Продавать нужно в Лондоне, а жить — в Берлине. Как и на что живут русские художники

Две главные награды Венецианской биеннале в этом году получили немецкие художники: Анне Имхоф (вместе с куратором Сюзанн Пфеффер — за лучший павильон) и Франц Эрхард Вальтер (лучший художник основного проекта). Критики называют это победой не только их личной, но и всей немецкой системы развития современного искусства. В насыщенной международной арт-среде Берлина немало русских имен. Главный редактор ZIMA Катерина Никитина решила узнать, почему художники выбрали этот город и действительно ли в нем жить хорошо.

«В Берлине у меня не то чтобы сильно дела идут, шансов на успех немного, — закуривая скрученную сигарету, признается Даня Акулин. — Всем требуется современное искусство, чтобы было непонятно, а у меня все понятно». Мы сидим у раскрытого окна большой светлой студии, по периметру которой расставлены картины с черно-белыми графическими пейзажами. «Это не реализм, но фигуративное искусство: понятно, что на картине. Понятно, что это лес, а не река», — кивает он на одну из своих работ.

Даня Акулин — выпускник Берлинской академии искусств. В Германию он приехал 17 лет назад из Санкт-Петербурга: «Учился в аспирантуре, притерся и остался». В отличие от вузов большинства других стран, в немецкие можно поступить бесплатно, даже если ты иностранец. Экзамены здесь все сдают на общих основаниях. Чтобы остаться в стране потом, нужно доказать, что ты можешь зарабатывать своим искусством на жизнь. Самый очевидный способ — продажи. Акулин работает с двумя берлинскими галереями, но признается, что «озолотиться» очень сложно — в Берлине нужно жить и работать, а продаваться — где-то еще. «В моем случае дороже 15 тысяч евро за большую работу никто не даст. Раньше была галерея в Лондоне, которая продавала картины за 20 тысяч, и в Нью-Йорке, которая еще дороже продавала. Другое дело, что многие галереи работают даже не на условиях 50/50. Они продают, а тебе дают столько, сколько едва хватает, чтобы штаны держались».

У Акулина студия в берлинском районе Веддинг. Он снимает ее уже десять лет. Здесь и работает, и живет — 130 с лишним квадратных метров для этого вполне достаточно. Раньше район считался турецким, но теперь становится модным: из-за этого растет стоимость аренды, и так просто помещение уже не найти. У нас под ногами крутится маленькая собака. Даня кидает ей мячик, и я удивляюсь, сколько же места в студии. «Да это еще ерунда, — улыбается Даня, — надо познакомить тебя с дядей Колей. Увидишь мастерскую заслуженного художника».

«Дядя Коля» — художник Николай Макаров. Он живет в том же доме, что и Даня Акулин, в соседнем подъезде. Снимает этаж. Жилое помещение от студии отделено парой шагов по лестничной площадке. Гостей встречает красная ванна с золотыми рыбками, бар и бесконечные стеллажи с книгами. Макаров — один из старейших русских в Берлине, он живет там с 1970-х годов. Квадратный метр его работы стоит около 10 тысяч евро, большая картина — 40 тысяч. Художник говорит, что это сложная ценовая категория: для простого большинства слишком дорого, а для богатых — «несерьезно». Макаров работает в сложной технике: наносит акриловой краской на холст двадцать слоев, не делая контуров, из-за чего его картины получаются «размытыми». Он основатель берлинского Музея тишины, в котором хранятся некоторые его работы. Музею уже 23 года. «Атмосфера медитативная, работы тихие», — говорит художник. В одном из залов музея недавно появились «комнаты тишины», реплики которых Макаров планирует расставить и в других странах. Обсуждает возможность показа их на архитектурной биеннале в Венеции, но надо, говорит, «найти серьезного куратора».

Спрашиваю его, как он позиционирует себя на международных выставках — как русский или как немецкий художник. Российского гражданства у него нет (лишили паспорта еще в советское время), так что теперь ему приходится получать визу, чтобы приехать в Москву. Макаров почти не задумывается:

Я русский художник. Немецкое гражданство не имеет ничего общего с моим нутром, это бумажки.

Потом уточняет: «Хотя моя палитра иная, у русских обычно другие цвета».

Квартира и студия Николая Макарова в общей сложности занимают около 500 квадратных метров. В Лондоне такое можно представить разве что во дворце. Очень хочется спросить, сколько он платит за аренду, но неудобно: все-таки в Европе это не принято. Но Макаров действительно русский, и он признается сам: «Пять тысяч евро. За все».

Начинающие художники, естественно, снимают куда более скромные мастерские. Но и они называют дешевую аренду одним из главных факторов привлекательности Берлина. Второй важный момент — институциональная поддержка. Для молодых художников (а молодыми они считаются до 35 лет) существует система грантов. Арт-критик, автор книги о берлинских галереях Юлиана Бардолим рассказывает: «Гранты даются художнику, чтобы он мог заниматься не коммерческой деятельностью, а интеллектуальной и творческой. Для этого ему культурный фонд или государство выделяет примерно 900 евро в месяц и оплачивает мастерскую. Гранты всегда небольшие, и они заканчиваются. Это история не про жизнь, а про выживание».

Как объясняет Бардолим, для художника в Берлине есть два основных пути. Первый — сразу заключить контракт с галереей, переложив на нее заботу о продажах работ, а значит, и о доходе художника. Второй — самостоятельно выстраивать институциональную карьеру, что значит, по словам критика, «перекатываться с гранта на грант, со стипендии на стипендию». Далеко не всегда их удается получить. «У меня был приятель в университете, ему приходили постоянные отказы, он ими заклеил всю стену. В какой-то момент мы думали, что он выбросится с десятого этажа — хорошо, что Берлине мало десятиэтажек», — рассказывает Бардолим. Этот этап, когда ты работаешь на имя, очень сложный, на нем ломаются процентов 80 молодых художников — уходят в коммерческую деятельность, либо вообще уезжают из страны.

Однако на следующем этапе уже имя работает на тебя. Если фамилия художника встречается в крупных проектах, к ней поднимается и коммерческий интерес. Тогда уже сам художник может диктовать галереям свои условия, а не соглашаться на часто невыгодный для себя обмен. Обратный порядок — сначала галереи, а потом имя — по словам Бардолим, встречается чрезвычайно редко. «Да, сначала ты зарабатываешь хорошие деньги. У тебя регулярные выставки раз в год, отвезли тебя в Базель, Майами. А дальше интерес к тебе падает, потому что нет институциональной карьеры. Галерея выставляет требования: “Ну-ка быстренько под следующую ярмарку 15 холстов 120х170” — и художник фигачит. Пока галерист из него все соки не выпьет, он его не отпустит. В результате человеку 45 лет, а у него нет карьеры.

Карьера — это не список галерей, а список международных проектов, в которых участвовал художник, стипендии, гранты, биеннале и прочее. Вот это карьера, вот это имя. А продал ты хоть одну работу или нет — это никого не интересует.

 

Кстати, Франц Эрхард Вальтер, получивший признание на Венецианской биеннале, всю жизнь еле сводил концы с концами, не продавался вообще. Его концептуальное искусство далеко не для каждой стены. И работать он мог именно благодаря поддержке фондов и государственных институтов.

«Нас вообще никто не поддерживает, — с порога говорит мне художник Дмитрий Врубель. — То, где вы сейчас находитесь, называется немецким словом “ферайн”, то есть клуб. Нас шесть человек-основателей, и мы все это сами финансируем».

Месту, которое неофициально называется «Открытая студия», очень сложно подобрать однозначное определение. Тут есть маленькая театральная сцена, но сейчас она завешана бумажными картинами. В одной из них специально проделана дырка, в которую можно заглянуть. Перед сценой стоит диван, столики. На входе — барная стойка и холодильник с вином и пивом. Это место «уникальное универсальное», как говорит о нем сам художник. Здесь проводятся вернисажи, концерты и вечеринки. Основное пространство занимают картины Врубеля и его жены Виктории Тимофеевой (художники работают в тандеме).

Врубель и Тимофеева переехали в Берлин семь лет назад, будучи известными в России, с «биографией» и крупными выставочными проектами. Их хорошо знали и на Западе. Работа Врубеля «Братский поцелуй» с целующимися вождями СССР и ГДР Леонидом Брежневым и Эрихом Хонеккером, написанная в 1990 году на сохранившейся части Берлинской стены, — в числе самых известных граффити мира. Мотив врубелевского «поцелуя» очень часто потом обыгрывался и другими художниками. Тем не менее сказать, что известность сильно помогла на новом месте, Врубель с Тимофеевой не торопятся. «У нас нет корней, чтобы встроиться в тусовку. Наши родители в одну школу с известными берлинскими кураторами не ходили, с ними не пили. Мы чужие, потому что нет корней, нет прошлого», — говорит Врубель, вспоминая московскую художественную среду, в которой все было намного проще. «Там мы с 19 лет тусовались с концептуалистами. И здесь у нас этого нет!»

Художник сравнивает западную арт-индустрию с закрытой пирамидой, по которой не просто тяжело карабкаться наверх — часто непонятно, где в нее вход. «Русские художники оказываются один на один с этой пирамидой. У них нет сопровождающих. Ты стоишь в общей очереди, ты в ней стопятидесятитысячный», — говорит он.

Сейчас художники все делают самостоятельно. «Как только мы переехали, нам поступила пара предложений из галерей, и они нам очень не понравились, — рассказывает Тимофеева. — Потом появились даже мошенники, предлагавшие грабительские контракты. Мы не видели особой разницы, работаем мы с галереей или без галереи. Пока мы занимаем уникальную нишу, и очень сложно тем же галеристам предложить нам что-то большее, чем мы имеем. Но нам кажется, мы уже достигли того уровня, который позволит показать наши проекты на больших площадках».

Последние несколько лет Дмитрий Врубель и Виктория Тимофеева работают над серией «Толстоевский». Это современная иллюстрация к русской классической литературе, в которой смешиваются тексты Толстого, Чехова, Достоевского и образы (часто маргинальные) из интернета и социальных сетей. Работы получаются очень мрачные, даже если ничего страшного на них нет. От вида обычной советской семьи, собравшейся за праздничным столом, становится неуютно. «Нас часто спрашивают, почему у нас мрачные картины. Мы научились отвечать. И русская жизнь, и русская литература — это кошмар, кошмар, кошмар. Комната ужасов, которая не прекращается», — объясняет Врубель. Именно так — в виде комнаты ужасов в луна-парке — художники и хотят экспонировать свой проект. Для этого их небольшого помещения недостаточно: нужен либо музей, либо отдельный павильон. «Но чтобы выставиться, нужны знакомые», — вздыхает Тимофеева.

В этом году художники создали общество поддержки и развития Vrubel + Timofeeva, благодаря которому удается покрывать четверть расходов студии. Взнос в фонд от частного лица составляет 50 евро в месяц, от компании — 100. В обществе немало известных людей, которые «жертвуют», по словам Врубеля, свои звездные имена. Живя в Берлине, создатели студии все равно остаются русскими художниками, пишущими в основном о России.

«Мы пытаемся делать подходы к немецкой литературе: Гете, Шиллеру. Но не втыкает. А вот “Война и мир” втыкает», — признается Врубель.

 

С художником-иллюстратором Алешей Блау встретиться удается на кухне его берлинской квартиры, почти ночью, когда дети ложатся спать. По-немецки его имя написано на визитке так: Aljoscha. В Германии он живет 15 лет.

Первые книги с иллюстрациями Блау начали выходить, когда он еще был студентом Академии прикладных искусств в Гамбурге. Сейчас он преподает сам. Ведет курс рисунка и иллюстрации в Школе анимации в Дании, проводит мастер-классы в разных европейских городах. Говорит, что это «способ заработать деньги» и хоть какое-то общение. Работа иллюстратора требует тишины. «Много времени ты проводишь один, в заточении, не разгибаясь, — признается Блау. — Когда местные иллюстраторы собираются вместе, это довольно скучное зрелище».

В последнее сложно поверить, держа в руках книгу Блау о Кап-дʼАгде. Это небольшой городок на юге Франции, где собираются 50–60 тысяч нудистов и свингеров. Место огорожено, и просто так туда не попасть. «Там можно делать все, кроме фотографий», — рассказывает Алеша. Поэтому две с лишним недели, что он там жил, он постоянно рисовал эскизы. Из трех тетрадей со скетчами собралась книга, под которую Блау самостоятельно нашел издателя. В начале этого года его книга получила престижную премию German Design Award, причем в неожиданной категории — фотоальбомов.

Берлину, конечно, далеко до гедонистической свободы Кап-дʼАгде. Но и здесь, говорит художник, «все сделано для людей, при этом до тебя никому нет дела: можешь одеваться как хочешь, быть кривым, косым и с тремя глазами». Еще в Берлине по-прежнему дешево, и при этом много всего происходит.

Я стараюсь не мучить Алешу расспросами, так как уже поздно, а утром у него самолет. Впервые за три года он летит в родной Питер. «Конечно, я еще чувствую себя русским. Но, с другой стороны, многое русское для меня чудовищно далеко», — признается Алеша.

— Тебя кто-нибудь здесь считает русским художником? — спрашиваю я.

Он задумывается.

— Вряд ли. У меня фамилия еще такая — Блау, досталась от мамы. Непонятно, русская она, немецкая или еще какая. Никому особенно нет дела. Здесь каких художников только нет».

Фото: Катерина Никитина

Художественный въезд

Как переехать в Германию, если вы художник

Влад Пинский, юрист, специалист по вопросам иммиграции, Берлин

В Германии есть специальный подраздел законодательства, которым регламентируется въезд в страну представителей свободных профессий. Таких профессий около девяноста: художники, музыканты, психологи, архитекторы и т.д. Германия благосклонно относится к людям искусства, и поэтому даже не очень известный художник имеет шанс переехать. По сути это тот же вид визы, что и бизнес-виза.

Художнику, планирующему переезд, нужно выполнить несколько формальных требований. Одно из них — показать, что ему есть на что жить первое время. К примеру, если человек хочет переезжать один, без семьи, и у него есть 35–40 тысяч евро, то с высокой степенью вероятности он получит визу. Разумеется, ему надо будет также предоставить свидетельства того, что он действительно художник. Тут могут пригодиться сертификаты о художественном образовании, грамоты, статьи в прессе.

Кроме того, нужно будет составить план действий на два года, что-то вроде бизнес-плана. Примерно такой: «Я художник, планирую жить в Берлине. В первые два года собираюсь продавать по десять картин в год и сделать за это время пять выставок. Я знаю людей, которым интересны мои работы, и они будут приходить на мои выставки, а также приезжать на них из России». Большое значение имеют также «якоря» — связи в профессиональных сообществах Германии. Если их представители напишут официальные письма, в которых достойно оценят профессионализм художника, это сильно повысит его шансы.

Если художник владеет немецким или английским, то он может подготовить документы и сам. Однако МИД Германии часто вступает в переписку и запрашивает какие-то уточнения и подтверждающие документы, и процесс получения визы может оказаться не таким простым. Хотя бы на начальном этапе стоит консультироваться со специалистом. Он же поможет обжаловать решение, если оно вдруг окажется не в пользу кандидата.

(спасибо Лине Амлинской и Smart forum Berlin за помощь в подготовке материала)