Конец шестидесятых. Главный герой, писатель Сергей Владимирович -оцкий, живет, как бы сейчас сказали, свою лучшую жизнь: вовсю издается, крутит роман с юной актрисой, возвращается домой к красавице жене (чего только стоят описания ее чулочков, духов и туфелек). Однажды он знакомится с Мальчиком — юным голодным автором, волчонком. Эта встреча перевернет жизнь обоих.
Написанный в восьмидесятых и впервые опубликованный в девяностые, «Мальчик» сегодня считается пропущенным шедевром — как минимум за потрясающий язык: в каждом слове, в каждом предложении дышит жизнь, красота, вечность; за каждым поворотом авторской мысли следишь, как завороженный кролик.
…царственная Нева, в космическом движении ночи, кружении поземки, заметенная мертвым снегом на много верст, со всеми её дочерними реками, всеми её островами, заметенная мертвым снегом от лесов и до лесов, от гранитов Крепости до гранитов далеких в ночи дворцов, царственная зимняя Нева не признавала, отвергала и неприметным делала черный ночной Город. Черные, зимние ночи. Ещё не знал я стихов, где: …черный Веспер в зеркале… где: …и перекличка воронов и арфы мне чудится в зловещей тишине; ещё не знал стихов, где: …в страшной высоте земные сны горят; когда войду я наконец в заветное, чудесное будущее моё, в конец шестидесятых годов, их будет читать ночью в доме на Фонтанке, что против Летнего сада, моя девочка, прелестная актриска. В моей юности я не знал ещё таких стихов, и черными декабрьскими ночами в шестьдесят первом, исчезнувшем, году я лишь чувствовал их возможность…
Первая часть сезонной тетралогии о природе времени и о том, как по-разному мы его воспринимаем. Многослойный, фрагментарный роман приглашает читателя к игре — и открыт для интерпретаций. Действие происходит в наши дни, учитель истории Элизабет дружит со своим соседом, семидесятилетним Даниэлем Глюком. Оба одиноки, оба потеряны. Элизабет вспоминает, как Даниэль учил ее любить искусство, читает у его постели Шекспира и Хаксли. Важен и исторический контекст 2016 года: страна на пороге Брекзита, люди много говорят, но «их слова не складываются в диалог».
Это было худшее из всех времен, это было худшее из всех времен. В очередной раз. В этом суть вещей. Они распадаются, всегда распадались и всегда будут распадаться — такова их природа. Потому старого старика выбрасывает на берег. Он похож на проткнутый футбольный мяч с разошедшимися швами – типа тех кожаных, что люди пинали сотню лет назад. Море было бурным. Оно сорвало рубашку с его спины. Слова, нагие, словно я в день своего рождения, у него в голове, которую он поворачивает, но от этого больно.
До восьмого класса Вера Стенина была красивой. После восьмого красивой стала ее подруга Юля. Теперь желания и мечты Веры воплощает Юля — неосознанно, просто всё само идет ей в руки. Зависть — едкая, как кислота, черная, как летучая мышь, мучает Веру Стенину. Еще одно «завидное» чувство — уникальная способность Веры чувствовать живопись, слышать звуки и запахи великих картин. Отличная книга о том, как искусство-мечта сплетается с жизнью, о неоднозначности человеческой натуры, о желании и подлинной любви.
За аттестатом Вера плыла на сцену медленно, растягивала момент, как гармошку. Юлька, которую вызвали раньше, взлетела туда в три шага, потеряв по дороге одну из своих страшенных туфель — засмеялась. Опять эти ямочки! Три мальчика, вот болваны — и красавцы, на подбор, — побежали к сцене, пока эта золушка прыгала там на одной ноге, и чуть не передрались из-за её туфли. А Вера мяла вспотевшими пальцами подол платья, и роза на груди поникла, как будто только сейчас поняла, что её сорвали — и что это уже навсегда.
Зависть — самое стыдное из всех человеческих чувств.
В доме семьи Конрой появляется Андреа, невеста отца. Дети, Дэнни и Мейв, изо всех сил надеются, что чары мачехи рассеются, и она исчезнет — но положение, напротив, становится всё труднее. Роскошное поместье, тот самый Голландский дом, в котором живет семья, становится полноправным участником событий: стекло, фарфор, нежный запах сирени сменяются лязгом металла, тоскливо-желтыми тонами; в дом проникает холод. «Там вечно темень», — говорят о нем выросшие дети. Время идет, обиды и боль не утихают. Сказочный мотив о злой мачехе вплетается в семейную сагу — получается осязаемый и проникновенный текст, который откликнется многим.
Забавная штука — привычка. Тебе может казаться, ты все про нее понимаешь, но при этом так и не узнаешь, как выглядишь со стороны, пока не покончишь с этим. Я думал о Селесте, все эти годы твердившей мне, какое это безумие, что мы с Мэйв продолжаем ездить к дому, где жили детьми, — и как мне казалось, что она просто не способна понять.
— Ты погрустнел, — сказала Мэйв.
— Да нет. — Я откинулся на спинку дивана. — Не в этом дело. — Мы превратили свое несчастье в божка, поклонялись ему. Мне стало не по себе не оттого, что мы решили остановиться, а оттого, как много времени это у нас отняло.
Осенью 1990 года пятеро подростков приезжают купаться у каменоломни Мёркабю в Швейцарии. Один из них трагически погибает, но следствие по делу быстро приостанавливают, списав всё на несчастный случай. Осенью 2017 года Анна Веспер натыкается на странное дело тридцатилетней давности и находит несостыковки… Из шкафов сыплются скелеты — постыдные секреты местных жителей, и даже самой Анны. Самая атмосферная книга подборки: в ней роскошная осенняя Швейцария, неожиданные сюжетные повороты и живые герои, которым легко сопереживать.
Почему Брур Клейн держит у себя в подвальном тайнике вещи Симона? Вещи, которые двадцать семь лет считались утерянными или сгоревшими? И зачем тут портрет молодого Клейна, полуобнаженного, в постели? Портрет кисти Карла-Ю? Анна откинулась на спинку кресла. Отсюда ей видны все фотографии. Целых три жизни, или даже четыре. Скрытые от мира, как и вещи в чулане. На соседнем кресле лежала потертая кожаная папка, которой Анна поначалу не заметила. В папке оказался всего один лист — какое-то письмо, написанное красивым наклонным почерком. Карандашный текст снова и снова стирали, переписывали, отчего Анне пришла на мысль фреска из Табора.
Дорогая Элисабет. Я совершил ужасный поступок. Из тех, которым нет прощения.
Но я совершил его из любви.
Макьюэн известен широкой публике как минимум по роману «Искупление» и одноименной экранизации (как хороша была Кира Найтли в зеленом шелковом платье!). Новая книга — тоже об истории двадцатого века, преломившейся в частной биографии. Роланда мы встречаем в одиннадцать лет у фортепиано, на уроке музыки — за ошибки учительница бьет по коленям, «ребром линейки, не полотном, и это больно». Ни с музыкой, ни с семьей, ни даже с письмом — Роланд пытается писать рецензии — не получается, главный герой дрейфует от занятия к занятию, от мечты к мечте. Это и притча о тех, кто не успел поймать удачу за хвост, и гимн послевоенному поколению, и напоминание, как можно учиться в течение всей жизни, если мы не боимся ошибок.
А внутри, в самом центре хижины, стояла раскаленная печка, которую топили углем, и стоило им согреться, как они расшумелись. Здесь это было можно, а больше нигде, потому что их учитель латыни, низкорослый добряк-шотландец, не мог совладать с классом. На доске было написано уверенным учительским почерком Exspectata dies aderat. А ниже ученическими каракулями выведено: Долгожданный день настал. В этой самой хижине, так их учили, в более суровые времена мужчины готовились к морским сражениям и постигали выверенные навыки установки подводных мин.
Очередной роман режиссера — как почти всегда у Кустурицы, больше эссе, чем сюжетная проза, больше кинематограф с его яркой оптикой, нежели текст. Книга посвящена австрийскому драматургу Питеру Хандке, в котором Кустурица видит друга и идеал творца. Встречи с Хандке перемежаются размышлениями о мировой политике и трагических событиях в Сербии, воспоминаниями о детстве в Сараево. Детское восприятие мира вообще предстает страстно желанным для художника, потерянным раем, и высшая победа — забыть о безжалостном времени, размыть его, сделать несуществующим.
Выдался солнечный день, какие редко случаются в Нормандии в начале лета. Били «золотой гол», игроков не хватало. Когда был назначен пенальти, Петер решил встать на ворота. И вот стоим мы друг против друга, Петер и я — вросли ногами в английский газон, напи- танный нормандскими дождями. Петер широко развел руки, вместо футболки на нем клетчатая рубашка с закатанными рукавами. Смотрит сквозь очки, он не профес- сиональный игрок и не чувствует центра ворот. Я смеряю вратаря взором самоуверенного футболиста — не профессионала, правда, но мяч меня слушался. Разбег тут и не нужен, я и так переиграю, думаю я; три шага, удар, мяч летит в штангу. Петер вскидывает руки, мяч отскакивает от его пальцев в угол поля. От такого рывка с Петера слетают очки и попадают прямо в сетку вместо мяча.
Анну Старобинец называют королевой русского хоррора. В ее «Серебряном Ашолотле» сочетаются кошмары разного уровня — и непонятно, кто страшнее: визгливая работница жэка или души умерших, липнущие к щекам главной героини. Неожиданны не только сюжетные повороты, но и форма: есть рассказ — переписка на форуме, признание мальчика от первого лица, хроника сбора документов на выезд в Израиль, сеанс избавления от вины, дневник о вирусе. Идеально для ноябрьского мрачного вечера — особенно аудиоверсия, которую начитали сама Анна Старобинец, актер Григорий Перель, музыкант Иван Жук и другие. Атмосферу дополняют иллюстрации Ольги Медведковой — холодок по спине гарантирован.
Но она просто обязана встретиться с той маленькой девочкой. Объяснить, что мама ее больше не видит. Что никто ее больше не видит. И обнять ее. И сказать, чтобы она уходила в свою страну.
В ту страну, где всегда светит солнце, шумит море, шуршит песок и лопаются спелые фрукты. В ту страну, где звучат прекрасные песни. И где даже ветер оставляет сладкий вкус на губах.
Прошло три года… Королевский этикет строго регламентирует черный цвет в гардеробе монархини. Траур по мужу,…
Я не критик и не музыковед, в общем, совсем не эксперт. Но мы все, всей…
Свежий выпуск легендарной передачи «Аэростат» Бориса Гребенщикова — от 7 сентября — посвящен музыкальным новинкам,…
Ведущая церемонии, Эмануэла Фанелли, итальянская актриса и комик, обыграла один из фестивальных ритуалов — засекание…
Вспоминается мысль Леонида Андреева из рассказа «Винтовка»: «Видеть страдание и пройти мимо — значит отнять…
Москва — это мой город, и не важно, где я живу сегодня и как часто…