#нашлондон: героиня недели — Карина Добротворская. Разговор о книгах, кино и Лондоне

— Карина, не могу начать разговор, пока не задам привычный вопрос: как и где вы провели локдаун?

— Я провела карантин здесь, в Лондоне, с дочерью. По-своему это был полезный опыт, мы с ней сильнее сблизились. В последний день, перед тем как город наглухо закрылся, мы накупили пазлов, поскольку догадывались, что устанем от бесконечного смотрения в разные экраны и захотим что-то делать своими руками. В итоге на карантине мы собирали многотысячные пазлы, слушая при этом лекции и аудиокниги, много разговаривали. У нас образовался удобный график, который я продолжаю поддерживать: встаю в шесть утра, отправляюсь на пробежку — раньше я этого не делала, но в карантин поняла, что просто задохнусь, если не начну активно двигаться, затем работаю, во второй половине дня гуляю в парке или вдоль Темзы. И еще во время карантина я поняла, что за пять лет устала от ресторанов — даже самых лучших — и соскучилась по домашней еде. Я много и с удовольствием готовила, как, вероятно, и все остальные.

До карантина у меня был сумасшедший ритм жизни с бесконечными перелетами, я отчасти утратила способность на чем-то концентрироваться. Не хватало времени и внимания на то, чтобы читать книги. Я с удовольствием вернулась к этому — перечитала огромное количество литературы, художественной и документальной. Я знаю, что многие смотрели сериалы, но у меня с ними на карантине не задалось — сериалы искусственно растягивают время, что меня ужасно раздражало. Хотелось строго оформленных фильмов, в которых есть начало, середина и конец. Впрочем, вру — мне очень понравились сериалы Normal People, Succession и Unorthodox. Я смотрела много киноклассики, от 1930-х до 1960-х годов, закрывая какие-то лакуны в своем кинообразовании. 

— Раз мы начали разговор о кино, мне хочется поблагодарить вас за рекомендацию фильма «Еще по одной». Вы рассказывали о нем зимой, а совсем недавно он получил премию «Оскар». 

— Это действительно симпатичная картина. Не только сюжетом, сценарием, актерами, но и операторской работой. Когда вы смотрите этот фильм, у вас возникает ощущение, что вы сами пьяны: голова кружится, и мир вокруг тоже кружится. Это очень здорово, что создателям удалось найти язык, полностью отражающий содержание картины. 

— Теперь хотелось бы услышать от вас книжные рекомендации. Что вы читали во время локдауна?

— На самом деле, я в очередной раз перечитывала давно знакомую литературу — «Анну Каренину», «Войну и мир». Я делаю это раз в несколько лет, поскольку ничего лучшего для меня нет. Еще я перечитывала Тургенева, который меня поразил. Я и раньше знала, что он был прекрасным писателем, но не считала его великим. А сейчас я изменила свое мнение, поняла, что он действительно большой писатель. Как всегда читала Пушкина — и прозу, и стихи, и письма, а также набоковские комментарии к «Онегину». Читала всякие мемуары — от Алисы Коонен до Надежды Мандельштам, антиутопии. Мы с моей коллегой и подругой работали над собственной антиутопией, и мне хотелось понять, что нового в этом жанре происходит. Наконец добралась до Элены Ферранте и до Евгенидиса — это хорошая качественная и увлекательная литература. Только что прочла последний роман Исигуро «Клара и солнце» — он произвел на меня меньшее впечатление, чем предыдущие, но все равно отлично написан. Мне кажется, в карантин стал еще больше актуален жанр автофикшн — возможно, потому, что локдаун нас всех сделал интровертами. Я прочла Карла Кнаусгорда, Марию Степанову, Наталию Мещанинову, Джеффа Дайера. 

Меня интересует фемоптика, поэтому с интересом прочитала «Мою темную Ванессу» Кейт Рассел — своего рода историю Лолиты глазами Лолиты, а не Гумберта, оба романа Мадлен Миллер. Что-то из свежей русской литературы: «Сад» Степновой, Пелевина, Глуховского. 

— Перечитывая классику в зрелом возрасте, вы воспринимаете ее иначе?

— Конечно, все теперь видится по-другому. Иногда мне даже страшно перечитывать: вдруг то, что я так любила в детстве или в юности, окажется не таким волшебным. Бывает, что книги меня разочаровывают. Мне не хочется терять воспоминания, поэтому я осторожно к ним возвращаюсь, боюсь разрушить магию воспоминаний. Но таких гигантов, как Толстой или Пушкин, конечно, ничем не разрушишь. Их только больше и больше открываешь. 

— Будучи писателем, делаете ли вы для себя профессиональные заметки, когда читаете книги? Берете ли что-то для себя?

— Сказать, что я писатель, — это все-таки наглость, поскольку обе мои книги — это своего рода мемуары, полудокументальная литература. Точнее всего будет назвать это автотерапией. Но, естественно, все, что я читаю, вижу и говорю, идет в какую-то копилку. Я постоянно делаю заметки: копирую цитаты, записываю свои и чужие мысли, реплики, впечатления, ссылки, составляю списки книг и музыки на будущее. Эти обрывки, по сути, составляют мой дневник. Иногда они напоминают мне гигантский холодильник, в который я все складываю в надежде, что это когда-нибудь пригодится. 

Во время карантина я написала новую книгу в соавторстве с моей подругой Юлией Яковлевой, которая живет в Норвегии. Она замечательная писательница, возможно, вы читали ее «Ленинградские сказки» (я особенно люблю сказку «Дети Ворона»). Мы написали роман, который должен выйти в России осенью. Написали мы эту книгу очень быстро, месяца за три-четыре. Работать над ней было азартно и весело, эти месяцы очень скрасили мой карантин.

— Прекрасные новости! Это тоже будет биографическая история?

— Вовсе нет. Это антиутопия — гендерный детектив. Все происходит в будущем, в постпандемическом обществе. Можно сказать, что нас вдохновила пандемия: это книга про вирус и его последствия. Но детали пока рассказывать не буду. 

— А почему вы не переводите свои книги на английский язык? И планируете ли перевести эту?

— Свои предыдущие книги я, честно говоря, не планировала здесь издавать и переводить, потому что они очень личные и едва ли понятные западной аудитории. Такие личные книги делают тебя очень уязвимой, я прошла через это в России и не уверена, что готова проходить через это здесь. Когда я писала «Кто-нибудь видел мою девчонку?», я даже не планировала ее издавать — это был опыт терапевтического характера. Не знаю, сможет ли иностранец понять, кто все эти люди, что это за события, что это за время. А про новую книгу пока рано говорить. Посмотрим. 

— Когда мы сегодня начали общаться, я спросила, были ли вы на премьере фильма «Кто-нибудь видел мою девчонку?», в основу которого легли события вашей книги. Вы сказали, что нет. Как вы восприняли это кино?

— Мне сложно говорить об этой картине, поскольку в этой истории замешано слишком много личных эмоций. Фильм делали талантливые и страстные люди, но результат мне совсем не близок. Я не участвовала в работе над сценарием, там даже имена другие. Фильм получился очень абстрактным и даже стерильным. В нем нет ни Петербурга, который был для нас так важен, ни кино, которым мы жили и дышали, ни сумасшедшего ритма и эклектичного стиля поздних восьмидесятых и ранних девяностых. Получилась по-своему симпатичная и стерильная гламурная мелодрама, без особой глубины. 

При этом я не очень понимаю критиков, которые яростно набросились на эту картину. Да, получилось не великое кино, но, по-моему, оно довольно безобидное и в какие-то моменты даже обаятельное. Ярости или раздражения оно у меня не вызывает. Но поскольку это картина о кинокритике, то все кинокритики разом обиделись и пошли на нее войной: «Наших бьют!» Я хорошо отношусь к людям, которые работали над этим фильмом, и после первого просмотра я написала им подробное письмо, объясняя, что именно мне в картине не понравилось. Думаю, они хотели сделать массовое кино. Это, на мой взгляд, изначально обреченная идея — снять массовое кино про киноведа, который без всяких упрощений писал об авторском кино. Ну что там массового? Как эту профессию и эту жизнь можно без потерь развернуть в массы? Режиссеру Геле Никоновой, очень талантливому человеку, конечно, не повезло: ей пришлось расплачиваться и за меня, и за мою книгу, и за коммерческие намерения продюсеров, и за фанатов Петербурга. Она уж точно не заслужила той кровавой бани, которую ей устроили. Надеюсь, ей хватит сил не сломаться и сделать следующий фильм по-настоящему своим.

— Вы чувствовали, что это ваша история, когда смотрели фильм?

— Я не чувствовала, что это наша с Сережей история, хотя в какие-то моменты мне было больно и неловко это смотреть. Наверное, потому, что там иногда звучит мой текст и повторяются какие-то сюжетные ходы — все это поднимает сложные воспоминания и эмоции. Но создатели фильма даже не пытались притворяться, что это я, поэтому повторяю: у меня к ним нет личных претензий. От книги не убудет. 

— Над новыми книгами вы уже думали?

— У меня есть идея, более того, у меня есть законченный эскиз романа. Но не все получилось сделать так, как было задумано, потому что одно дело — писать документальную литературу про себя, а другое дело — роман, пускай даже частично основанный на личном опыте. Это совсем другая история. Сейчас пытаюсь найти способ соединить автофикшн и фантазию. Пока мне это сложно дается. К тому же, как сказала моя дочь: «Мама, неужели осталось еще что-то, что про тебя никто не знает?» Пока занимаюсь прокрастинацией…

— Думаю, для многих прокрастинация стала синонимом локдауна: изменились привычки, интересы, взгляды. И это неудивительно. Было ли у вас когда-то столько свободного времени, которое приходилось проводить наедине с собой?

— Конечно, никто из нас не проводил столько времени дома, и никто из нас не жил раньше в ситуации пандемии. Я думаю, что мы вынесли из этого опыта много уроков, поскольку быть наедине с собой — это непросто, это тоже испытание. Сначала мучаешься, как будто в рехабе. Потом смиряешься. А потом открываешь много нового, в том числе и в себе. 

— В видео мы много говорили о вашей жизни в Лондоне, о том, что вам нравится, что нет. Но у меня остался еще один вопрос: комфортно ли вам находиться здесь сейчас?

— Мне хорошо в Лондоне,но комфорт — это, наверное, не совсем правильное слово по отношению ко мне. Я здесь сильно ощущаю отсутствие своих корней. Я родилась в Петербурге, и по-хорошему мой дом должен быть там, но там я не живу уже двадцать пять лет. Я провела огромную часть своей жизни в Москве, где появились на свет мои дети, но и там я не живу уже десять лет. В Париже, где я прожила четыре года до Лондона, было прекрасно — я всегда скучаю по этому городу, прежде всего по его упоительной и последовательной красоте, но я не успела там укорениться. Когда я обставляла свою парижскую квартиру с видом на Эйфелеву башню, мне казалось, что я останусь в ней очень надолго. Но буквально через три с половиной года мне пришлось снова передвигаться, частично втискивать свои вещи в квартиру в Лондоне, частично их раздавать. С тех пор меня не оставляет чувство, что скоро мне снова придется собирать свои пожитки и куда-то переезжать. Хотелось бы, конечно, уже обрести настоящий дом, но для этого надо понять, где он — мой дом. 

— Тогда с каким городом связаны ваши самые приятные воспоминания?

— С Петербургом, конечно, потому что в нем я провела свои детство и юность. Опять же, сказать приятные — неправильно. Это неточное слово. Но самые важные и самые острые воспоминания для меня навсегда связаны с Петербургом.