Наталья Цуканова, бывшая глава J.P. Morgan в России: зачем начинать свой бизнес, и почему это нормально — тратить миллион долларов собственной зарплаты на благотворительность

Наталья Цуканова — основатель финансовой компании Xenon Capital Partners, одна из немногих русских, полностью интегрированных в жизнь английского истеблишмента. Наташа возглавляет международный совет Лондонского филармонического оркестра, занимается развитием Лондонской Королевской оперы. Вместе с мужем Игорем Цукановым они создали благотворительный семейный фонд Tsukanov Family Foundation, который помогает студентам и культурным организациям. В интервью ZIMA Наталья Цуканова рассказала про свою карьеру и объяснила, почему она считает правильным тратить столько денег и времени на благотворительные проекты. Поскольку у Наташи трое детей, мы также поговорили о том, как совмещать успешную карьеру и активную общественную жизнь с материнством.

— Наташа, у вас блестящее образование. Вы были в числе первых русских студентов в Гарварде. Как так получилось?

— Вы знаете, первый раз я поехала в Америку с группой студентов по обмену. Горбачев подписал какие-то соглашения, и в Россию впервые приехали учиться американские студенты. А мы поехали учиться в Америку, по-моему, на два семестра. Я попала в Университет Индианы. Потом я вернулась, окончила МГУ, и после этого уже подала документы в Гарвард на специальную программу для международных студентов.

— Там были русские кроме вас?

— Был еще один мальчик из России. Тогда в Гарварде только начали появляться русские, очень мало, мы были совсем-совсем первыми.

— Как к вам тогда относились? Это был конец 80-х, то есть вы были даже не столько русскими, сколько еще советскими студентами на Западе.

— Есть разница между Индианой и Гарвардом. В Индиане русских студентов, да и наверное, вообще русских тогда просто не видели. А в Гарварде видели все. С политической точки зрения то, что происходило тогда в Советском Союзе, вызывало много интереса. А то, что приехали сейчас еще и русские студенты, — казалось совершенно естественным. Там всегда были и студенты, и профессора всех национальностей. Я не заметила какого-то особенного отношения.

— По возвращении в Москву у вас сложилась феноменально быстрая карьера. С позиции старшего специалиста J.P. Morgan вы меньше чем за 10 лет доросли до главы российского подразделения.

— Не совсем так. В J.P. Morgan я никогда не работала в Москве. Меня наняли в энергетическую группу лондонского офиса банка J.P. Morgan. Насчет быстрой карьеры — не знаю, я ни с кем себя не сравнивала. Я занималась много лет сделками по всему миру, которые связаны с нефтью, газом, энергетикой. И в какой-то момент возглавила инвестиционно-банковское отделение по работе J.P. Morgan в России и странах СНГ. Но формально я никогда не базировалась в Москве. Я уже много лет живу в Лондоне со своей семьей. Хотя, конечно, был период, даже целые годы, когда я очень часто летала в Россию — бывало, что каждую неделю, если шли сделки, которые требовали такого внимания.

— Получается, что в Лондон вы переехали по работе?

— Да, абсолютно.

— И ваша семья переехала за вами?

— Я приехала сюда со своим старшим ребенком. Очень долго мы жили на два дома. Мой муж Игорь (Игорь Цуканов — меценат, основатель инвестиционного банка «Группа ЦентрИнвест» — прим. ZIMA) тогда занимался бизнесом в Москве, у него также было подразделение в Нью-Йорке. Но мы старались вместе проводить выходные дни. И это было в Лондоне.

— Игорь летал сюда на выходные?

 — Да, обычно Игорь прилетал. Мы все выходные проводили всегда с ребенком, а потом уже и с двумя детьми. Но, строго говоря, в будни я тоже практически все время была где-то не в Лондоне. Потому что в Лондоне нефть и газ не производят. А я больше работала с развивающимися рынками, поэтому могла быть или в Индии, или в Китае, или в Кувейте. Муж мой любит шутить, что он меня на много лет как бы сдал в займ банку. На самом деле действительно у нас было не очень много времени вместе. Поэтому мы даже не успевали ссориться. Когда собирались вместе, всегда очень позитивно проводили выходные дни.

А врачи как работают? А как работают учителя? Банкирам все-таки еще при этом платят много.

— Говорят, что у инвестбанкиров совершенно жуткое рабочее расписание. Работа по 12-14 часов в день считается нормой.

— Вы знаете, да. С другой стороны, меня эти разговоры всегда немножко удивляют. А врачи как работают? А как работают учителя? Банкирам все-таки еще при этом платят много. По крайне мере, когда я работала, нам достаточно много платили. Говорят, сейчас стали меньше платить в финансовом секторе, но это все равно очень много по сравнению с тем, сколько получают люди, работающие в больницах, или люди, занимающиеся детьми. Я всегда относилась к этому очень спокойно. Мне кажется, что прекрасно, когда у вас есть выбор, — работать или не работать. А уж если вы работаете, то работайте.

— Вам никогда не казалось, что работа занимает слишком много сил?

— Мне реально всегда очень нравилось заниматься тем, чем я занималась. Мне и сейчас нравится проводить сделки. Конечно, есть определенные недостатки в любой профессии. Но сказать, чтобы я прям так мучилась — честное слово, такого не было.

У меня не было желания сделать какую-то безумную карьеру. Но за нами особо ничего не было — ни богатых родителей, ни больших капиталов. Когда мы начали свою семью, появился сначала один ребенок, потом второй — и встал вопрос ответственности.

— У вас трое детей. Как вы балансировали между карьерой и материнством?

— Когда мы приехали в Англию, Никита, наш старший сын, как раз пошел в школу. И у него тоже появилось много обязанностей. Можно долго обсуждать, правильно ли, что мама столько работает и видит ребенка фактически только по выходным. К этому можно по-разному относиться, но зато в выходные мы точно проводили все время вместе. Мне кажется, здесь нужно быть очень честными. Если дети знают, что вы работаете, а не просто где-то гуляете, то они к этому тоже относятся с уважением. У меня не было желания сделать какую-то безумную карьеру. Но за нами особо ничего не было — ни богатых родителей, ни больших капиталов. Когда мы начали свою семью, появился сначала один ребенок, потом второй — и встал вопрос ответственности. Можно решить, что работает один человек в семье. Но все же что-то может случиться, правильно? Поэтому мы решили, что будем работать вдвоем.

К тому же в то время был такой активный период на нашем рынке. Может быть, мы не супергерои, а обычные “проклятые”, как их принято ругать, банкиры и финансисты. Но мне часто казалось, что то, что я делаю, действительно приносит пользу. Это было полезно и для развивающихся рынков, и для компаний, которым я помогала интегрироваться в международную среду. Сейчас нам всем морально тяжело. Когда мы смотрим на то, что происходит в мире, очень больно и обидно. Мы работали в очень позитивный период. Компании с развивающихся рынков, в том числе из России, действительно выходили на международные рынки, интегрировались в международное экономическое пространство. Это все создавало ощущение подъема.

— Это было в 2000-х?

Да, начало и середина 2000-х.

— Сейчас в банковской среде другие настроения?

— Не только в банковской. Честно говоря, вообще трудно поверить в то, что происходит. Нам повезло пожить в период, когда весь мир становился ближе, интегрировался. Сейчас, с какой стороны ни посмотри, много полностью противоположных тенденций. Это тяжело, конечно.

— Вы ушли из банка, чтобы открыть свою компанию — Xenon Capital Partners. Почему вы решили это сделать?

— С одной стороны, работать в структуре — это здорово. Покуда ты очень эту структуру уважаешь и многому там учишься. Я работала с очень-очень интересными, опытными людьми. Со многими из них я и сейчас дружу. Но мне всегда было интересно: а что ты лично-то стоишь? То есть на сделках, которые ты проводишь, ты представляешь организацию? Или все-таки ты сама можешь что-то сделать без поддержки этой огромной структуры? Вот, наверное, самый главный вопрос. Когда вы свой бизнес начинаете, тогда ответ на этот вопрос приходит сам собой.

— То есть вы хотели попытаться понять…

— Да я ничего не хотела, так просто получилось. Так сложилось, что пора было уходить из J.P. Morgan. И когда я ушла, сразу появились какие-то возможности. Честно признаюсь, что я ничего не планировала. Когда сейчас мы с командой Xenon на это смотрим и понимаем, что почти 10 лет работаем, в это вообще не верится.

— Насколько вы вовлечены в деятельность собственной компании? Это ежедневная работа?

— Очень активно. Но чем работа в Xenon отличается от работы в J.P. Morgan? Не только для меня, а я думаю, для всей моей команды. У нас бюрократии нет, в хорошем смысле. J.P. Morgan — это огромная структура, в ней много обязанностей. Вы должны прийти на работу и участвовать в заседаниях комитета по такой-то стратегии, комитета по другой стратегии. Нужно постоянно собеседовать людей, принимать участие в каких-то решениях. Словом, есть много обязанностей, которые связаны с работой в большой организации. А когда у вас такая маленькая структура, то таких обязанностей в общем-то нет. Мы все друг друга знаем и все вопросы решаем между собой быстро.

Главный вопрос: есть ли сегодня сделка, какая сделка, и в какой она стадии? Покупка компаний, продажа компаний, слияние компаний — мы этим всем занимаемся. Работа может быть на полдня, а может быть круглосуточной. Я думаю, это ничем не отличается от любой маленькой компании, когда вы работаете столько, сколько надо и когда надо. При этом, конечно, появляется совсем другая гибкость. То есть если в настоящий момент мне не нужно находиться на конференц-звонке или встрече, которая касается интересов моего клиента, то я могу прийти к вам в гости и с вами поговорить.

— Сколько лет существует благотворительный фонд Tsukanov Family Foundation?

— Мы очень давно начали заниматься всем тем, чем сейчас занимаемся, но, может быть, вначале это было в меньшем масштабе. Организовались как семейный фонд мы лет 10 назад.

Мы уже много лет оплачиваем ряду детей их образование в английских школах.

— Расскажите подробнее о программах, которые поддерживает ваш фонд.

Есть три направления, на которые мы тратим деньги. Первое — это образование. Мы уже много лет оплачиваем ряду детей их образование в английских школах. В первую очередь это Eton для мальчиков и St Paul’s для девочек, хотя в разные годы мы сотрудничали с порядка 15 школами. Туда изначально берут одаренных детей, но бывает, что их родители не могут себе позволить оплатить их учебу. Мы помогаем. Это не значит, что мы всегда оплачиваем учебу полностью. Иногда колледж берет на себя часть, а мы добавляем.

— А как вы отбираете детей?

— Мы сами никогда не отбираем, отбирают школы. Они все проверяют и говорят: нам кажется, что вот такая-то семья половину платить может, но больше — уже сложно. Не могли бы вы помочь в этом?

— Вы помогаете детям разных национальностей?

— Да. Но конечно, нам особенно интересно поддерживать детей, которые как-то связаны с бывшим Советским Союзом. В этом смысле для нас нет никакого различия — ребенок казахский или русский, или украинский. Также мы оплачиваем детям учебу в Королевском колледже музыки. Там обучение не так дорого стоит, потому что дети приходят на один день, в субботу. Но с другой стороны, это очень важно — если растет музыкально одаренный ребенок, у него должна быть возможность туда приходить, независимо от финансового положения семьи.

— А дети знают, кто их поддерживает? Что это конкретно вы, конкретно Игорь?

— Очень по-разному. Есть ребята, которые уже окончили учебу и стали нашими большими друзьями. А есть ситуации, когда мы этих детей не видим. Мы никогда не будем им навязываться.

Иногда меня о чем-то просят или даже настаивают. А я говорю, что для того чтобы решиться поддерживать определенный проект, я должна все-таки эти деньги заработать.

— Второе направление работы фонда — искусство?

— Да, и этим в основном занимается Игорь. Хотя в этом направлении тоже есть два уровня. С одной стороны, есть проекты, которые вынашивает Игорь. Он берет на себя основную долю финансирования, работает с кураторами. Это, как правило, проводится в сотрудничестве с галереей Saatchi.

С другой стороны, большими проектами мы совершенно не ограничиваемся. Мы очень рады скромно поддерживать разные выставки, которые не мы инициировали, или некоторые музеи. Но мы так называемые “активные благотворители”, поэтому чаще стараемся, чтобы то, что мы поддерживаем, было связано с русской культурой. Ну а третье — это то, что для меня особенно близко, — музыка, балет, опера. Есть два института, с которыми мы работаем очень-очень близко. Это LPO (Лондонский филармонический оркестр) и Royal Opera House (Королевская опера). Есть также много других небольших проектов.

— Сколько в год Tsukanov Family Foundation тратит на благотворительность?

— Это зависит от того, идет ли большая выставка, сколько больших проектов на этот год попало, или сколько детей у нас одновременно обучаются на стипендии. Примерная сумма — от 500 тысяч до миллиона долларов в год. В последние пять лет, я бы сказала, это то, что я зарабатываю. Для меня это очень хороший критерий отбора проектов, в которых я участвую.

Иногда меня о чем-то просят или даже настаивают. А я говорю, что для того чтобы решиться поддерживать определенный проект, я должна все-таки эти деньги заработать. Опять-таки, это не каторжный труд — мне нравится делать свои сделки. Но все равно надо как-то организоваться. Может быть, все же лучше пойти поиграть в теннис. Мне кажется, хорошо, когда вы занимаетесь благотворительностью на таком уровне, что для вас это значимо. Поэтому вы не занимаетесь ерундой.

— Вы входите в совет наблюдательных директоров и в комитет по развитию Королевской оперы. Вы туда попали как благотворитель или как первоклассный финансист, который может помочь своим опытом?

— Хороший вопрос. Думаю, что в development committee я попала как профессионал-финансист. Меня туда привлек Иэн Тэйлор, который два года назад стал председателем попечительского совета Королевской оперы, но до этого много лет возглавлял группу Vitol — это крупнейшая энергетическая компания. Люди, которые помогают Королевской опере, — топы высокого уровня.

— И они занимаются этим в свободное от основной работы время?

— Абсолютно.

— Не получая зарплаты…

— Естественно. Но занимаются очень серьезно. Это совсем не те люди, у которых либо много времени, либо просто очень много денег. В таких комитетах нужно очень серьезно работать. Обычно все люди, которые в них входят, тоже что-то вносят в поддержку института. Но мы, например, в Королевской опере далеко не самые большие спонсоры.

Есть семьи, которые вносят десятки миллионов. Мы просто не можем там быть самыми большими спонсорами. Но мы делаем то, что можем. Я имею все-таки определенную квалификацию в финансовой области и помогаю с этими вопросами. Но может быть, самая моя большая радость — это когда я могу своих друзей тоже вовлечь в жизнь оперы. Недавно мы ходили смотреть «Записки из мертвого дома» по Достоевскому. Позвали друзей-академиков, профессоров из Кембриджа в области искусства. Нам казалось очень важным услышать их мнение. И вообще важно, чтобы они приехали посмотрели. Мы очень много всего такого организовываем.

Что бы ни произошло в мире, кто бы с кем ни поссорился, я, честно говоря, не представляю, что люди перестанут ходить под Рождество на «Щелкунчика».

— А вы имеете какое-то влияние на выбор постановок, репертуар Королевской оперы? Можете что-то предложить?

— Я думаю, что правильный ответ такой: нет. Но влияем мы все, русские, тем, что ходим в Королевскую оперу. Играет ли это роль — конечно, играет. Понимаете, у нас как у русских есть огромное преимущество — это наша культура, музыка и балет. Что бы ни произошло в мире, кто бы с кем ни поссорился, я, честно говоря, не представляю, что люди перестанут ходить под Рождество на «Щелкунчика». Два года назад Королевская опера поставила «Годунова» в очень необычной, оригинальной версии Мусоргского. Это был большой риск, и мне хочется предполагать, что на него пошли из-за того, что достаточно много русских живет сейчас в Лондоне. Они приходят в оперу, начинают поддерживать ее. Но сами, нет, мы никогда ничего не предлагаем.

— Вы также входите в совет директоров Лондонского филармонического оркестра, в котором дирижирует Владимир Юровский. Вам важно, что он русский?

— Владимир Юровский — потрясающий дирижер. Но и сам оркестр мне всегда был очень интересен. Он играет много международной музыки, имеет, наверное, самый необычный репертуар. Но с музыкой у нас, русских, многое связано. Недавно был концерт пианиста Питера Донахью. Мне было 14 лет, когда он получил премию Чайковского. Для москвичей это тогда было настолько же важно, как матч Манчестер-Ливерпуль для англичан. Люди стояли на улице и скандировали: кто за Овчинникова, кто за Донахью. Это было чуть ли не самое главное в нашей жизни. Сейчас Донахью много лет играет с Лондонским филармоническим оркестром — и для нас это очень близко, интересно. Кроме того, сейчас в LPO идет 12-месячный фестиваль Стравинского. Где еще играют столько Стравинского? Это выдающееся событие.

— В LPO вы тоже работаете на общественных началах?

— Да. В последнее время мы с директором оркестра Тимом Уокером пошли на еще одну авантюру — создали совет международных директоров. Данная группа состоит из людей, которые представляют различные страны и культуры. Несмотря на то, что происходит вокруг, и то, о чем пишут газеты, Лондон остается глубоко международным сообществом. И члены нашего международного совета фактически являются посланниками и различных групп этого лондонского общества, и своих стран. Моя задача заключается в координации этого совета. В том, чтобы мы могли выбрать проекты, которые интересны всем: и оркестру, и зрителям, и тем международным лондонским слоям, которые стоят за нами.

Сейчас, по самым разным причинам, происходит дезинтеграция: Великобритания выходит из ЕС, Америка думает о том, как экономически защищаться от Китая. Выяснилось, что страны БРИК совсем разные, нет ничего общего между Россией и Бразилией. Все то, на чем мы выросли, стало расходиться в разные стороны. И мне кажется, что отношения России и Великобритании — это лишь маленькая часть этого процесса.

— Наташа, а как вы думаете: вся эта политическая ситуация, похолодание, которое начинается между Англией и Россией — может ли отразиться на культурных проектах?

— Я не знаю. Я не философ и не культуролог, но мое ощущение такое, что часто культура идет в противоположном направлении от политики. Двадцать лет назад мы наблюдали тенденции интеграции. Возникла единая Европа, наладилось очень близкое сотрудничество между Америкой и Европой. Россия начала выходить на международные рынки и интегрироваться в международную среду. Возникли страны, которые назвали БРИК, потому что они были похожи по тенденциям своего развития. Все со всем интегрировалось. Это происходило и в политике, и в бизнесе, и в головах людей.

Сейчас, по самым разным причинам, происходит дезинтеграция: Великобритания выходит из ЕС, Америка думает о том, как экономически защищаться от Китая. Выяснилось, что страны БРИК совсем разные, нет ничего общего между Россией и Бразилией. Все то, на чем мы выросли, стало расходиться в разные стороны. И мне кажется, что отношения России и Великобритании — это лишь маленькая часть этого процесса. А культура, как мне представляется, наоборот идет в противоположном направлении. Если вы посмотрите на то, что исполняется в последние три года в Королевской опере, то это просто какое-то международное раздолье: ставится очень много русского, чешского, ставятся оперы индийских композиторов. Не говоря о том, что играется очень много современной музыки: американской, европейской — всякой.

— Сколько времени у вас занимает работа с проектами фонда?

— Я думаю, что процентов 50.

— У вас остается время просто отдохнуть, ничего не делать, никуда не ходить?

— Ну почему, конечно. Иногда. Тут выбор такой: может быть, я немножко больше хотела бы играть в теннис. Или, может быть, я бы хотела ходить на растяжки в балетную студию. Но в принципе, занимаясь LPO или Королевской оперой, мы же очень много ходим туда. Смотрим постановки, слушаем музыку. И это чудесно, правда.

— Ваша дочка — музыкант. Ей передалась ваша любовь к музыке?

— Ей только 15. Она не музыкант, просто учится игре на скрипке и еще ряде инструментов.

— Но выступает. Я видела объявления.

— Да, правда. Начала выступать. И у нее очень хорошо получается. Но куда она пойдет дальше, мы пока не знаем.

— А сын — инвестбанкир. Вы поддерживали его решение?

— Он уже не инвестбанкир. Он работал два года в банке Morgan Stanley, причем в группе энергетики, что мне было очень приятно. Но сейчас он еще глубже пошел в индустрию — работает в компании Vitol. Видите, дочка у нас играет на скрипке, а сын, хотя ни на чем не играл, вместо этого много занимался спортом, но, что действительно здорово, — он очень-очень любит оперу и балет. Он даже входит в комитет молодых филантропов Королевской оперы. Это не моя инициатива. Туда нужно самому внести деньги, лично заработанные, а потом еще много работать. Участие в таком комитете — не привилегия, а общественная нагрузка. Он очень много ходит в оперу, часто мы ходим вместе.

— А сколько лет вашему младшему ребенку?

Савве 5 лет.

— У него счастливое детство? Растет в большом красивом доме в Лондоне, с хорошими родителями.

— Спасибо вам огромное. (смеется) Ну, по-моему, да.

Благодарим за организацию съемки лондонский бутик Chanel Fine Jewellery (и директора Яну Петанову).
Фото: Алина Агаркова.

Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить новые интервью и тексты: https://t.me/zimamagazine