Загрузка ...Катя Никитина встретилась с Иваном Панфиловым – живущим в Лондоне актером и продюсером, сооснователем компании Elephant Production Management, сыном Инны Чуриковой и Глеба Панфилова. 
Поговорили о детстве в знаменитой семье, о 90-х, нулевых и нынешнем дне, о русских за рубежом, Инстаграме и «успешном успехе».
Про детство и родителей
Иван, я не могу не начать разговор с родителей. Чувствовал ли ты в детстве, что твоя жизнь отличается от жизни других детей? Ты хорошо себя помнишь в детстве?
Да, прекрасно помню себя в детстве. Детство у меня было прекрасное, родители меня очень любили и любят, и я тоже их люблю. Я, наверное, избалованный ребенок. То, что у меня родители особенные, я понял не от родителей, а от учителей, школы, друзей.
Относились ли к тебе по-особенному другие?
Да, предвзято. Мне было тяжелее, чем другим. Например, если показывали по советскому телевидению или в кино родителей, то учителя мне могли сообщить свое личное мнение. Чаще всего критическое. Ребенком я это воспринимал достаточно серьезно. Преподаватель мог сказать: «Передай отцу, что рабочие Сормовского завода на белом белье не спали». Или, когда дети приносили вырезку из газеты с нехвалебной статьей про твою маму.
Я понял тогда, что о моих родителях могут писать плохо в газетах или кому-то что-то может не нравиться.
Была у меня одна знакомая – авторитетная женщина (кстати, выпускавшая первый журнал на английском языке в России). Дама, у которой году в 1985 был телевизор «Сони», видеомагнитофон, компьютер, «Мерседес». Она показала мне первые американские фильмы – «Звездные войны» и «Челюсти». Потом, когда меня показали по телевизору в фильме «Васса», я, пятилетний ребенок, спросил у этой авторитетной женщины, понравился ли ей фильм. Мне было не все равно.
Она ответила: «Я смотрела. Но одна вещь мне не понравилась. – Какая? – Ты мне не понравился. Передай своим родителям, что не пристало снимать своих детей в кино, это неэтично».
Это ты реально помнишь с того момента? Или кто-то тебе рассказывал?
Какой рассказ? Я в слезах пришел к отцу и сказал: «Как ты посмел меня снимать, это неэтично. Зачем ты сделал это? Ты все испортил». Он что-то отвечал, но это было неважно, авторитетна была дама с видеомагнитофоном.
Еще одна история из детства. Гуманитарный класс 75-й французской спецшколы, которую я очень не люблю, потому что все комплексы и все проблемы – из советской школы. Мне дали задание – образ Гамлета. Я, недолго думая, иду к отцу с этим вопросом. Он говорит: «Я только что интервью дал газете «Московский комсомолец», можешь почитать. А там ему этот же вопрос задали. Я, недолго думая, просто переписал этот ответ в свое школьное эссе.
Ответ преподавательницы был такой: «Банально и посредственно. Три с двумя минусами».
Или учительница по химии. Мне очень нравилась химия, потому что первая профессия моего отца – химик. Мне нравилось с ним заниматься, и ему очень нравилось, нас это объединяло.
Но однажды я поехал первый раз в жизни за границу на кинофестиваль в Израиль вместе с родителями. Мне было лет 12 тогда. И когда я приехал, эта учительница химии в первый же день мне ставит две двойки и говорит: «Знаешь, почему я тебе поставила две двойки? Потому что за Израиль надо платить».
Вот таким было детство. Отпустило меня, когда поступил в МГИМО, потому что оказалось, что там совершенно все равно, у кого какие родители.
МГИМО ты сам выбирал?
Да. С выбором забавно было. Когда нужно было поступать и выбирать, чем заниматься дальше, одна страна распалась, вторая только создавалась. И многие уважаемые люди – режиссеры, сценаристы, драматурги – вдруг из успешных людей внезапно превратились в нуждающихся. Кино перестало сниматься, денег резко не стало. Многие не смогли перестроиться и оказались в весьма затрудненной ситуации. Все было непонятно, странно, и идти по стопам родителей не хотелось.
В то же время мы были соседями с семьей Барщевских – режиссером Дмитрием Барщевским, братом Михаила Барщевского, юриста. Мы жили через стенку. Мне очень нравилось к ним приходить в гости. Я зашел к ним однажды в квартиру, а Наталья Виолина (жена Дмитрия – ред.) стояла на кухне и очень прозаично резала французский сыр, купленный в «Садко Аркаде». И я сказал: «Вот думаю, куда поступать».
Она меня спросила: «Знаешь, кто живет на самых дорогих улицах Лос-Анджелеса?».
Стоматологи?
Да! Она мне говорит: «Дантисты и юристы». Я так на нее смотрю. И она спрашивает: «Как у тебя с химией?». Я говорю: «Не очень. – Тогда иди на юридический. – А куда?». Она говорит: «В МГИМО». «Хорошо», — сказал я. Вышел из одной квартиры, перешел в другую, где мама жарила картошку на плите. И говорю: «Мама, я понял, куда я хочу поступать, надо поступать в МГИМО». Такой у меня был выбор. Я поступил и закончил.
Ты не жалел?
Нет. Я поработал юристом-международником.
На чем ты специализировался?
Я должен был работать дипломатом с испанским языком. Сейчас бы, может быть, работал в Аргентине или еще где-то. Я должен был ехать в командировку на Кубу в посольство. Но так получилось, что в результате я устроился юристом на телевизионный завод «Рубин». Была такая история в моей жизни. Был потом бизнес разный. Был я и ресторатором. В общем, меня побросало.
Тебе нравилось работать юристом?
Нет, никогда. Стол, стул, телефон, компьютер и все. Было не очень.
Про актерство и переезд в Лондон
Когда ищешь про тебя информацию, есть «Иван Панфилов актер» и есть «Иван Панфилов ресторатор».
Видишь, как у меня получилось с актерством: у меня был первый опыт давным-давно. И некоторые уважаемые мною зрители фильма «Васса» сказали, что не стоило.
Ты расстроился?
Конечно. Где-то это отложилось. Я до сих пор не очень люблю микрофон, не люблю быть на сцене.
Тебе было комфортно в ресторанном бизнесе?
Было интересно.
Расскажи подробнее про этот период.
Это было начало 2000-х, конец 90-х. Время великих надежд и возможностей. Можно было, работая, учиться, можно было открывать бизнес, не обладая профессиональными навыками. Да и где их было получать, когда старая система Мосресторантреста развалилась, а новый общепит [еще не появился]. Тогда я открывал общепит – фастфуд на Горбушке в Москве.
После этой Горбушки были другие проекты. Но потом наступил 2008-й год, очередной кризис, и что-то новое открывать было несвоевременно. Я понял, что, деньги стоило не вкладывать в новый проект, а просто вложить в себя и чему-то поучиться.
И так ты переехал в Лондон?
Да, переехал изучать film making. К тому времени я снялся в главной роли в фильме «Без вины виноватые», прочувствовал всю тяжесть профессии актера и наконец понял, чем занимается моя мать. Это тяжелейшая работа. Также я понял весь съемочный процесс. Для меня это было открытием.
Сериал «Без вины виноватые» (2008), заставка к трейлеру
Лондон я любил с детства. Отец работал с Лондоном, и я, учась во французской школе, бредил им. И втихую с репетитором учил английский язык, с которым, кстати, поступал в МГИМО.
Мне хотелось поступить в киношколу, где я бы как раз был не Иваном Панфиловым, а просто каким-то Айваном из России и не нес на себе [бремени родительской славы].
Тебе сколько уже было тогда?
Где-то около 30. Я поступил в школу и полтора года учился профессиям [связанным с кино]. В то же время у нас с Катей уже была наша фирма, пиар-агентство, консалтинг и продюсерская фирма, и мы стали делать разного рода мероприятия.
После киношколы ты стал работать по профессии?
У меня есть кинопроекты. У моей семьи есть киностудия, поэтому я все время что-то делаю с кино: мероприятия, премьеры, организация съемок, чего-то еще. Конечно, мне хочется реализовать себя с творческой точки зрения. И амбиции у меня есть режиссерские. Есть пара историй, которые бы мне было интересно сделать, но здесь все опять упирается в деньги и работу. Я надеюсь, что когда-нибудь это из разряда задумки и мечты превратится в реальность. Одна из таких задумок реализовалась, – связанная с театром.
«Аудиенция», три года назад?
«Аудиенция» – премьера была в 2017 году в апреле.
Как ты вообще заразился этим? Ты сразу увидел, что это нужно перенести на русскую сцену?
Даже не только на русскую сцену. Это связано с тем, что, например, для таких актрис, как Инна Михайловна, которые уже очень много чего сыграли, не так много есть интересных ролей, которые бы их заинтересовали. Мне про «Аудиенцию» рассказал Сергей Николаевич, и когда я увидел Хеллен Миррен, я понял, что маме это тоже будет интересно.
Когда рассказал им об этом, они все улыбнулись. Папа мне сразу сказал: «У тебя нет прав, перевода, чего-то еще. Никому это не надо. Кому интересна Англия». И вот из этого «ничего нет» шаг за шагом все получилось.
Инна Чурикова в спектакле «Аудиенция», Театр Наций (2017)
Как это все происходило?
Сначала пьесу надо было переводить. К счастью, оказалось, что прекрасный переводчик и знаток Англии Юрий Голигорский и его супруга Раиса тоже оценили ее. И когда я поделился своей мечтой за бокалом бургундского, он сказал: «Да, прекрасно. Я тоже вижу Инну Михайловну в этой роли, это было бы очень круто». И он в кратчайшие сроки перевел эту пьесу на русский язык. Этот перевод я отправил в Москву, попросил родителей прочесть. Они прочли и – о, удивление – им также понравилось.
Ты боялся, что не понравится?
Да. Могли сказать, что это скучно. Потом потребовалась масса е-мейлов, на которые долго никто не отвечал. Потом был первый отклик, потом первый контакт, потом первое «деньги вперед». Все как в Англии принято. И… with hard working and a little bit of luck у нас был контракт. После этого нужно было искать деньги на постановку. Тоже целая история, но она реализовалась при помощи Усманова, который поддержал моих родителей.
Хеллен Миррен участвовала?
Нет, она никак не участвовала, она в то время играла эту же пьесу в Нью-Йорке, не совпали по времени. Мы ее ждем в Москве и надеемся, что все состоится.
«Аудиенция» была только в Москве? Вы не показывали ее в Лондоне?
В Лондоне мы не показывали. Не знаю, может быть, когда-нибудь покажем.
Ты доволен этим спектаклем? Он успешный?
Успешный успех… Слово «успех» в этом бизнесе не произносится. «Удача» – да. А за успех артисты не пьют никогда. Хотя, может, это старая школа моих родителей. А так да, это спектакль, который идет и будет идти, дай бог здоровья исполнительнице главной роли и также здоровья нашей королеве.
Про бизнес и про русских
С Катей вы познакомились в Лондоне?
С Катей мы знакомы, по-моему, года с 2003-го. Познакомились мы в Таллине на дне рождения у знакомого. Потом дружили-дружили, общались-общались. На самом деле это она отчасти также эмоционально повлияла на мой переезд в Лондон.
Она уже жила здесь, а я жил в Москве в новой квартире, где устраивал свою жизнь. И она как-то приехала, и мы простояли в пробке, чтобы доехать до дома из супермаркета. Расстояние было 500 метров, простояли мы часа два с половиной, пока бензин ни кончился в машине. Снаружи – минус 30. Мы как-то добрались, ужинать уже не хотелось. А это я хотел принять у себя в новых комфортных условиях на улице Мосфильмовской!
Она сказала: «Ваня, не знаю, как ты здесь жить будешь». И это на меня эмоционально повлияло. Потом был этот самый кризис, когда проверяющих стало больше, а прибыли меньше. И все привело к тому, что я сдал свой ресторан и уехал сюда. На этом с ресторанами я закончил.
С Катей вы занимаетесь сейчас пиар-бизнесом.
У нас пиар, консалтинг и продакшн. Нет такого, что мы специализируемся на чем-то. Да, у нас есть направление бизнеса – это пиар отелей и дорогих брендов. И специализация наша – это ‘Russian-speaking world’.
‘Russian-speaking world – это что?
Сейчас неважно, у кого какой паспорт, и неважно, кто откуда приехал. Русскоговорящие люди из Риги, из Казахстана, из Тбилиси, из Армении, из Украины, те русскоговорящие, которые живут в Лондоне. Гражданами какой страны и подданными каких корон они являются. Это достаточно большие, очень активные общины: Майами, Германия, Израиль, Италия, какие-то сезонные места обитания русскоговорящих людей. Их всех объединяет общее культурное поле и общий культурный фон, примерно похожие интересы.
Чем отличаются русские в Лондоне от русских во Франции и от русских в Америке?
Те люди, которые интересны нашим клиентам, в принципе, мало чем отличаются. Но вообще русские коммьюнити в разных странах, безусловно, разные. Есть рабочая эмиграция. Есть финансовая эмиграция. Есть политическая эмиграция. Есть люди, которые живут сезонно. Они пребывают в неком движении.
Вы начали бизнес в Лондоне десять лет назад?
Да. Сначала мы устраивали кинопремьеры с помощью знакомств. Потом стали заниматься гастролями, устраивали всю информационную поддержку гастролей театра Бориса Эйфмана. И масса разных других проектов, я сейчас просто не назову, надо вспомнить.
Привозили русскоязычные проекты?
Мы не привозили. Мы устраивали поддержку, организацию. Они сами приезжали. Мы устанавливаем правильные мостики, следим за тем, чтобы все друг друга поняли и чтобы проекты состоялись. Потому что очень часто все чего-то хотят, но ничего не происходит. Из-за того, что кто-то не так написал, кто-то не так ответил, у кого-то что-то не получилось.
А мы ведем комплексный менеджмент такого рода проектов. Будь то наши дизайнеры здесь или английские фирмы, которые хотят вести деятельность в России. Сейчас, конечно, по известным причинам активность несколько понизилась, но тем не менее категория Russian speaking world, живущая в Монако, в Лондоне и так далее, все равно продолжает быть желаемой.
Ты видишь изменения в русском Лондоне за десять лет? Десять лет назад здесь все было абсолютно голым, а теперь…
Нет-нет, здесь был колоссальный бум. Году в 2008-2009, когда был экономический форум. Тогда как раз сюда все переезжали.
А теперь идет информационная война, и обе стороны ищут негатив. Фон, который идет из России и фон, который здесь создается, – оба не отличаются объективностью.
Ты это ощущаешь? Я, например, нет. Понимаю, что в политике очень плохие взаимоотношения, но не чувствую, как это отражается на мне.
Рассказываю тебе. Приходишь в ресторан, а тебе знакомые говорят: “Oh, Ivan, is it safe to have afternoon tea with you? Don’t poison me”.
Это же small talk.
Да, small talk, так пошутят раз, два, три, четыре, пять.
Но и на бизнесе это тоже отражается. У нас были, например, клиенты и проекты в Америке. Но из-за санкций никто не будет вести рекламную кампанию на русском рынке. Потому что, во-первых, это не такая большая потеря – он ведь сократился. Во-вторых, зачем им это нужно, когда могут быть потенциальные риски. Лучше давайте займемся Китаем.
В таком духе. Поэтому где раньше мы были [в приоритете] – сейчас обходятся без нас. У меня есть друзья в частных банках – они пачками закрывали миллионные счета русским гражданам без объяснения причин. Все думали: как вы проживете без наших русских денег? А в в соседней комнате банки открывали такими же пачками уже 100-миллионные контракты китайским клиентам. Поэтому без нас переживут. проживут, как бы ни злорадствовали российские СМИ.
Русское схлопывается?
Пойди спроси у людей, которые работали в агентствах недвижимости в Лондоне, или тех, кто оформлял вид на жительство: когда у них было больше бизнеса, сейчас или тогда? Все, все заканчивается.
Есть еще одна вещь. Раньше сюда отправляли семьи. Сейчас уже Англия не является той страной, куда можно в последний момент эвакуироваться в случае враждебного поглощения бизнеса в России.
Можно было так: раз – и очутиться в Англии, с семьей, и сразу оформляли юристы. Сейчас это уже очень сложно и очень дорого. А есть и другие места. Сейчас в России предпочитают оформлять паспорт Израиля. Это же советуют и английские юристы: «У нас будет долго. А давайте вот туда».
Но ты не собираешься уезжать из Англии?
Нет. Я совершенно не боюсь [таких перемен]. Мое агентство занимается проектами в области культуры, есть работа с людьми, работа с коммьюнити, работа с людьми, у которых есть интересы в России или в русскоговорящем мире, и у тех русских, которым интересна Великобритания и англоязычный мир. Это будет происходить и дальше. Потому что были времена хуже, и все равно все происходило. Были времена холодной войны и не меньших шпионских скандалов, но Кировский балет все равно был на сцене Royal Opera House.
Думаешь, дойдет до холодной войны?
Я больше уже ничего не думаю. Все то, что произошло, начиная с Олимпиады 2014 года, – этого невозможно было даже предположить, даже в фантазиях.
Про медиа и PR
Ты работаешь в пиаре. Индустрия сильно меняется?
Индустрия колоссально изменилась. Оказалось, что все эти диджитал-инфлюэнсеры и opinion leaders аудитории дают больше, чем все остальное. Наверное, все началось с Кардашьян, маленький твит которой означал все. То же самое все эти видеоблогеры.
Вы с ними работаете?
Да, потому что теперь у всех запрос на такие вещи. Мы с ними работаем, мы их продаем, знаем, кто на чем специализируется. Есть также и мини-блогеры, есть мини-инфлюэнсеры. У кого-то может быть, 10 тысяч подписчиков, но поскольку он сам является представителем мира luxury, то у него там та целевая аудитория, которая интересна эксклюзивному отелю.
И все равно нужен контент. Раньше нужны были статьи и публикации в печатных СМИ, потом в их онлайн-версиях. А теперь люди подписаны на Инстаграм и даже печатные СМИ пишут об Инстаграме. Поэтому и мы и работаем с теми людьми, которые в Инстаграме создают свой минимир.
Хотя и Инстаграм может в какой-то момент оказаться пузырем. Потому что, например, тренды миллионных блогеров или инфлюэнсеров Китая меняются каждые два месяца. В стране, где миллиард с чем-то жителей, блогер, у которого пара миллионов, быстро может перестать быть актуальным.
А вы пытаетесь смотреть на перспективу, что будет после блогеров? Что придет им на смену? В традиционных СМИ кризис, и это все понимают.
Традиционные СМИ перестроятся. За ними присутствуют большие игроки и крупные корпорации. Вполне возможно, что и все эти независимые блогеры начнут принадлежать большим корпорациям. Потому что сейчас приезжают блогеры уже со своим штатом, со съемочной группой, у них уже свой продакшн. Они становятся брендами. А если есть бренд, значит, у него есть цена, значит, он может быть куплен и продан.
Вы работаете с «дорогими» клиентами. Есть ли у тебя ощущение, что с этими рынком случится в будущем? Куда он идет?
Сейчас поколенческая история – это ‘sustainability’. Все должно быть ‘sustainable’. И все задумываются об этом. И кампании очень многих брендов посвящаются этому.
Хотя это же поколение взяло и вернуло, например, огромные логотипы на одежду – то, от чего нас уже когда-то тошнило. И это идет работа через этих всех молодых инфлюэнсеров. Они, может быть, и хотели бы думать, что одежда – это неважно, а важно ‘sustainability’ или что-то еще. Но им говорят: нет, важно, вот тебе бренд, но теперь это ‘sustainable’, потому что сделано на фабриках, где платят хорошую зарплату, а также из материалов, которые не загрязняют окружающую среду. И еще тебе какой-нибудь будет мега-модный ‘recycling’.
Нет такого ощущения, что новое поколение потребляет меньше?
Нет. Новое поколение может тратить меньше, потому что количество людей в мире растет. [Но общее потребление не меняется].
Тебе нравится смена трендов, тебе самому интересно?
Хорошо, что мир меняется, хорошо, что он разный. Находясь, например, в Латинской Америке, понимаешь, что мир огромный, разный. И Европа или Россия – это не пуп Земли. А есть совершенно другие общества, другие марки, другие люди.
Фото Splento
В Лондоне живет много интересных людей, русских и не только. Мы пишем о них в ZIMA Magazine и встречаемся с ними в ZIMA Club. Присоединяйтесь к нашей компании!
