Катерина Мурашова: «Я – рассказчик историй»

В рамках проекта «Прямая речь. Лондон» две лекции о воспитании детей прочитает психолог Катерина Мурашова, получившая широкую известность благодаря своим колонкам на «Снобе». Она кажется идущей против общего течения: несмотря на известность, работает психологическим консультантом в поликлинике, вместо заумной теории рассказывает своим клиентам истории и притчи, да и вообще не пытается соответствовать нашим стереотипам о «мудром психологе».

Когда я была на одной из ваших лекций в «Прямой речи», мне показалось, что вы с большой иронией относитесь к современной психологии. В частности, вы сравнивали ее с медициной 17-го века…

А это не была ирония! Хотя я иронично отношусь ко многим вещам в жизни, но в данном случае мои слова не были даже метафорой. Состояние современной психологии действительно кажется мне аналогичным состоянию медицины в 17 веке, когда она еще не имела общей теории, которую разделяли бы все практики. Но кое-что медицина могла вылечить и тогда.

Это специфика российской психологии, или мы говорим о мировых тенденциях?

Нет, я вас уверяю, везде схожая ситуация. Везде под своими знаменами маршируют в разных направлениях когнитивные терапевты, бихевиористы, психоаналитики, гуманистические терапевты, юнгианцы, не говоря уже о разных более мелких разновидностях психотерапевтической практики (телесно-ориентированные терапевты, арттерапевты и т.д.). И это не относится исключительно к российской психологии. Я знаю, что все любят ставить нас в какую-то уникальную позицию, говорить об «особом пути» России, но здесь однозначно не тот случай.

Российская психология, может быть, лишь чуть более эклектична и неврастенична, чем западная, потому что в советское время развивалась достаточно замкнуто.

Наших современных психологов можно сравнить с тибетскими врачами, которым в 17-19 веке свалилась бы на голову европейская медицина.

И стала бы говорить, что нет никаких энергетических каналов, а есть только большой круг кровообращения.

Но ведь у современной психологии есть столько вспомогательных инструментов – и научная база, и экспериментальные программы, и развитая доказательная медицина… Почему же она остается на уровне медицины 17 века?

Потому что в психологии пока нет единой теории личности. А ведь именно с личностью работает психолог. Медицина работает с концептом болезни. И если мы сейчас опросим 10 врачей из Москвы, Петербурга, Лондона и Чикаго, то все они назовут один и тот же механизм возникновения инфаркта. Возможно, у них будет отличаться протокол лечения, но ни один врач не скажет вам, что инфаркт вызван гневом Божьим, или северным ветром, или тем, что в человеке живет специальный червяк, который его поедает изнутри.

Что касается психологии, то на сегодня пока не существует единого соглашения о том, что такое личность. Нет теории, которую разделили бы не только все специалисты-психологи в мире, но даже участники любой большой психологической конференции.

Среди психологов вы легко найдете людей, которые считают, что личность состоит из Ид, Эго и Суперэго. Или из Взрослого, Родителя и Ребенка. Или дополнят все это коллективным бессознательным. Там будут психологи, которые убеждены, что в основании личности лежит стремление к самореализации. Другие скажут вам, что личность – это социальный конструкт. А третьи сообщат, что личность формируется, проходя анальную, генитальную и оральную фазы.

Кто из них прав, и что дальше с этим делать? Вы, конечно, можете лечь на кушетку психоаналитика, или закрывать гештальт, или восстанавливать «правильное поведение» – в зависимости от того, какая концепция вам нравится. Но принципиально эта ситуация изменится только тогда, когда единая теория будет выстроена.

По первому образованию вы биолог. Влияет ли этот факт на вашу работу в качестве психолога?

Влияет! Хотя, на самом деле, я не просто биолог, а эмбриолог. А по второму образованию – возрастной психолог, и это смежные темы. Но первое время родители были шокированы, когда я говорила на приеме: «Понимаете, вот у маленьких павианов это происходит вот так…». Теперь все более-менее привыкли и относятся нормально. Но я считаю это своей сильной стороной, потому что имею возможность, кроме психологических проблем видеть и работу биологических программ.

Учитывая все, что вы говорили в начале нашего разговора, как вам «живется» в роли психолога с таким фундаментальным образованием?

Понимаете, я практик. У меня не сложилось с психологией как наукой отчасти именно поэтому. Я не понимаю, как можно серьезно относиться к новости о том, что поставлен эксперимент на 18 студентах Принстонского университета, после чего идет 3 страницы выводов о том, что у женщин все устроено так, а у мужчин – по-другому. Когда-то я работала биологом и ставила опыты, поэтому знаю, сколько объектов нужно и как должен выглядеть дизайн эксперимента, чтобы его результатам можно было доверять.

А что это значит для каждого из нас? Для конкретного человека, который хочет получить психологическую помощь?

Это значит, что человек, который хочется обратиться к психологу, должен знать, что за этой наукой не стоит единой концепции. Но на какую-то помощь он может рассчитывать. Ведь к медикам 17 века обращались пациенты, которым оказывали помощь и которых иногда вполне успешно вылечивали.

На ваш взгляд, не выходит ли в таком случае на первый план личность самого психолога, а не тот научный подход, который он разделяет?

Конечно! Но во многом это зависит от вашего запроса. Например, если ребенок страдает фобией после того, как его заперли в холодильнике (и теперь он боится любых замкнутых пространств), то личность психолога не так уж важна. Потому что здесь действуют приемы когнитивной психотерапии, с помощью которых с таким ребенком будет работать практически любой специалист этого направления.

Вас же не слишком интересуют душевные качества хирурга, который делает вам операцию: добрый ли он, дает ли денег в долг и разбирается ли в искусстве?

Что-то мне подсказывает, что не очень важны личностные качества человека, который сидит рядом с вашей кушеткой во время сеанса психоанализа. Если он соблюдает законы «касты», то почти никакого влияния на ход вашей терапии его персональные особенности не окажут.

А вот если вы, «свой путь земной пройдя наполовину, очутились в сумрачном лесу» и пришли к психотерапевту, чтобы разобраться в себе, то его личностные качества будут играть огромную роль. Гораздо большую, чем то, к какой психотерапевтической школе он себя относит. То же касается и семейной психотерапии.

Давайте поговорим о ваших колонках на «Снобе«, которые, я уверена, любят многие наши читатели. Как бы вы сами хотели, чтобы люди воспринимали эти тексты? Это «чистая» литература или все же реальные истории из практики?

Конкретных случаев из практики там нет и быть не может – это нарушение профессиональной этики. За 7 лет было всего лишь несколько текстов, где я приводила реальную историю, но только по просьбе самих клиентов, которые хотели услышать «помощь зала».

Однако все детали действительно взяты из моей работы, потому что у меня, честно говоря, не очень богатая фантазия. Как бы я хотела, чтобы относились к моим колонкам? Это истории, в которых нет морали и нет героев. И даже условный психотерапевт, который присутствует в каждом рассказе, не претендует на эту роль. Я ни в коем случае не хочу представлять себя в образе «мудрого психолога». Я не морализатор и не владею истиной в последней инстанции. Я просто рассказчик историй. Это очень древнее, востребованное и в общем-то почтенное занятие – почти во всех времена во всех землях. Например, в южноамериканской традиции эту роль выполняли пожилые женщины, которых называли «контадорами», а на африканском континенте сказателями были странствующие юноши — «гриоты».

Однажды я услышала мнение, что вы в этих историях выступаете в роли Шерлока Холмса, который все равно найдет решение в самой запутанной истории…

Да, во многих текстах сюжет действительно разворачивается, как в детективном романе. Но далеко не всегда удается найти ключ! Да и мои истории не о поиске правильного ответа, а о том, какой причудливой, трагичной, счастливой и интересной бывает порой жизнь и судьба семьи, человека.

Все эти годы вы работаете в детской поликлинике. Почему вы сделали такой выбор? Ведь вы давно могли бы, например, открыть частную практику в Петербурге.

Мне это не нужно. И потом, если я сейчас уйду, на моем месте не будет никого. У меня есть подозрение, что в Питере я осталась чуть ли не последним психологом, который работает в государственной детской поликлинике. По крайней мере, я уже давно не встречаю своих коллег из детских поликлиник. В свою очередь, людей, которые желают открыть частную практику, сейчас появилось огромное количество. Они делают красивые сайты, обещают излечить всех, консультируют по скайпу и фотографии. Я так работать не хочу.

Я изначально решила, что буду использовать самый примитивный метод, который существует в нашей профессии, — психологическую консультацию. Хотя все мои однокурсники хотели работать в глубинной психотерапии — засовывать холодные лапки в душу клиента и что-то в ней менять. У меня же никогда не было желания (и умения тоже!) заниматься перестройкой чужой личности.

Почему?

Потому что я не знаю, куда ее перестраивать. Кроме того, лезть в чужую душу я не могу из нравственных соображений. Возможно, такое право было у Виктора Франкла (австрийский психиатр, психолог и невролог – прим. ред.), но не у меня.

Собственно, я и на приеме остаюсь рассказчиком историй. Редкий клиент уйдет от меня, не услышав пару притч. Потому что всю теорию он забудет через 10 минут, а истории передаются через поколения. (Сейчас ко мне мои выросшие клиенты приводят своих подросших детей. И они эти истории помнят все эти годы!)

На ваших лекциях в Лондоне, наверняка, тоже не обойдется без историй. Одна из тем – о «неправильных родителях». В связи с этим я хотела спросить, не кажется ли вам, что огромное количество концепций воспитания детей, которое буквально свалилось на родителей в последние годы, только невротизирует их, а вовсе не помогает?

Вы же понимаете, что ниоткуда эти концепции не свалились. Они всегда были, только размещались по географическому принципу. Если бы вы 150 лет назад посмотрели, как воспитывали детей в Африке и Шотландии, то заметили огромную разницу. А сейчас все смешалось в доме Облонских! И для родителей, которые не являются хранителями шотландских традиций и не живут в африканской хижине, становится сложной задачей найти себя в этом потоке информации. Именно об этом мы и будем говорить на лекции: как найти себя, свой собственный «родительский стиль»?

Ваша вторая лекция будет посвящена установлению границ, не так ли?

Это удивительная история. Для меня эта тема в общем-то не особо интересна, но почему-то она страшно волнует родителей. Ведь установление границ – это одна из самых примитивных биологических программ, которая практически не имеет отношения к психологии человека, так как работает у всех детенышей высших млекопитающих. Например, моя собака осуществляет эту программу в той же мере, что и 2-3-летний ребенок. Но так как буквально на всех моих лекциях (независимо от их объявленной темы) раздаются вопросы о границах, я понимаю, что для многих родителей эта тема актуальна.

Правильно ли я понимаю, что «границы» – это не синоним «ограничений»?

На самом деле установление границ – это не столько про ограничения или запреты, сколько про картирование мира для ребенка. Ему нужно знать, как устроено то совершенно уникальное место, куда он попал. Мы только что с вами говорили, что существует 150 концепций воспитания. Как ребенку узнать, в какой из них он очутился? Только экспериментальным путем, пробуя и нарушая. Если родители последовательно ставят границы, то ребенок получает нужную ему информацию и может двигаться дальше. Так что в Лондоне мы обсудим, как нам быстрее и ловчее эту простую, но важную программу удовлетворить.

Лекция Катерины Мурашовой «Правильных родителей не бывает» (12 марта)

Лекция Катерины Мурашовой «Как установить границы для ребенка?» (13 марта)

Текст: Юлия Варшавская