Виртуальная галерея Марата Гельмана. Ника Неелова

Марат Гельман — известный галерист, коллекционер и арт-менеджер — продолжает серию онлайн-выставок на ZIMAMagazine. Сегодня в фокусе внимания художница из Лондона Ника Неелова.

В 2005 году я делал выставку «Россия-2» в музее Челси в Нью-Йорке и несколько выставок в галереях, — такая была «параллельная программа». Мега-выставке в музее Гуггенхайма, которую курировала, кстати, нынешний директор Третьяковки Зельфира Трегулова, а открывали президенты двух стран. Интерес к русскому искусству был большой. Какое оно? Чем отличается? Именно там, вынужденный постоянно объяснять вот эти отличия русского от американского и европейского, я задумал выставку «Русское Бедное», которая в результате в 2008 году превратилась в целый музей ПЕРММ и спровоцировала целый «пермский период» в моей жизни.

Успех выставки в России был обусловлен тем, что она стала ответом на мнимую альтернативу: многие были уверены, что искусство либо «русское», либо «современное». Ну то есть, если русское — то традиционное, если современное — то космополитичное. «Русское Бедное» показала: вот вам очень русское и очень современное .

«Русское Бедное» достаточно скоро из выставки превратилось в контекст. Мы собирали искусство созданное из нехудожественых, дешевых, бросовых материалов. Работы таких художников, как Кошляков, Полисский, Гутов, Флоренский, Козин, Бродский, Сокол, Кадырова, Карина, Желудь. Я в него постоянно включал новых художников. Пользовался любым случаем. И вот, когда я курировал фестиваль «Русское Зарубежье», в файле «русского Лондона» я увидел работы из угольного порошка. Работы из обоженных дверных наличников. Но они, надо признать, все-таки отличались от «Русского Бедного». Это была Ника Неелова. Она, конечно, ни о каком русском и вообще национальном контексте не думала, но я ее пригласил с выставкой в Пермь. Вот что она сама говорит об этом опыте:

Очень часто мои работы начинаются с того, что я нашла на свалке, помойке, достала откуда-то и принесла с улицы. Продлевание жизни и материальность вещей — то, что всегда присутствует в моей практике на подсознательном уровне. Я очень редко что-то выбрасываю, потому что мне всегда кажется, что все можно приспособить, переделать. Материалы мои стерты в пыль, потом пыль опять перетерта в пыль, потом из нее создается скульптура, которая опять стерта в пыль. «Русское бедное», я думаю, во мне заложено генетически.

РАЗГОВОР С НИКОЙ НЕЕЛОВОЙ

У тебя есть «манифест художника»? Чем, по твоему мнению, сегодня занимается искусство вообще и ты конкретно?

Художественные манифесты, как изложения идейно-эстетических принципов, меня всегда привлекали с исторической точки зрения. На мой взгляд, для любого художника это очень полезный инструмент для определения своих интересов и перевода своих концепций в лингвистический медиум. В то же время, написание манифеста сопровождается долей детерминизма и определения себя внутри какого-либо направления. Как мне кажется, это вносит ноту статичности в работу. Меня привлекает способность искусства оставаться в движении, реагировать на меняющиеся обстоятельства, быть подрывным в своей среде. Поток никогда не останавливается, поэтому важно быть подвижным и принимать решения исходя из контекста. Цель искусства — противостоять течению времени — сменилась его вариативностью, постоянные коллекции сменились временными кураторскими проектами, семинарами, перформансами, скринингами и так далее. Появилось осознание того, что все вещи переходящи и изменчивы; контекст их существования предвидит их возможное исчезновение. Что меня привлекает в искусстве, так это его способность задавать нужные вопросы, которые отражают состояние мира, в котором мы живем. Когда художники впитывают бесконечный поток информации, пропускают его через себя, и выпускают новый, отредактированный поток.

Ты пытаешься быть более концептуальной по отношению ко времени, поэтому нет манифеста. И к пространству — поэтому все работы site specific, меняются в зависимости от места. Хотелось бы еще понять пропорции воли художника, диктата пространства и прихоти предмета, который ты нашла. А у тебя какой-то баланс между волей художника и случайностью. Как ты его ищешь?

Этот вопрос часто встает у меня при создании новых проектов. Я стараюсь брать начало от того, что уже существует. Для меня важно продолжение линии, а не создание абсолютно нового из ничего. Важен диалог с кем-то или с чем-то во времени. Часто я использую предметы, которые нахожу в домах на снос, на барахолках, на архитектурных аукционах. Они уже прожили свою жизнь и сослужили цель, для который были предназначены. В процессе превращения в скульптуру, они обретают новую. Избавляются от прежнего значения. Мне интересно находить новые смыслы, которые скрыты в этих предметах изначально. Они могут быть визуальными, эстетическими. Я стараюсь раскодировать их и перекодировать в новое существование. Поэтому в моих работах очень часто появляется циркулярность: даже в тех проектах, которые не основаны на старых предметах, я очень часто использую осколки предыдущих скульптур или пыль из мастерской. В этом процессе нет ни начала, ни конца, это фрагмент течения жизни, которые я выделяю и углубляюсь в его рассмотрение.

Назовем это выбор, выделение. Чем он был. Например, эти перила в скульптурах, большие и красивые, я не сразу их узнал… Надо подойти очень близко, чтобы понять предмет. А когда отходишь чуть дальше, есть ощущение брутального, ничего от теплых перил. Но ты не продолжаешь предмет, а просто заново его создаешь. Как человек из осколков предыдущего здания строит новое, по абсолютно другому архитектурному проекту. Такое ощущение, что тебя особенно не интересует, как этим пользовались раньше.

Моя изначальная идея — это избавление предмета от своей функции. Если взять менее апоцентрический подход, в котором нет иерархии взгляда человека как главного, а поставить на равноценную планку все существующие виды на планете, включая предметы, то уже не думаешь о взаимодействии с точки зрения функции. Это представление мечты предмета: как бы он хотел развиться вне своего функционального существования?

Например, перила несут очень определенную функцию: поддерживать баланс человека при движении вверх и вниз по лестнице. Освобождаясь от нее, они становятся абстрактными портретами пространств, из которых они были взяты. Полностью вынимая человека из уравнения, можно рассматривать предметы как абстрактные объекты и фокусироваться на интеракции с пространством, в котором они выставлены.

С другой стороны, видна история взаимодействия с человеком: когда ты подходишь ближе, видно, что поверхность, за которую часто хватались, стерта ладонями. Я когда-то прочитала, что перила, при соприкосновении с ладонью, сохраняют небольшие части кожи, ДНК человека — то есть они несут в себе ДНК тысяч людей, которые соприкасались с ними за период их истории. Таким образом создается коллективный портрет людей и самого предмета.

 

То есть тебя не интересует старая вещь, как антиквариат. Потому что есть реди-мейды, когда старая вещь используется для запаха времени. Есть люди, которые увидели что-то и «это уже хорошо, я трогать не буду» и, наоборот, художник, который воспринимает предмет как материал: вот кусок дерева и я буду делать, что у меня в голове. Я хочу понять персональную стратегию. То есть где там все-таки художник, проявляющий свою индивидуальность… Пусть это будет не манифест. Ты скажи мне, какова твоя цель и что я должен увидеть, смотря сначала один проект, потом другой и что я должен понять про художника Нику Неелову? Каков твой замысел, именно замысел художника?

Я пытаюсь найти точки пересечения между человеческим телом, в котором я непосредственно нахожусь, и окружающим его пространством. Это изначальная точка практически всех моих проектов. Пространство интересует меня и в архитектурном смысле (как созданное человеком для человека) и в более абстрактном (как пространство этой земли, с которой все началось).

В каждом своём проекте я стараюсь углубиться в эту тему и найти точку пересечения между телом, физическим пространством и землей как таковой. В зависимости от проекта, я пытаюсь разрабатывать стратегии, благодаря которым я могу подойти к этим вопросам с разных сторон: в результате человеческое тело я зачастую достаю из самой работы, остается только тот пробел, который им оставлен. В работе с перилами это отпечаток человеческих ладоней.

Я использую подход обратной археологии: вместо того, чтобы, рассматривая найденные предметы, представлять себе человеческую историю в прошлом, я погружаюсь в процесс воссоздания предметов и придумывания человеческой истории. Это как обратное движение. Этот метод я использую не только для скульптур, в новых проектах я как раз ищу новые медия.

Твое творчество для тебя компонуется в какие-то периоды. Можешь их описать? Чем отличается художник Ника Неелова сегодня от Ники Нееловой 10 лет назад ? 

Мне кажется, что периоды проще определять ретроспективно. Когда находишься внутри и в процессе, это менее ясно. Конечно, хочется видеть эволюцию и взросление в практике, но иногда, возвращаясь к каким-то зачаткам старых идей, я поражаюсь их непосредственности и свежести. Мне кажется, что в этом смысле важна идея цикличности, движения по спирали. С обретением некой зрелости взгляда появляется стремление к минимализму, к лаконичности, к упрощению структур. Это движение к упрощению меня стимулирует, так как оно открывает новую глубину, перспективы и возможности. Мне интересна этика производства объектов в мире перенаселенным предметами, взаимодействие людей и предметов через сопоставление повседневной жизни с глубоким геологическим временем.

Мои скульптуры часто основаны на материальных процессах, связанных с переводом существующих объектов в другие медиумы, перекодированием их смыслов, изменением их внутренних структур и освобождением объектов от их значения. Мой интерес в этом направлении частично вызван угрозой надвигающейся экологической катастрофы, влиянием неконтролируемой человеческой силы на мир, иллюзией безграничного материального изобилия и сосредоточенностью на взаимозависимых отношениях между человеческими телами и созданной человеком среды. Я ищу точки пересечения между человеческим телом, архитектурой пространства, и окружающей средой. Через рассмотрение и воссоздание артефактов, объектов, руин, мои работы находятся в поиске альтернативной человеческой истории в мире, который предшествует, включает в себя и превосходит наш текущий. Мне интересны взаимодействие людей и предметов через сопоставление повседневной жизни с глубоким геологическим временем. Мои скульптуры часто основаны на материальных процессах, связанных с переводом существующих объектов в другие медиумы, перекодированием их смыслов, изменением их внутренних структур и освобождением объектов от их значения. Мой интерес в этом направлении частично вызван угрозой надвигающейся экологической катастрофы, влиянием неконтролируемой человеческой силы на мир, иллюзией безграничного материального изобилия и сосредоточенностью на взаимозависимых отношениях между человеческими телами и созданной человеком среды.

Сейчас меня привлекают междисциплинарные и коллаборативные проекты, в совмещаются скульптура, инсталляция, звук и текст. Десять лет тому назад, в свои 20 лет, я переехала в Лондон. Меня вдохновляла энергия нового города, причастность к группе интереснейших однокурсников, мне хотелось исследовать многочисленные направления в скульптуре, мне казалось что передо мной открыты безграничные возможности. Конечно, многие иллюзию исчезли при столкновении с реальностью. Но те годы, несомненно, были формативными. Они включали в себя много препятствий, которые нужно было преодолеть, чтобы подготовится к этому очень странному миру.

Помимо влияния периодов формирования личности, меня также интересует зависимость художественного произведения от условного материально пространства. Меня восхищает, как изменяется суть работы в контексте различных кураторских проектов, как каждый проект инструментализирует все выставленные произведения искусства, заставляя их служить новой сформулированной цели. Такие элементы, как дневной свет, звук, архитектура пространства, посетители, теряют свою автономию и начинают служить созданию иного контекста, включающего в себя случайность и обстоятельства, и видоизменяющего все составные части. Поэтому с каждой новой выставкой даже работы, произведенные много лет назад, обретают новый, иногда неожиданный, смысл.

Как ты думаешь, по твоим работам можно понять что ты живешь  в Лондоне? Что ты  родом из России? Насколько вообще твои работы тебя характеризуют.

Мне хочется верить, что по моим работам можно определить природу моих интересов, их истоки, референсы и направления. В наше время границы исчезли, мир открыт и культурное наследие — это то что каждый несет в себе. Я стараюсь отстраниться от рассмотрения себя по национальному признаку в пользу более универсальных способов мышления. Я считаю, что форматирующий и формирующий контекст превосходит чьи-то истоки. Окружающий мир очень влияет и физически внедряется в креативный процесс, никто не существует в вакууме и работы, в той или иной мере, являются ответом на то, что происходит вокруг. По моим проектам легко рассмотреть их причастность к английской арт-сцене, взаимодействия со средой Лондона, преодоления его препятствий и работы вокруг его ограничений (труднодоступность и стоимость материалов, большие расстояния и очень маленькие пространства, а также иногда отсутствие дневного света, отопления и проточной воды в мастерской).

Оглядываясь на годы жизни в России, я вижу, как я впитала там ностальгию по трагичному глубокому прошлому, которое порой ощущается с большей интенсивностью, чем жизнь в настоящий момент. Я чувствую ценность памяти как средства от ненадежной и переменчивой истории. Передо мной часто возникает неразрешенный вопрос наследия и меня всегда тянет к корневым структурам, источникам, основаниям, предкам, этимологиям, как к исследованию скрытой стадии в большей фазе развития. Это большой этап моей жизни, который имеет огромное значение и до сих пор оказывает на меня влияние. До Лондона моя жизнь складывалась из переездов: каждые пять лет была новая страна, новые люди, новый язык, новое начинание. Моя привязанность к архитектуре развилась как механизм выживания в постоянно меняющейся среде. Тесно изучая пространства и их архитектурные особенности, я привыкала к новым жизням. Позже эта черта проявилась во многих работах, например, в серии Lemniscates я использую перила двух этажей лестниц, которые я нахожу в домах под снос. Оставаясь статичными, но всегда имея направление, перила соприкасаются с рукой и ведут из одного места в другое. Эта синергия кожи и дерева обозначает прямую связь между человеком и зданием и свидетельствует о непрерывности, которая проходит через человеческое тело, архитектуру и пространство. Старые деревянные перила были изготовлены более ста лет назад вручную и провели следующее столетие, взаимодействуя с другими руками. В своей новой абстрактной форме, они позволяют представить движение невидимого человеческого тела в пространстве.

Но у тебя были лондонские люки, такие портреты города, то что люки лондонские — это было важно или нет?

Это один из ранних проектов, который я сделала в первые свои годы «профессиональной» жизни в Лондоне, попытка стать частью этого города через архитектуру, через предметы, которые я находила. Через эти люки в викторианские времена доставляли уголь в подвалы домов. Это как секретный вход в дом. Все эти люки я собрала по пути в мастерскую из своего дома, и все они отлиты из угольной пыли.

Был еще паркет, который я нашла в одном из домов под снов: это была попытка воссоздать часть истории, воссоздать гипотетические руины из архитектурных пространств, которые существуют или существовали в Лондоне. А первая работа, которую я сделала (она была на выставке Новых Сенсаций, потом в Саатчи), была основана на языках колоколов, которые я одолжила у Whitechapel Bell Foundry. Это самая старая литейная мастерская в Европе, где были когда-то отлиты все колокола в Англии, включая Big Ben. Ее больше нет: это как один фрагмент истории, который я смогла воссоздать на короткое время и сохранить. Это способ сближения с городом.

Назови семь художников которых ты считаешь своими единомышленниками . Это могут быть и мэтры которые тебя вдохновляют и друзья однокашники. 

Трудно ответить: список меняется по мере развития и изменения моих интересов и в зависимости от того, где я нахожусь в моей жизни. Одно постоянное присутствие в этом списке было бы Андрея Тарковского, его фильмы были со мной на разных этапах. Многократно пересматривая «Сталкера» и «Ностальгию», я всегда в них нахожу что-то для себя новое и важное. Из современных художников хотелось бы назвать Pierre Huyghe, который разбил парадигму стандартной выставки через создание вымышленных персонажей и полноценных экосистем. Его работы включают в себя объекты, фильмы, фотографии, рисунки, ритуалы на границе реальности и вымысла. Он глубоко расширил параметры скульптуры через создание альтернативных развивающихся миров, в которых зрители сталкивается с живыми существами и варьирующей средой, которая может казаться провокационной и навязчиво красивой.

Martin Boyce, чей сложный закодированный скульптурный язык позволяет находить многочисленные смыслы в окружающих объектах. Меня очень интересует его исследование модернистского дизайна и, в частности, как время повлияло на наше понимание объектов дизайна. Carol Bove — работая в мультимедийной практике, она создает инсталляции архивных объектов, собранных из личного опыта, литературы, истории искусства и природы. Phillida Barlow, своего рода, культурная институция в одном лице. На протяжении десятилетий она учила в Slade, после окончания преподавательской деятельности, в возрасте шестидесяти лет, ее практика пережила некий взрыв, работы стали больше, ярче, смелее. Меня всегда восхищала непосредственность и явная сила ее скульптуры, она великолепна и неудержима.

Еще одна яркая личность лондонской арт сцены, Anne Hardy, которая тоже преподавала в Slade на протяжении одного триместра. Ее работы непрактичны и необычны и сочетают в себе много странных элементов. Она превращает выставки в чувственные пространства посредством архитектурных преобразований, использования звука и света. Еще я очень люблю работы Елены Поповой. Мне очень близки ее видение и эстетика. Когда-то давно, мы учились у Олега Шейнциса в Ленкоме, потом обе оказались в Лондоне и в один год окончили магистратуру, она в RCA, а я в Slade. После этого мы неоднократно вместе участвовали в групповых выставках в Лондоне, например в галерее Saatchi и в «Новых Сенсациях». В 2017 году мы организовали проект Seventeen, который показали в Москве, Бирмингеме, Копенгагене и, в завершении тура, в Mimosa House в Лондоне с куратором Daria Khan.