что ты человек хороший, но и аргументирует это, ссылаясь на примеры своего опыта взаимодействия с тобой. Поэтому я всегда советую: если вы где-то делаете магистратуру, знакомьтесь со своими профессорами, дружите с ними, участвуйте в проектах. Во многом, это даже важнее, чем отметки.

RG: Ты сказал, что тебя удовлетворила стипендия. О какой сумме идет речь, если не секрет?

ГА: Моя стипендия в LSE — £15000 в год.

RG: Этого достаточно для жизни в Лондоне?

ГА: Ну, каждый сам для себя решает. Виза в Англии в этом смысле более либеральна, чем в США, — здесь ты можешь работать на полставки, причем не привязываясь к своему университету.

RG: А кто выдает эти стипендии? Сам университет?

ГА: Часто да. Есть и другие источники финансирования: научные фонды, международные гранты и прочее. Получить стипендию на PhD легче, чем на master’s, многие студенты учатся на стипендии. В США практически все. В Англии это намного сложнее. Но без стипендии получается очень дорого, долго и не очень правильно. Докторанты находятся посередине между сотрудниками университета и студентами, это такой пограничный статус. PhD студенты — это очень важная часть функционирования университета, и, естественно, университеты заинтересованы в том, чтобы получить наиболее перспективных сотрудников.

RG: По каким параметрам оцениваются успехи PhD студентов? Вы сдаете какие-то экзамены?

ГА: То, что я описываю, это исключительно мой опыт в LSE — в каждом университете относительно индивидуальная система. У нас экзаменов, как в бакалавриате, нет. Есть две работы, которые оцениваются в первый год: ты должен сдать экзамен по статистике (в социальных науках), и главное мероприятие в конце года — подготовить свой исследовательский проект. Это такой документ на 10000 слов, который рассылается внутренней комиссии из трех профессоров. Они решают, является ли твой проект ценным с исследовательской точки зрения, и насколько он реализуем в рамках программы диссертации. То есть структура PhD очень простая: первый год ты занимаешься разработкой своего вопроса, второй год ты, по идее, должен собирать данные, а на третий год все пишешь. Хотя по факту часто все растягивается на каждом этапе. В основном, все заканчивают PhD за четыре года. После защиты проекта, как правило, уже все сводится к самостоятельной работе и встречам с научным руководителем.

RG: Вы пересекаетесь с другими докторантами?

ГА: Пересекаемся, конечно, хотя совместных проектов у нас нет. В естественных науках:  химии, физике, биологии, — то есть работах, связанных с дорогим оборудованием, очень часто есть групповые проекты. Но в социальных науках, которыми я, в частности, занимаюсь, это часто более индивидуально.

RG: А чем конкретно ты занимаешься?

ГА: Я занимаюсь изучением роли социальных технологий между людьми и государственными институтами во время природных катаклизмов. То есть грубо говоря, мы говорим о треугольнике, когда есть природа с ее наводнениями и пожарами, есть государственные структуры и человек. Меня интересует роль интернета в контексте этого треугольника. Например, какие задачи могут выполнять онлайн-платформы в зависимости от характера отношений между волонтерами и службами чрезвычайного реагирования, и как роль интернета зависит от типа этих взаимоотношений. В особенности меня интересуют краудсорсинговые платформы как механизм привлечения ресурсов пользователей интернета для достижения конкретных задач.

RG: Насколько это уникальная тема?

ГА: Естественно, сегодня есть много людей, которые изучают и природные катаклизмы, и интернет, но в том аспекте, в котором я к этому подхожу, есть оригинальный подход и теоретическая новизна — иначе в моей работе нет смысла. Существует разная база, на основе которой ты делаешь свое исследование: теоретическая, методологическая и практическая. Практическая, в моем случае, это интервью, которые я проводил в разных странах, в том числе в России, Австралии, Англии, Кении. Ну и еще, наверное, важно то, что мой интерес изначально базируется на некотором практическом опыте — в том числе проекте «Карта Помощи», который мы с моим коллегами делали в России во время пожаров в 2010 году.

Маленькие дети и PhD действительно сочетаются очень плохо.

RG: Тебе приходится заниматься преподаванием?

ГА: Я начал преподавать в этом году. В США это обязательная практика, там ты вообще довольно много работаешь на свой университет, но в Англии такого обязательства нет, и в этом есть определенные минусы, так как преподавание — это тоже часть обучения. Но в моем университете количество мест для преподавания меньше, чем количество PhD студентов, поэтому получение такой возможности проводится на конкурсной основе. Аспиранты стремятся получить эту должность — не из-за денег, они тут очень незначительные, — а потому, что это важно для резюме. Особенно если ты дальше хочешь искать работу в академической среде, где преподавание — это принципиально важный навык.

RG: А что еще нужно, чтобы получить работу в академической среде?

ГА: Самое-самое-самое важное — это публикации. Причем они бывают нескольких видов, самые престижные — в научных рецензируемых журналах. Также важны конференции. Там ты знакомишься с другими исследователями, делишься своими идеями и проектами. По итогам конференций часто выходят публикации с упоминаниями твоих работ, и те статьи, которые ты готовишь для конференций, ты также можешь переделать потом в статью для журнала. Но естественно, никто не ведет учет, на каких конференциях ты был или не был, и никаких формальных требований на этот счет не существует.  Хотя конференции – это прекрасная вещь. Они позволяют много поездить по миру, особенно если университет дает микрогранты на поездки. Правда, и тут важно знать меру, суметь найти правильный баланс между поездками и работой над PhD. В этом году мне пришлось полностью отказаться от конференций, иначе я никогда не закончу свою диссертацию.

Мне легче выступить на тему роли Фуко в анализе конструирования субъектов в контексте роли краудсорсинговых платформ, чем купить стиральный порошок.

RG: Возможно совмещать работу над PhD с работой где-то еще?

ГА: Все возможно. Зависит и от того, насколько человек дисциплинирован, и от характера работы. Я ведь тоже занимаюсь не только PhD все это время — есть и другие проекты, которые я веду, в том числе исследовательские. Также я преподавал два года спецкурс в Высшей Школе Экономики в Москве. По идее, это можно совмещать и с постоянной работой где-то, главное, мощный самоконтроль. Особенно первый год в этом смысле сложно. При этом я вижу, что тем аспирантам, у которых есть маленькие дети, — вот им очень тяжело. Маленькие дети и PhD действительно сочетаются очень плохо.

RG: Какие у тебя планы дальше?

ГА: Окончательный срок сдачи моей диссертации — октябрь следующего года. Дальше буду смотреть, какие позиции в каких университетах предлагают. Есть два основных варианта развития: пост-докторант (это когда тебя берут как исследователя на год, но у тебя нет преподавательского статуса, ты просто увеличиваешь свое научное портфолио) или преподавание. Впрочем, не обязательно придерживаться академического пути. Можно, например, заниматься консалтиногм, используя свои исследовательские умения и знания в той или иной области.

RG: То есть к октябрю ты все же должен закончить свою диссертацию? Не буду спрашивать, сколько страниц осталось, спрошу только, сложно ли вообще писать по-английски?

ГА: Конечно, сложно. Академический язык отличается от разговорного. Но я к нему привык, и в этом смысле мне легче выступить на тему, не знаю там, роли Фуко в анализе конструирования субъектов в контексте роли краудсорсинговых платформ, чем купить стиральный порошок. Но все равно я работаю с пруфридером — это считается легитимной практикой. Она исправляет мои грамматические ошибки и делает текст более читаемым.

RG: А остается время на что-то помимо учебы?

ГА: Первый год я вообще никуда не ходил и сидел все время в библиотеке — благо, она круглосуточная.  Но потом понял, что так жить нельзя, мозги перегорают. Да и вообще учиться в нескольких сот метрах от Royal Opera House и ни разу туда не сходить — просто неприлично. Хотя (только обещай, что оставишь это между нами!) за три года в Лондоне в National Gallery я так и не побывал. А еще важно понять, какое время является самым продуктивным для работы. Вот у меня, например, лучшие идеи приходят в душе. Но там, как известно, с компьютером не поработаешь, поэтому я приобрел одно из самых гениальных изобретений человечества для PhD студентов —  водостойкий блокнот. Это мой маленький секрет успеха, правда, чтобы говорить про успех, надо все-таки сначала успешно закончить диссертацию.