Художник Алексей Мартинс — о Сибири, шаманских ритуалах и экологии в искусстве

Алексей, прежде хочу поздравить тебя с победой! К сожалению, когда мы жили и работали в Москве, я не видела твоего искусства, и сейчас оно стало для меня настоящим открытием. Я очень рада, что многие читатели «Зимы» прочтут это интервью и тоже узнают о твоих работах. 

Давай начнем с разговора о том, как ты стал художником. Я знаю, что ты учился в Красноярском училище и работал в музее «Площадь Мира». Расскажи, пожалуйста, о художественной среде Красноярска, о людях и событиях, которые на тебя повлияли.  

— С детства была идея стать художником, не помню почему. Следовательно, пошел учиться в художественную школу, потом в Суриковское училище. План был пойти в институт, потом в академию. В Красноярске есть и то и другое, можно было не переезжая пройти все стадии академического художественного образования. Но план изменился курсе на 3–4, я тогда понял, что есть совершенно другое искусство, отличное то того, что нам показывали преподаватели. Помню, я часто в библиотеке училища листал журнал ДИ (Диалог Искусств, который выпускает ММСИ). Очень странно, что он там был, для такого консервативного заведения, видимо его выписывали туда по ошибке, в советское время выписывали журнал ДИ (Декоративное Искусство) и пропустили тот момент, когда он изменился. Там печатали работы Кулика, Пригова, Абрамович, Капура. Меня это очень впечатлило. Это был тот уровень свободы и эксперимента, который вдохновлял делать что-то свое. Я понял: то, чему учат в художественной системе образования в России — это совершенно не то, чем мне хотелось заниматься, и решил не тратить на это время. На последних курсах я начал делать инсталляции, перформансы и устраивать выставки. Мы с друзьями даже организовали творческое объединение и обросли некоторым сообществом. Там были не только художники: музыканты, журналисты, поэты, искусствоведы, кинокритики и прочие. Тогда в Красноярске творческая прослойка была не такая большая, и найти друг друга было просто. Закончив училище, я устроился в музейный центр «Площадь мира» единственное место близкое к искусству в городе и, наверное, во всей Сибири на тот момент (не буду говорить про сейчас). 

ПМ достаточно уникальное место: в 90-х годах на базе музея Ленина там сделали некоторый экспериментальный музейный центр, который начал показывать и собирать современное искусство и устраивать свое биеннале (первое в России). У меня была возможность поработать с искусством изнутри институции, познакомиться с кураторами и художниками, посмотреть, как делаются большие выставки, формируются концепции. Посмотреть, как это все организовано в техническом плане. Я думаю, именно там сформировались мои первые художественные взгляды и темы, с которыми я работаю. К примеру, Красноярское музейное биеннале, которое бессменно курирует Сергей Ковалевский, каждый раз обращается к теме территориальной идентичности, каждый раз с новых сторон. И этот смысловой вектор так или иначе оказывал влияние на всю художественную среду Красноярска, в том числе и на меня. Проекты «Ментальные дрова» и «Полярники» сильно связаны с Сибирью.

Все твои работы связаны с экологией. Сегодня эта тема кажется одной из самых актуальных и распространенных в современном искусстве, но в конце 2010-х годов в России, когда ты делал инсталляцию «Черный лес. Черное небо» (2018 года), кажется, мало кто из российских художников говорил о проблемах окружающей среды и о природных катастрофах. Почему ты начал заниматься экологической темой? Можешь ли ты назвать события, явления или книги, которые определили твой путь?  Расскажи, как связаны для тебя проблемы окружающей среды, локальные древние культы и современный человек?  

— Тут нужно сделать небольшую ремарку. Я рассматриваю свою художественную практику в динамике. Мне интересно наблюдать трансформацию мысли и художественного языка от проекта к проекту. По большей части, я работаю сериями, и часто серии базируются и наследуют темы друг от друга, но при этом меняются. Иногда в одной и той же серии работ для меня может со временем поменяться контекст. Я воспринимаю свою художественную практику как единый нарратив, развивающийся со временем. Мне кажется, эта ремарка поможет лучше понять мои работы.

Во-первых, тут нужно описать как состоялся переход от региональной идентичности к экологии. А эти темы сильно связаны. Дело в том, что, занимаясь территориальной идентичностью, я затрагивал тему шаманизма коренных народов Сибири. Магическое мировоззрение до сих пор оказывает влияние на менталитет живущих там людей. Вопреки историческим событиям, я имею в виду колонизацию и уничтожение культур и языков коренных народов, которые происходит до сих пор. Большинство шаманских космологий было связано с одушевлением природного мира. Мне показалось интересным посмотреть через эту призму на наше время после индустриальной эпохи. Изначально я обратился к лесу как к протопространству, которым покрыта огромная территория Сибири. Тут стоит упомянуть книгу «Лес» Владимира Бибихина, которая на меня повлияла. Он, как раз, рассматривает лес как универсальную материю в исторической перспективе планеты. Ведь даже нефть, по сути, это доисторический лес, перегнившие залежи древней органики, из которой сейчас изготовлен почти весь наш материальный мир. В общем в этой смеси философии, шаманизма и алхимии я нашел способ рассказывать о территории, её природе и истории. Так появился проект «Ментальные дрова». Лес, пройдя свое состояния ресурса, вернулся в виде тотемных животных, сделанных из промышленно обработанного дерева уже бывшего в употреблении. Так как с магической точки зрения душа леса никуда не ушла, она продолжает жить в этом материале.

Я читал работы антропологов и этнографов по этой теме и заметил очень интересные пересечения мифологического нарратива и современной климатической повестки. К примеру, про эксгумацию черного духа из-под земли, который затмит небо. При этом я материалист, не религиозный человек и не верю в сверхъестественное. Для меня этот магический ресайклинг (создания тотемов из старого пиломатериала) стал чем-то вроде жеста признания агентности за природным миром.

Так же нужно сказать, что все это происходило на фоне неблагоприятной экологической обстановки в Красноярске. Дело в том, что Красноярск входит в топ 10 самых загрязнённых городов по качеству воздуха в мире. Как и во многих городах России, в Красноярском Крае нет центрального газоснабжения, город отапливается углем. Из-за этого весь отопительный сезон, большую часть года, над ним стоит черный смог. Ситуацию усугубляет то, что город стоит на Енисее, в нескольких километрах от него вниз по течению стоит ГЭС. 

Следовательно, вода в реке никогда не замерзает. При минусовых температурах поднимается пар от тепла воды, который задерживает в воздухе тяжелые частицы. Это явления называют «режим Черного неба». Это стало одной из причин переезда. Я уехал из родного города в 2016 м году. Конечно, это повлияло на мой интерес к этой теме. Я стал еще больше погружаться в контекст. 

Впоследствии я сделал несколько проектов, посвящённых Черному небу. Один из них инсталляция «Черный лес. Черное небо». Примерно в это время в моем информационном поле начала появляться объектно-ориентированная философия, затрагивающая экологическую повестку. В 2017 году я участвовал в Московской Биеннале, которую курировала Юко Хасегава, по-моему, биеннале называлась «Заоблачные леса». 

На встрече с куратором мы много обсуждали работы Тимати Мортона и его концепцию Темной Экологии. Тогда было ощущение, что в сфере искусства и философии был хайп на эту тему. В выставке тогда участвовало много российских художников. Поэтому сложно согласится с тем, что мало кто из художников тогда говорил о проблемах окружающей среды.

Инсталляция «Черный лес. Черное небо» была придумана еще в начале 2017 года, и как часто это бывает, из-за дорогого продакшена реализована только через полтора года. Работа представляет собой черный квадрат (а точнее куб), разделенный на две части небо и лес. Части разнесены в пространстве. Это было попыткой понять, как может выглядеть современный пейзаж со всей проблематикой, которую несет в себе этот жанр сейчас. Черное небо Красноярска, о котором я рассказывал выше и черный лес Сибири, страдающий от постоянных пожаров и вырубок. Все это сделано из стандартного пиломатериала, бруска 5х5 сантиметров, выкрашенного в черный цвет. Дальше я буду много использовать этот материал и принципы его организации в других проектах. Что касается черного неба, я делал еще несколько проектов, посвященных ему, из этой же серии — «Черное облако» 2019 го и скульптура «Ноябрь», которая основана на графике загрязнения воздуха за месяц.

Еще одна постоянная тема в твоем искусстве — это призраки. Ты посвятил им несколько работ, сделал скульптуры и NFT. В твоем последнем проекте «Темный лес» (2022—2023 годов) изображения деревьев тоже кажутся бестелесными и напоминают призрачные тени. Как родился образ призрака в твоем искусстве, и что он может рассказать нам о нашем времени?  

— Да, это скорее не тема, а образ, который на мой взгляд хорошо описывает наш нестабильный мир и призрачные перспективы будущего. Он так же хорошо встраивается в представление о новой материальности/телесности, у которой нет жестких границ, она немного вплавлена в среду и имеет некоторую взаимопроницаемость. Часть современных климатических проблем связана с тем, что в общественной мыслью человек отделен от природного мира. Чтобы решить их, нам нужно преодолеть это разделение. Мне очень нравится красивая мысль о том, что наш микробиом, который является неотделимой частью человеческого тела, находится в постоянном взаимообмене с окружением. То есть, если я живу с котом, то в этом смысле, мы являемся частью друг друга на телесном уровне. То же самое с любыми объектами. Для меня образ призрачности — это не только о чем-то иллюзорном, но и о радикальном единении с миром.

Что касается серии скульптур «Призраки», они наследуют материал и пластический прием из серии черных инсталляций. А образ и тему из серии «Ментальные дрова». Это тоже неопределенного вида животные, существа-персонажи, которые населяют мои инсталляции. За счет техники создается интенсивная форма. Я по-разному их использую в разных проектах. Такие вертикальные формы разной длинны напоминают столбчатые диорамы и, в принципе, могут хранить в себе какую-то информацию. К примеру, в уличной скульптуре «Призрак леса», которая установлена в Екатеринбурге, тело существа сделано на основе статистики количества лесных пожаров в Свердловской области за 20 лет. Каждый брусок — это один месяц, каждый слой — один год. В последнее время я много работаю со статистикой. В какой-то момент у меня не было возможности делать физические скульптуры, и я начал делать 3D эскизы. Потом добавил к ним цветное туманное пространство. Так, чтобы они были еле заметны и местами растворялись в нем. Это очень хорошо попадало в те идеи и настроение о новой неосязаемой материальности, так что я решил сделать их как самостоятельный проект. Тем более это выход в цифровое пространство, которое является неотделимой частью современности. Так получился NFT проект из 100 призраков.

Серия «Темный лес» обращена к более прямому значению призрачности, к чему-то иллюзорному, к мертвецу, пришедшему в образе нематериального духа. Серия связана с другой ранней серией работ в той же технике — «Полярники». Это была серия пейзажей, где само изображение пейзажа отсутствует. Мы воспринимаем белый холст как заснеженное пространство только благодаря крошечным изображениям людей. В «Темном лесу» я использую тот же прием отсутствия изображаемого объекта. Так же, как и с полярниками, я намерено не изображаю пейзаж. И так же, как в полярниках, карандашом на холсте, только на черном, рисую солнечный свет, пробивающийся сквозь деревья. Остается только часть силуэта леса. Такого эффекта можно добиться если долго смотреть на свет, а потом резко отвести взгляд. Ненадолго останется отпечаток силуэта, правда в инверсном варианте. Остается только призрачный образ. Да, конечно, эта серия про исчезновение лесов и о некоторой утрате. Но чтобы проект стал полным высказыванием нужно, чтобы он встретился с несколькими другими проектами в выставочном пространстве. Я уже говорил, что мыслю проекты связанными друг с другом и мне важно делать инсталляции с разными смысловыми пересечениями. Пока для меня это не законченная история.

Одна из твоих первых работ — перформанс «Как рассказать об искусстве сибирскому городу» — это одновременно и художественный и просветительский проект. Другие твои перфомансы, такие как, например, «Быть вместе» (2017 года) тоже направлены на взаимодействие с людьми. Почему социальный аспект искусства для тебя важен, и как искусство может влиять на общество?

— Перформанс «Как рассказать об искусстве сибирскому городу» сделан в соавторстве с Игорем Лазаревым, и это другая нарративная история. У нас была серия перформансов, где мы метафорически преодолевали разные стереотипы, связанные с современным искусством. Один из самых распространённых стереотипов — негативное отношение общества к такому искусству. В течение нескольких дней мы предлагали услуги такси, и вместо платы пассажир должен был послушать небольшую лекцию про современное искусство, пока он добирался до места. Это не просветительский проект, это скорее единичное событие, которое ничего не поменяло. Осталась только документация этих бесед в виде записи.

Перформанс «Быть вместе» — это уже мой сольный проект. Он стал концептуальной точкой серии «Ментальные дрова». Еще один аспект серии деревянных скульптур — это метафора тепла, ведь лес — это еще и ресурс для обогрева жилища. Очень важный для Сибири образ тепла — очага. Для этого перформанса я сделал 100 скульптур и сжёг их на большом поле на фестивале Архстояния в виде отдельно стоящих костров так, чтобы люди могли вокруг них собраться и посидеть. Во-первых, это был шаманский ритуал высвобождения духа леса. Во-вторых, отыгрывание важной роли леса в истории человечества, ведь вокруг очага в древности зародилось общество. Ну и в-третьих, оба этих перформанса объединены идеей партиципаторного искусство, которое я люблю и разделяю. Идеи о том, что искусство — это не объект, а процесс коммуникации между художником, зрителем, картиной, пространством и любым другим объектом. Искусство — это больше событие, чем материальный артефакт. 

Как обычно, мой последний вопрос про жизнь и работу в Англии. Насколько сложно тебе как художнику, связанному с Сибирью и российским контекстом, продолжать работать здесь? Находишь ли ты для себя здесь новые темы и интересных для тебя художников?  

Что касается контекста, я не чувствую себя привязанным ни к российскому, ни к Сибирскому контексту. Я уже давно двигаюсь от локальной мысли к глобальной. В плане моего художественного языка он мне тоже кажется максимально универсальным. А что касается инфраструктуры: галереи, коллекционеры, знакомые художники и прочее, этого пока у меня нет. И я думаю это быстро не появится. В прочем, как и в России для этого потребуется время. Если сравнивать с прошлой жизнью, то я заметил, что такого количества хорошего искусства в таком количестве в ближайшем доступе у меня еще не было. И хотя в Москве было много прекрасных выставок, с Лондоном это не сравнить. Еще заметил, что в Лондоне очень много показывают живопись, и это безусловно влияет на меня. Хочется больше работать с краской. В отношении поиска тем у меня немного другая механика. Я одним ухом остаюсь в своем коконе, а другим слежу за повесткой в сети. В этом плане со сменой места жительства ничего не изменилось.