Загрузка ...
В отличие от многих коллег по цеху, вы проживаете в Германии значительно дольше. Расскажите, почему Ваш выбор пал именно на эту страну.
На самом деле, окончательно я переехал сюда, как и многие, в 2022 году. С 2006 года я стал часто ездить в Германию — фактически жил на две страны, продолжая участвовать в творческих проектах в России, с которыми, в том числе, приезжал на гастроли в ту же Германию. У меня много родственников из Германии: дедушка по материнской линии был немцем, а его семья переселилась в Россию в 1760-е годы.
Нельзя выделить одну причину, по которой случился этот переезд. Вообще, это происходило очень естественно: я считаю, это прекрасно — жить там, где хочется, и иметь возможность свободно передвигаться по миру. Но, к примеру, можно привести следующее сравнение: если человек живет в очень дальнем районе Москвы и не находит в нем людей, с которыми интересно общаться, учреждений, куда хочется ходить, возможности узнавать что-то новое, то он, безусловно, будет стремиться переезжать туда, где такие возможности есть. Примерно такие отношения у меня сложились с Россией и Германией соответственно.
Почему, по вашему мнению, Берлин сегодня является одним из главных центров притяжения для российского театра в изгнании?
Берлин — мультикультурный город, очень разный по своим районам и по происходящим в них событиям, в том числе культурным. На метафизическом уровне многих творческих людей, причем не только из России, притягивает именно сюда из-за возможности развиваться в контексте немецкой среды, которая очень толерантно относится ко всем и, в том числе, к нашим проектам здесь. Сами немцы активно следят за всем тем, что им интересно, дают свои отзывы после увиденного. Берлин представляет собой чрезмерно живую, гибкую территорию, если так можно выразиться.
Как изменился вектор вашей творческой деятельность с 2022 года? Чем вы руководствуетесь, принимая решение об участии в проектах?
На данный момент я прекратил сотрудничество с людьми, которые продолжают заниматься театром и кино в России. Сегодня довольно странно, на мой взгляд, заниматься работой вне контекста того времени, в котором мы живем, и тех предлагаемых обстоятельств, в которых мы находимся — например, исключительно веселыми, комедийными историями.
Тем важнее для меня то, что мы сумели найти точки соприкосновения с режиссером Максимом Диденко и совместными усилиями — всей нашей творческой и продюсерской команды — выпустили очень важный спектакль «Кремулятор», который отражает то, что происходит не только в России, но и в других странах, прямо сейчас.
У меня есть предложения об участии как в театральных, так и в кинопроектах на два года вперед, а уже в середине сентября я выйду на сцену в Риге в новом спектакле Дмитрия Крымова «Записки сумасшедших». Кроме того, за время моего постоянного пребывания в Берлине я, совместно с моим другом, артистом и клоуном Семеном Шустером, выпустил спектакль «Хуш ма Хуш». Это лирическая сказка-путешествие, наполненная различными фокусами и превращениями.
В декабре 2023 года в московском Театре на Покровке отменили другой спектакль по «Кремулятору» — режиссерку Анастасию Паутову оповестили об этом незадолго до запланированной премьеры, а актеру, который должен был играть следователя Перепелицу, вручили повестку в военкомат. Как вы думаете, почему эта история о прошлом вызывает такой страх у российских властей сегодня?
Мы можем лишь гадать, почему в России так боятся автора и его текст. Мне представляется, что те люди, которые запрещают ставить спектакли по «Кремулятору» Саши Филипенко в России, чувствуют, что эта, на первый взгляд, история о прошлом, может сигнализировать зрителям об обстоятельствах настоящего. Вообще, запреты строятся на страхе — когда люди боятся, они идут самым банальным путем запретов.
В России сейчас бытует достаточно популярное мнение о том, что не стоит ворошить прошлое и «очернять» историю страны. Очень часто я слышал от людей, что репрессии, проводимые сталинским режимом, были необходимы из-за тяжелого времени. Думаю, что и сами запретители руководствуются такой логикой при принятии репрессивных решений, в том числе в отношении искусства.
Когда вы впервые прочли «Кремулятор»? Испытали ли шок от информации о сталинских репрессиях, которая заложена в основу романа?
Впервые я прочитал роман «Кремулятор» за полгода до начала репетиций. Шока от прочитанного я не испытывал: эти ощущения я переживал еще в перестроечные 1980-е годы, а потом и в 1990-е, когда стали печататься все документы, до того момента спрятанные в архивах и связанные со сталинскими репрессиями. В те годы, узнав о масштабах геноцида, я наивно предполагал, что об этом циничном, жутком периоде истории читает большинство, раз стало можно читать. Так сказать — дружно, всей страной. Как сейчас понимаю, читали ни то что далеко не все, а совсем мало кто. Документы, которые издавались в журналах, как мне кажется, нужно было зачитывать каждый день по телевидению, по радио, транслировать по всем возможным медиа. Это знание необходимо человеку, чтобы он мог опираться при выборе того или иного пути на свой собственный стержень, формировать независимое мнение, чувствовать обман и уметь аргументированно сопротивляться ему.
И все-таки, что поразило в тексте Филипенко?
Было большое удивление именно касательно моего персонажа, Петра Нестеренко — документального героя — так как «Кремулятор» основан на истории реальной жизни директора первого в Советском Союзе крематория. Он проделал свой путь, находясь постоянно в пограничном психическом состоянии — будучи из дворянской семьи, он прошел Первую мировую войну, все перипетии, связанные с вынужденной эмиграцией, вернулся на свою бывшую родину, где ему пришлось выполнять что-то такое — даже не знаю, как спасение или наказание — сложно об этом судить.
Видится ли вам в образе вашего персонажа собрание состояний российского общества — тех, кто остается внутри страны? Ведь, как и Нестеренко, жители России существуют бок о бок со смертью — устраивает их такая данность или нет — но в их жизни присутствует тот самый «Кремулятор», который перемалывает все вокруг и, в итоге, добирается до каждого?
Степень того, что происходило с Нестеренко, — очень пограничная. По возвращении в полную гнета родную страну — после войны, революции, скитаний в эмиграции — он живет «с чемоданом» в постоянном ожидании ночного ареста. Это ужасные обстоятельства для человеческой психики.
Но и сегодня о покое, планировании, гармонии говорить смешно. Люди, мягко говоря, взволнованы, и степень этого волнения, вне зависимости от мотиваций людей, возрастает с каждым днем. Это касается, конечно, людей рассуждающих, рефлексирующих, пытающихся разобраться в происходящем, думающих о своих близких, о жизнях своих детей. Эта сторона нашей действительности и вправду отражает то, о чем мы говорим в нашем спектакле — причем это ощущение параллельности событий возникает не только из сказанного текста, а также из той метафизической энергии, которую мы транслируем на сцене.
В спектакле есть момент прямой коммуникации актера со зрителем: ближе к завершению действия Игорь Титов в роли следователя НКВД бросает публике вопрос: «А что, если люди, которые остались в России, в самом деле хотят жить так, как живут сейчас?». Как ваша команда пришла к такому необычному сценическому решению?
Этот вопрос был взят буквально из текста романа. И к такому неожиданному решению пришел режиссер Максим Диденко — с помощью «брехтовского» хода добавить в формат нашего спектакля такой ершистой документальности. В начале были сомнения о том, что этот прием может нарушить структуру спектакля. Однако, на практике, диалог со зрителем, возникающий как реакция на вопрос, создает дополнительный резонанс, поднятых в спектакле тем.
А как бы вы сами ответили на вопрос, который следователь Перепелица адресует зрительскому залу?
Любому человеку, даже в своем обособленном мире, свойственно стремиться к гармонии, спокойствию. Я, конечно, имею в виду тех, кому не чужда эмпатия — такие люди стремятся к жизни, которая не будет насыщена ежедневным ужасом. Постоянное существование в состоянии ужаса безусловно травмирует любого человека, по мере того как он осознает этот ужас вокруг себя. Такая жизнь, по большому счету, не является нормой — поэтому я не могу отвечать утвердительно на вышеупомянутый вопрос.
Однажды в интервью вы отметили, что творчество напрямую связано со «врачеванием». Каково целебное свойство постановки, в которой вы сейчас задействованы?
Наравне с ужасом эпохи, раскрываемом в «Кремуляторе», мы показываем лирическую сторону этой истории, связанную с любовью, которая движет главным героем на протяжении всего его пути. Несмотря на всю трагичность, которой пронизана история моего персонажа — война, революция, эмиграция, репрессии — целебный эффект возникает с осознанием всего происходящего, пропущенного через себя, и сделанного правильного человеческого выбора. Осознанный выбор Нестеренко вернуться к любимой женщине пересиливает очень многое — он был уверен, что в конце концов воссоединится с ней и что, несмотря на все жути вокруг, между ними двумя будет гармония. В этом смысле его нельзя назвать проигравшим человеком, так как он сознательно совершал все те отчаянные поступки, только ради соединения с любимым человеком. Эта личная история показывает, что является исключительно необходимым человеку и всегда дает шанс выздоравливать духовно.
Вы наблюдаете какие-то изменения в спектакле с течением времени? Каким Вам видится будущее спектакля «Кремулятор»?
Актуальность этой истории не угасает — особенно в такое время, когда человек не понимает, как ему действовать, когда он оказался выплюнут с той территории, где он жил, работал, творил. Более того, как мне кажется, чем благостнее, чем позитивнее будет наше будущее, тем правильнее будет продолжать играть «Кремулятор». И сам текст, и постановка — из разряда тех документов, которые мы читали во времена Перестройки, в 1990-е. До многих эта информация тогда не дошла, не была осознана, а ведь это очень важно — знать о том, что происходило в той стране, где ты родился и которую считаешь своим домом. В будущем мне бы очень хотелось, чтобы наш спектакль был представлен зрителям в России.
