«Я всегда хотела чего-то большего»: Варвара Шмыкова в большом интервью «Зиме»

Ноябрь 2025. Варя впервые в Лондоне, в Сохо. Оглядывается, широко и по-детски распахнув глаза, повторяет: «Это кино, кино». Здесь она как раз для съемок в кино. В большом и секретном. Ей очень хочется о нем рассказать, но пока нельзя — мы еще вернемся к этому, еще увидимся. Вчера она купила новую шляпу, бордовую и мохнатую, теперь собирает комплименты от британцев в метро и восхищается тем, как легко люди могут их раздавать: «Это — моя тема. Если ты хочешь сказать, ты просто берешь и говоришь. И да, я стараюсь так жить».

Последние годы для Вари, как и для многих, были во всех смыслах новинкой: язык, бюрократия, один ребенок, стремительно встраивающийся во всё немецкое, второй ребенок, родившийся уже после отъезда из России. А еще — вопросы, как работать и жить дальше. 

— Эти три года, конечно, были совсем друг на друга не похожи. В первый год у тебя есть стадия №1 — это детский садик, школа, документы, разобраться с налогами, получить регистрацию и ВНЖ. Мы с этим справились, мне кажется, достаточно успешно. И всё, что происходит теперь, невероятно. 

Раньше, когда я жила в Северном Тушино — а я жила там 18 лет, и мама моя там долго жила, и старший брат там вырос — мы знали всех, кто живет в соседних подъездах, на соседних улицах, и нас все знали. Потом происходит какой-то level up. Тебя все знают, потому что ты учишься во МХАТе, потому что ты четыре года поступал в театральный, обивал эти пороги. И здесь Камергерский, здесь Газетный переулок, здесь Кузнецкий мост, ты знаешь все улицы, это твой город, твоя Москва.

Сейчас это чувство пришло ко мне в Берлине. Ты встречаешь людей, чьи дети ходят в те же школу и сад, что и твои, а потом — раз, и твой фокус-пуллер с проекта живет на соседней улице, а тут ты пьешь кофе с художником-постановщиком, и всё расширяется, и я хожу по Берлину: «О, что-то тоже родное, что-то свое».

И постепенно это переходит на другие страны. Я много путешествую из-за работы, и огромное количество важных для меня людей раскиданы по всему миру, и я везде себя чувствую классно, комфортно, все очень открыты и приветливы. И это чувство умножается и умножает меня как личность. У меня, в принципе, никогда не было шор, я всегда была против правил и пыталась разрушить рамки, хотела чего-то большего. Но то, что происходит сейчас, это потрясающе, это шок!

Сейчас Варя колесит по миру с «Клубом разбитых сердец» — спектаклем, который впервые был сыгран вместе с актером Никитой Еленевым в феврале 2023-го. Из Лондона в Париж (и едет она этим маршрутом, конечно, под песню Ираклия Пирцхалавы), из Парижа — в Тель-Авив и дальше-дальше-дальше. Варя признается, что этот проект родился из потребности во встречах с теми, кто сталкивается в жизни с тем же, с чем и она сама. 

— Это — не совсем классический спектакль. Да, там есть актеры, есть свет, даже дым-машина, но мы хотели, наоборот, отказаться от персонажей, отказаться от наигранности, вести живой диалог от самих себя. Мы задаем зрителям прямые вопросы, на которые нужно отвечать искренне, иначе ничего не выйдет, и я переживала, пойдут ли люди на это. Но когда мы играли на какой-нибудь супер большой зал — 600 человек в Таллине или на Кипре — все равно в конце получался такой эффект, как будто мы с тобой на кухне посидели, где-то там, я не знаю, на Китай-городе и рассказали друг другу сокровенное. Мы как-то успеваем за полтора часа превратиться со зрителями в компанию единомышленников, несмотря на то, что все обстоятельства говорят про другое.

— Почему ты решила именно в этот исторический период с людьми о любви разговаривать?

— А потому что когда, если не сейчас? Когда признаваться друг другу в любви, поддерживать, выслушивать истории и делиться переживаниями? Я здесь не оттачиваю какие-то свои актерские, ремесленные навыки. Нет, здесь главное — мое любопытство. Я хочу посмотреть, как живут люди, одни ли у нас проблемы, посмотреть всем в глаза. 

Мы не претендуем на какое-то серьезное театральное событие. Просто собрались эмигранты и собрали вокруг себя других эмигрантов, и всех нас объединяют общие коды и биографические моменты: тот самый мальчик из первого класса, влюбленность старшей школы или родительские слова, кинутые впроброс, которые тебя до сих пор почему-то задевают. 

Уже в эмиграции Варя начала играть в театре у Кирилла Серебренникова. Сейчас в их совместном портфолио две больших работы — опера «Дон Жуан / Реквием», поставленная в Берлине, и «Метель» по Сорокину, показанная в сентябре на Зальцбургском фестивале. Оказалось, именно такой коллаборации Варе не хватало всю ее жизнь. Она всегда была где-то поблизости, с артистами Седьмой студии буквально росла бок-о-бок и называет их своими «лучшими друзьями с 12 лет», а у Кирилла играла в кино, но так, чтобы все эти звенья сошлись на одной сцене, это впервые случилось в 2025-м.

—  У меня была мечта, прямо Мечта сыграть в «Гоголь-центре», и всё это в какой-то момент обратилось в прах. И кто бы мог подумать, что нужно просто взять и уехать из страны — и начнется какая-то интересная жизнь. 

— Сейчас можно услышать от тех, кто ходит на европейские спектакли Кирилла, очень схожий генеральный отзыв об ощущении старой жизни: все нормально, ты в Москве, вокруг все те же самые люди, и они, как и всегда, стекаются на премьеру по старому адресу. А если смотреть изнутри процесса, это похоже на старую жизнь, на тот театр, который с тобой происходил в большом количестве в России? Или выкристаллизовывается что-то новое? 

— Я никогда не работала в такой здоровой атмосфере! У нас, правда, лучшая команда больших профессионалов и людей с большой буквы, и все наши немецкоговорящие коллеги просто в восторге. Это — сотворчество, соавторство, содружество. И атмосфера «Гоголь-центра» заключается в человеколюбии, которое исходит от каждого. Но при этом это совершенно другой масштаб продакшна, другие ставки. Ты работаешь с такими артистами, как Аугуст Диль, находишься в тесном партнерстве, погружаешься в них. У меня ощущение, что я нахожусь на курсах повышения квалификации, только бесплатно. 

Я не пропускаю ни одной репетиции, даже если меня нет на сцене. Я смотрю с открытым ртом, как Кирилл репетирует с другими артистами, щипаю себя! Это происходит на самом деле! Все готовы прыгнуть выше головы, все удивляются, все радуются друг за друга. Всем интересно всё, что происходит внутри, это очень-очень круто. 

Конечно, когда ты встаешь на рабочие рельсы, ты так или иначе вспоминаешь московские движения. Я снова в работе, снова в деле, но, блин, я сижу с тобой в Лондоне! Я приехала на смену большого международного проекта. Этого не было, когда я была в России известной артисткой. У меня были классные проекты, были замечательные спектакли, но чтобы это все в таком концентрате одновременно происходило со мной, такого не было никогда. 

Концентрация Вариных ролей, с которыми мы все скоро познакомимся, и правда зашкаливает. Только в 2025 году международных проекта четыре. В них она работает на немецком (и совсем его при этом не знает), английском, русском. Не тайный проект пока один — «Матрешки», дебютный полнометражный фильм русскоговорящей режиссерки из Германии Алины Иклымовой с нетленным сюжетом об отцах и детях — точнее, о матерях и дочерях. В нем Варя играет вместе с Яниной Лисовской («Любовь и голуби»).

— Это офигенный сценарий, просто подарок для меня как для актрисы и для Вари. Можно заметить, что я не могу отделить себя от контекста и просто играть, важно, чтобы это было своевременно. А это история про сейчас, я могу представить такую героиню. Она уезжает от войны к своей маме в Германию, пытается понять, как легализоваться, а параллельно ее молодого человека забирают в тюрьму. Всё максимально близко к нам. И при этом тема отношений с мамой — очень важная часть моей жизни. У меня эти отношения сложные, они есть, но они… В общем, здорово, что всё это можно взять и проиграть, когда нет возможности проговорить с собственной мамой. Есть в этом какой-то психотерапевтический момент. 

Семья вообще занимает в ее жизни очень большое место. Она пытается выстраивать отношения с матерью, с которой всегда было непросто, а с началом войны ситуация в разы усугубилась, всё время на связи с братьями и сестрами — которых четверо. А еще работает женой и дважды мамой, что с текущим съемочным и театральным графиком тоже становится задачкой со звездочкой. 

— Я пытаюсь: Фигаро здесь, Фигаро там. Дистанционно, к сожалению, это не сильно получается, но был период, когда я вставала каждый день в 7 утра, чтобы созвониться с Корнеем, пока он просыпается, завтракает, идет в школу. Потому что Даня с Лукой, муж с младшим сыном, просыпаются позже. Конечно, это не заменит реального присутствия. И я очень скучаю. Они очень быстро растут. Лукоша уже хорошо говорит на русском, начинает на английском и немецком, у него появились друзья, он всё время о них рассказывает. У Корнея тоже своя жизнь, уже любовь в классе: он провожает ее до дома, носит её рюкзак. И я планирую освободить несколько месяцев в календаре, чтобы просто быть рядом и прийти немного в себя, и чтобы мой муж, который 24/7 — самый лучший на свете папа и отчим, мог погрузиться в свои проекты.

— Если мы сейчас представим тебя, допустим, 5 лет назад, со всеми мечтами и профессиональными стремлениями, сходятся ли мысли Вари из прошлого с тем, что ты сегодня видишь в своей жизни?

— Сходятся. Но! Я, конечно, ощущаю себя максимально русской. Я не скрываю это, нет у меня никаких триггеров сказать, что да, I’m from Moscow, I’m from Russia, имя-фамилия, русская актриса. Я никогда не думала, что я уеду из России. Мой бывший муж, прекрасный оператор, вся его тусовка кинематографистов, они всегда хотели уехать. А у меня были мечты, что здорово было бы поехать куда-то, поработать в Париже, в Лос-Анджелесе. И всё это казалось недостижимым. А сейчас это — просто моя реальность, и она намного шире и разнообразнее, чем я могла себе представить. Я пребываю в бесконечном тотальном шоке.

— А как тебе кажется, что ты профессионально для себя нового получила за эти годы? Чему ты научилась, чего в тебе не было раньше?

— Ты знаешь, я, скорее, оказалась максимально в своей среде, наконец. Я была частью молодого театра, «Июльансамбля», и, оглядываясь назад, понимаю, что это были замечательные времена, но, честно, это был не мой коллектив. И сейчас я как рыба в воде, я максимально открыта, нет никакого стеснения, нет ничего запретного. Я не обдумываю сто раз каждый шаг, я просто действую. И мои коллеги чувствуют это же. Аугуст Диль поделился со мной, что тоже не был в своем потоке, когда работал в театре в начале карьеры. А теперь мы учимся друг у друга, растем профессионально с каждой репетицией. Ты должен быть полностью включен. И твой слух, и твой нюх, и твоя чуйка. Мне кажется, за последний год я прокачалась на 150%.

С кино ровно так же. Когда мы выпустили «Метель» и прошел премьерный забег, я уезжала оттуда как из детского лагеря, я плакала, мы не могли расстаться до самого утра. Я ехала на новый проект, на съемки «Матрешек», и мне казалось, что переключиться невозможно. Уже через два дня у нас происходит супермэтч, оказывается, что они все тоже очень открытые, и на последней вечеринке меня трясет от нервов и восторга. Мне так хотелось этим поделиться со всеми, и я написала на немецком манифест, прочитала его всей команде. Ко мне подходили люди из разных цехов и говорили, что это полностью взаимно.

— А если говорить с точки зрения искусства, — мы сейчас не о международных проектах, а про театр, который ты делаешь и сама, и с Кириллом — как думаешь, он идет по какому-то новому пути? Куда движется вся эта эмигрантская история?

— Я бы не сказала, что мы мыслим рамками эмигрантства. Это абсолютно свободное искусство в свободном мире. У нас раскуплены билеты на месяцы вперед, очень много немецкой публики, это — не эмигрантские радости. Вот мой спектакль — эмигрантские радости. И я этим горжусь! Но, что касается «Дон Жуана» или «Метели», это катарсис, участвовать в этом честь. Ко мне на Зальцбургском фестивале, во внутреннем дворике театра, где все — и зрители, и артисты — тусуются, подходили люди и обращались по-немецки, и не могли поверить, что я не говорю на языке, на котором играю. И всё местное кино-театральное сообщество прекрасно знает об этих спектаклях, а многие сокрушаются, что туда невозможно попасть. В итоге у нас есть чувство и интеграции, и споричастности, и какого-то слияния в этом искусстве со всем остальным миром.

Фотографии: Natasha Lewina