Зиновий Зиник: Письма с третьего берега. Часть 6

Мы продолжаем публикацию историй с фотографиями по мотивам книги Зиновия Зиника «Письма с третьего берега». В начале девяностых годов Зиник прожил несколько лет в средневековом амбаре Crumplehorn Barn («Кривой рог») на территории поместья своего друга, ныне покойного лорда Филлимора, куда он скрылся от суеты лондонской жизни. Но оказалось, что жить спокойно и незаметно в деревне трудней, чем в большом городе.  

Часть 1. Разбазаривание пространства 

Часть 2. О клевере 

Часть 3. О знойной погоде 

Часть 4. О птичьем помете 

Часть 5. Где кто пишет

Удостоверение личности

Наивные люди тащатся в сельскую местность в поисках уединения и покоя, когда ты один на один с природой, без докучливых посредников – собратьев по роду человеческому. Эти люди не понимают, что в городе можно скрыться, просто поселившись за углом от своего дома, на соседней улице. Сколько ни повторяй цитату из Джона Дона насчет людей и островов, все мы тут, на Альбионе, островитяне, и отделены друг от друга Ла-Маншами приватности. Собственно, стивенсоновская легенда о мистере Джекиле и докторе Хайде тоже могла возникнуть лишь на британских островах, где нет паспортной системы – я имею в виду удостоверения личности. Тут вместо этого пользуются водительскими правами или кредитной карточкой. Паспорт необходим исключительно для путешествий за границу. Российского заграничного паспорта у меня никогда не было. А обычный советский с серпом и молотом ничем не отличался от удостоверения личности – его теоретически надо было носить всегда при себе, близко к сердцу. Когда я отбывал из советской Москвы в 1975 году «на постоянное место жительства» за железным занавесом, мне в ОВИРе выдали не заграничный паспорт, а розовую бумажку – выездную (в одну сторону) визу. Выдали ее, попросив при этом мой советский паспорт. Я его протянул, считая, что это формальность по удостоверению моей личности. Дама в милицейской форме взяла мою краснокожую паспортину и прямо у меня на глазах разорвала документ аккуратно на мелкие кусочки. Обрывки полетели в мусорную корзину рядом.

Так я лишился российского гражданства. С тех пор у меня аллергия на «внутренние» паспорта и удостоверения личности.

Получение британского паспорта сопровождалось не менее сложным ритуалом. Надо было или «дать обет верности Ее Величеству и ее законным наследникам» или же «поклясться в верности». И обет и клятва заверялись мировым судьей. Для обета верности достаточно было заверить подпись в заявлении-документе. Поклясться надо было на Библии. Мировой судья оглядел полки с книгами в своем кабинете и сказал, что кроме библейской Книги Исхода у него под рукой ничего нет – достаточно этой книги или мне нужен полный текст Библии для клятвы? Я сказал, что Книга Исхода (из России) вполне подойдет. Хитрость заключается в том, что ты даешь обет или клятву верности только королеве, а не Парламенту, армии или органам безопасности; однако королева – официально – глава всего государства, так что верность ей означает верность и всем ее «органам». Впрочем, за сорок лет моей жизни в Англии никто меня пока на верность и лояльность не проверял. Более того, здесь, в Соединенном Королевстве, до последнего времени никаких паспортов нигде не спрашивали. Можешь называть себя хоть принцем Уэльским, хоть Зиновием Зиником, и жить при этом в полной анонимности.

Вся эта сладкая жизнь, вся эта, как говорили в Москве 60х годов, лафа (от английского слова «лайф», то есть жизнь) скоро закончится вместе с окончательной победой Европейского Союза во всем мире. Мало кто отдает себе отчет в том, что все остальные страны Союза – от Франции до Германии, кроме Англии, обязывают своих граждан носить при себе это самое удостоверение личности и при перемене адреса регистрироваться в полиции. И этот полицейский режим пытаются навязать нам, свободным альбионцам. Уже для открытия счета в банке нужен паспорт – то есть, удостоверение гражданства. Но энтузиастов европейского сообщества ничем не смутишь: они думают, что без монархии с палатой лордов у нас будет больше свободы и политической корректности. Они не понимают, что усложненная бюрократия и запутанная иерархия позволяет больше ходов и выходов, то есть свободы от тирании, чем народная демократия, равенство и братство. Точно так же они наивно полагают, что среди полей и рек они обретут покой и волю, не понимая, что в грязных шумных городах с лабиринтом улочек больше возможностей для уединения, чем среди широкого поля с дубом посреди.

В нашей загородной резиденции на хуторе «Кривой Рог» и шагу не ступишь незамеченным. Гигантский средневековый амбар резонирует с каждым твоим шагом. А в полях звук распространяется беспрепятственно. Стоит звякнуть чайной чашкой, включить радио или даже открыть дверь платяного шкафа в спальне – все это тут же отзывается: криком всполошившихся гусей, шорохом птиц, кукареканьем, блеянием козы или беспокойным окликом нашей лошадницы Линды из конюшен. Если даже тебя не слышно, тебя видно – вся твоя жизнь просвечивается в гигантских окнах и стеклянных дверях: о хождении голышом, как это полагается у поклонников Жан Жака Руссо, и думать не приходится. Тем более, при виде меня в голом виде лошади начнут тут же бить копытами и разнесут конюшни в пух и прах. Собственно, жизнь в средневековом амбаре, реставрированном по всем законам модернизма, ничем не отличается от жизни под дубом посреди пустого поля: все простреливается насквозь, каждый дюйм твоей интимной экзистенции.

Я знаю, что когда я утром выхожу, чтобы ради развлечения сорвать одну-две фиги со смоковницы у каменного забора, сосед Питер выглядывает из окна спальни на втором этаже своего особняка: он следит, когда же я наконец начну стричь газон – нестриженый газон портит вид, когда сворачиваешь с дороги к нашему хутору. Я знаю, что когда я иду к пабу через поле, чтобы выпить там в уединении кружку эля, за мной наблюдает тракторист Дэвид (муж нашей конюшенной Линды), распыляющий пестициды. Я знаю, что в пустом пабе (около пяти вечера тут никого нет), где я сижу, уютно устроившись в углу с газетой, каждый мой жест и количество выпитого берется на заметку, и завтра утром конюшенная Линда непременно спросит меня, как мне понравилась жареная рыба с картошкой в пабе. И даже в соседнем леске, где мы бродим иногда, обирая дикую ежевику, с моей женой Ниной Петровой, за каждым твоим шагом следит местный егерь: в этом подлеске разводят фазанов и егерь торчит тут целые сутки, оберегая их от лисиц и браконьеров. С точки зрения егеря мы тут – не лучше браконьеров. Один ложный шаг с нашей стороны, и он разрядит двустволку.

Я знаю, что вы скажете. Вы скажете, что это – не дикая природа, а просто-напросто загородная местность, что-то вроде дачных участков в Кратово: тут забор, там забор, некуда деваться. В двух шагах – мрачный Рединг, где отбывал тюремный срок Оскар Уайльд (за свои «двуствольные» наклонности). Мол, уж если бежать от городской клоаки, то прямо как отцы-пустынники. Но отцам-пустынникам был знаком парадокс человека наедине с природой. Вокруг никого нет, кроме тебя самого. То есть, ты и есть – все человечество. А значит, за тобой наблюдает все человечество – в твоем собственном лице. А если ты не атеист, то дело обстоит еще хуже: за тобой наблюдают еще и сверху. И все при этом записывают. Можно, конечно, сомневаться в существовании Бога. Но сомневаться в существовании самого себя невозможно: само твое сомнение доказывает, что ты существуешь. А если сомневаешься даже в том, что сомневаешься, можешь себя ущипнуть за нос. От себя некуда, короче говоря, деться: ни в городе, ни в деревне.

© Zinovy Zinik, 2008