Загрузка ...
Некоторым удалось не просто существенно расширить навыки онлайн-жизни, но и сделать много хорошего и полезного: начать новые проекты, написать книги, поучаствовать в прекрасных волонтерских кампаниях, построить новые бизнесы. Мы почти привыкли, но не привыкли. Постепенно большинство людей стало испытывать то, что психологи называют дистрессом (состояние, при котором адаптивные механизмы истощаются или не срабатывают). И неудивительно. Потому что, с психологической точки зрения, пандемия — это эрзац войны.
Феномены, с которыми мы жили больше года, похожи на те, с которыми люди встречаются в военное время (страх, изоляция, одиночество, бессилие, непредсказуемость, невозможность строить планы и так далее). Мы и о будущем говорим, как о послевоенном времени: «Вот кончится пандемия — встретимся», «Вот кончится пандемия — будем путешествовать».
Многие находились в ситуации угрозы здоровью, жизни и витальному благополучию. Многие столкнулись с утратами, каждый со своими: умершие близкие, разрушенные семьи, потерянные работы, развалившиеся бизнесы, нереализованные планы. И, конечно, для большинства людей пандемический опыт оказался травматичным. Даже если мы не рассматривали ситуацию как угрожающую нам непосредственно, мы каждый день боялись за более уязвимых близких, отказывались от привычных способов жизни, сталкивались с неопределенностью и ограничениями.
Особенность нынешней ситуации заключается в том, что, при всей катастрофичности пандемии, локдаун, конечно, не реальная война. Стыдно и даже кощунственно говорить о пропущенных спектаклях и вечеринках, как о пончиках в блокадном Ленинграде. Мы не в окопах, а в собственных квартирах, и не голодаем, а, наоборот, упражняемся в приготовлении замысловатых блюд из отличных продуктов, которые нам еще и доставляют; мы по вечерам сибаритствуем в удобном кресле с хорошим вином и книжкой или за просмотром прекрасного фильма.
«Представляешь, найдешь ты в кармане куртки случайно завалявшуюся там маску лет через пять и подумаешь: «Ого, были времена, когда мы на улице ходили всего лишь в масках, а не в этих чудовищно неудобных скафандрах».
Но именно потому, что большая часть людей остается в относительном комфорте и не видит раненных и убитых, а только читает о потерях в соцсетях, те «военные» переживания и усталость, с которыми мы встречаемся, не всегда легко заметить и еще труднее признать. К тому же враг у нас довольно эфемерный. На вирус трудно направить свою агрессию и злость. Поэтому они или вытесняются и копятся, или канализируются либо на привычные объекты: государство, СМИ, внешние враги, либо внутрь тех замкнутых сообществ, в которых мы оказались, то есть в основном в наши семьи. Это усугубляется недоступностью компенсаторных механизмов, поддерживающих привычные способы сброса напряжения и удовлетворения наших потребностей.
Во время пандемии, как и во время войны, ничего невозможно планировать
Я слышала, что в 2020 году практически одновременно, с разницей в пару месяцев, в США, Норвегии и Канаде независимо друг от друга открылись три компании с совершенно разными сферами деятельности, которые называются Uncertainty. И совершенно не удивилась. Во время пандемии привычные опоры стали очень ненадежными. Как будто ты идешь по дороге, и вдруг совершенно неожиданно земля начинает проваливаться прямо у тебя под ногами. Получив несколько раз опыт полетевших в тартарары планов, мы потеряли понимание: откроется ли авиасообщение между странами, а если и откроется, не отменится ли в последнюю минуту рейс, а если и не отменится, удастся ли вернуться обратно и на каких условиях. «Непонятно, что придумают завтра…» Думаю, что еще некоторое время после снятия ограничений строить планы мы будем с осторожностью.
Даже окончание локдауна, такое долгожданное, многими воспринимается со скепсисом. Это навсегда, или на пару месяцев… «Представляешь, найдешь ты в кармане этой куртки случайно завалявшуюся там маску лет через пять и подумаешь: «Ого, были времена, когда мы на улице ходили всего лишь в масках, а не в этих чудовищно неудобных скафандрах», — процитировал шутку из интернета мой зять. А и правда, пока трудно поверить, что это конец землетрясения, а не пауза между новыми толчками.
У многих людей сформировался новый страх. Человек маркирован как опасный, дыхание человека обозначено как опасное, прикасаться к человеку опасно. Снятие ограничений и возможность находиться в одном пространстве с большим количеством людей может актуализировать этот успевший стать устойчивым страх. Ну, представьте себе: вы на вокзале, где толпы народу без всяких масок, или в маленьком набитом людьми баре. По началу значительная часть людей будет с большой осторожностью приглашать в свое пространство других, ограничиваясь встречами на улице или по привычке «баблами», состоящими из уже назначенных «безопасными» знакомых. Какое-то время уйдет на то, чтобы заново научиться доверять безопасности друг друга.
Похоже, нам понадобится (надеюсь, ненадолго) новая ковид-этика, но она пока не разработана.
При этом немалое количество людей воспринимает ситуацию прямо противоположным образом: с их точки зрения, опасность пандемии сильно преувеличена, рестриктивные меры являются следствием глупости или заговора, их ослабление — повод немедленно увеличить общественную активность. Встреча представителей этих групп, скорее всего, будет вызывать у обеих сторон чувства неловкости, стыда и агрессию.
Это накладывается на и так усилившуюся поляризацию в обществе. С одной стороны, резкое противостояние взглядов — это один из способов канализировать накопившуюся агрессию. С другой — несмотря на глобально общее для мира переживание пандемии, люди оказались в очень разных ситуациях. Тяжело переболевшим или потерявшим родственников трудно понять тех, кто перенес ковид бессимптомно и совершенно уверился в идее, что вся эта история искусственно раздута. В части стран локдауна практически не было, в других он был очень жестким, где-то прямо сейчас начинается третья волна и все закрывается, а где-то, наоборот, уже объявлено ослабление ограничительных мер. Кто-то попытался не менять существенно жизнь и встречаться друг с другом, несмотря на запреты, и ждет не дождется, когда можно будет выкинуть в урну ту самую маску, которая год служила ему верой и правдой. Другие, наоборот, почти не выходили из дома и резко ограничили любое офлайн-взаимодействие.
Ковид-диссиденты и адепты рестриктивных мер не согласны друг с другом
Они ужасно друг друга раздражают и, конечно, по-разному воспринимают ослабление локдауна. Пока не совсем понятно, как обходиться с этим разным отношением к ковиду практически. Если я хочу позвать гостей, могу ли устроить встречу внутри помещения? Или это будет неприлично — звать людей в замкнутое пространство? Или, наоборот, если я в прохладную погоду предложу устроить встречу во дворе, не сочтут ли меня сумасшедшим ковид-трусом? Если я предложу коллеге встретиться в зуме, не будет ли это признаком неуважения? А если в кафе, не напрягу ли его? Удобно ли обнять знакомого при встрече, или это все еще не принято? Ну и так далее. Похоже, нам понадобится (надеюсь, ненадолго) новая ковид-этика, но она пока не разработана.
Выросшие недоверие и страх другого сочетаются с еще одним возникшим в пандемию феноменом: готовностью принимать навязанные государствами ограничения. До пандемии нельзя было представить себе, что будет невозможно свободно путешествовать, поехать к заболевшим родителям или на роды к дочери; трудно было предположить, что заходить в общественные места можно будет только в униформе в виде масок, а за свое суверенное право вернуться домой понадобится платить (начиная с покупки тестов и заканчивая оплатой карантинных отелей). Такие ограничения свободы и требования послушания жестко ассоциировались с тоталитарным государством.
Сейчас мы прожили ситуацию, когда рестриктивные нормы (причем иногда очевидно дурацкие, вроде требования некоторых авиакомпаний находиться во время всего полета в перчатках) объявлялись средством спасения жизней, а отказ от них рассматривался как создание угрозы жизни. Теперь наши права на свободу конфликтуют не с государством, а с обществом, для которого они создают угрозу. Основная ценность западного общества — презумпция индивидуальности — перестала быть незыблемой. Страх распространения болезни позволил коллективным интересам отодвинуть личные на задний план.
Опасность заражения приносит и новую форму сегрегации
У лояльных, готовых следовать правилам, и привитых будет больше возможностей путешествовать, посещать мероприятия. А у тех, кто не готов или не имеет возможности следовать правилам, появится больше ограничений. Сочетание недоверия и страха существенно влияет на отношения не только с людьми внутри нашего социума, но и с государством и создает опасность их смещения в сторону более тоталитарных.
Социальная поляризация усугубляется на фоне посттравматической десенсибилизации (снижение чувствительности и способности понимать свои переживания как попытка не встречаться с неприятными переживаниями). И чем больше усилий и энергии будет уходить на подавление связанных с пройденным пандемическим опытом чувств, тем меньше их останется на то, чтобы делать более здоровыми отношения людей и с государством, и друг с другом.
Нам нужно время, чтобы прийти в себя, почувствовать доверие к жизни и друг другу.
Снижение чувствительности мешает не только встрече с потерями, но и признанию побед. А их ведь тоже было немало за прошедший период. Большинство из нас очень неплохо справились сами и даже поддержали других, кто-то освоил онлайн новую профессию, кто-то научился новым формам работы в старой, многие пары пережили кризис, кто-то выжил после тяжелой болезни. Несмотря на то, что победы признавать легче, чем утраты, попытка избежать переживания потерь блокирует и возможность радоваться приобретениям.
Ассимилировать пройденный опыт возможно, если он уже позади
Если предполагать, что это действительно окончание пандемии, то первое время после снятия ограничений для этого самое подходящее. Мы окажемся перед выбором, от которого будет зависеть наша способность понять и завершить переживания, с которыми мы встретились в пандемию.
Если люди по каким-то причинам не встречаются со своими тяжелыми чувствами, не готовы их разделить с другими, не хотят никого грузить, изолируются, это может способствовать усилению десенсибилизации и росту депрессивных расстройств. Предложение не грузиться, не обращать внимания, оставить за кадром пройденное приводит к тому, что человек еще больше теряет доступ к своим чувствам и блокирует процесс восстановления.
Помогающей стратегией является совместное переживание: придумывание ритуалов или игр (может быть, наши дети будут играть в пандемию так же, как наши родители играли в войну), постановка спектаклей, обсуждение, публикация и чтение статей на тему, возможность расстраиваться, горевать, плакать, просить о помощи (например, обращаться к психотерапевтам) и признавать достижения. Последнее тоже очень важно. Не нужно забывать, что мы смогли жить и работать в непривычных условиях и по очень неясным правилам. Нам нужно время, чтобы прийти в себя, почувствовать доверие к жизни и друг другу.
Наступающая долгожданная жизнь без локдауна опять новая, не такая, как была до пандемии. И хотя нам cнова нужно будет приспосабливаться, я очень надеюсь, что полученные в пандемию навыки адаптации вместе с возможностью друг друга обнимать и видеть вживую, а не через прямоугольник экрана, сделают этот процесс значительно проще. И тогда нам наверняка удастся освободиться от замороженности (одновременно сковывающей и берегущей и от горечи утрат, и от признания побед), и в нашу жизнь опять войдут свобода и новизна.
Фото на обложке: Антон Панченков