Анастасия Тихонова: «Я не прошу моделей делать то, чего сама бы не сделала»

Откровенное интервью об откровенном с лондонским фотографом Анастасией Тихоновой.

Материал из третьего номера журнала Russian Gap (осень 2015) >>> 

Настя, идея этого интервью появилась, когда я прочитал в фейсбуке о твоем опыте съемок ню.

Да, я написала, что думаю, что я хороший фотограф, потому что из всех людей, которым я предложила позировать перед моей камерой совершенно голыми, никто не сказал «нет».

Почему, на твой взгляд, это определение хорошего фотографа?

При съемке людей самое важное — доверие, все остальное вторично. Если фотограф и модель умудряются выстроить доверительные отношения, то границ не существует вообще. Вы можете зайти в любые дебри, ускакать в любые дали и исследовать любые глубины. Ни пейзажи, ни натюрморты, не говоря уже про еду и какие-то абстрактные вещи, не дают похожего ощущения. Я знаю, что есть люди, которые в пейзажах видят потрясающую геометрию, гармонию и так далее. Это не я. В пейзажах, как правило, я вижу пейзажи. И только в работе с людьми у меня получается этот дайвинг, уход на глубину, которая не имеет дна.

Когда ты начала фотографировать людей обнаженными?

Одна из первых придуманных мной фотосессий была частично ню-фотосессия, она же была игрой на доверие. Тогда я работала в лаборатории, которая занималась производством тканей для бронежилетов. Я же окончила текстильный университет по специальности материаловедение, и моя дипломная работа как раз была посвящена тканям для бронежилетов.

Это был странный период моей жизни, когда я люто ненавидела то, что делаю, я не видела в этом ни малейшего смысла, каждое утро просыпалась в слезах. Мне было 22 года, и я заранее ненавидела день, который наступил.

Помню, что однажды я провела всю ночь работая за компьютером, и вот семь утра, я, совершенно размазанная, сижу на заднем сидении автомобиля, который едет из одной подмосковной дыры в другую, но почему-то не сразу, а с заездом на заправку. Ранний час, начало мая. Мы проезжаем городской пляж со всеми этими покореженными, изъеденными ржавчиной зонтиками, исписанными матом и разными «Вася + Маша», и слоем пустых бутылок на песке, будто их вынесло на берег после ночного шторма. Я разлепляю глаза и думаю: «Господи, как красиво». Но это не было для меня красиво с точки зрения пейзажа, я сразу же вписала туда фигуру, которая бродит по пляжу и как-то взаимодействует с этой довольно кислотной средой.

И тогда ты превратилась из инженера в фотографа?

У меня не было ни одной знакомой модели, я позвонила близкой подруге и сказала: «Слушай, попозируешь мне для одного дела?». Говорит: «Хорошо». Мы договорились на определенный день, нужно было пораньше встать. У меня было одно условие — чтобы она была в чем-нибудь белом и странном для фотографии. Она сшила себе платье из каких-то простыней. И на ней была еще майка, разорванная на груди так, что, собственно, грудь была открыта. Мы пришли на этот пляж. Я начинаю фотографировать, и эта странная обстановка нас обеих вводит в какой-то транс. Я понимаю, что через какое-то время нам обеим перестает быть холодно. Она ходит по этому бутылочному стеклу, лежит на этих ржавых столах. И это был танец какой-то сумасшедший. Я вижу, как позади идет бабушка с собачкой, и бабушка одета в пальто, потому что действительно холодно. А передо мной стоит моя подруга в возрасте 22 лет с девичьей распахнутой грудью, с торчащими сосками, и я просто говорю: «Смотри на меня, смотри на меня, смотри на меня». Я ловлю ровно тот момент, когда бабушка с собачкой  минует ее сзади. Я сняла этот кадр, пришла домой, выгрузила в компьютер и поняла, что фотография – это то, чем я хочу заниматься всю жизнь. Преломление кислотной реальности во что-то более или менее сказочное — то, что привносит в жизнь смысл. Реальность как таковая в тот момент моей жизни не приносила мне ни смысла, ни удовлетворения. И с тех пор я начала придумывать истории и их воплощать.

Я, честно говоря, ждал историю про сессию ню в бронежилетах…

Нет. Хотя у меня был плакат как раз с какой-то выставки вооружения — сексистский плакат, как я сейчас понимаю. Там женщина постепенно разоблачалась — то есть она начинала с полной штурмовой амуниции и заканчивала какими-то трусиками цвета хаки. У меня также были автопортреты, снятые на фабрике по производству химических волокон. На таких режимных предприятиях все сотрудники уходят ровно в пять вечера. И что тогда делала Настя? Настя выносила табуретку в облупленный коридор, ставила фотоаппарат на подоконник, раздевалась, нажимала на автоспуск и позировала в этом коридоре ню. То есть день был отработан не зря.

Как взаимосвязаны твой опыт как фотографа, который снимает ню, и твой опыт ню-модели?

Как только у меня появилась камера, я начала практиковаться на себе. Это в какой-то степени мне потом помогло работать с моделями дальше, потому что я более или менее стала понимать, какие у меня самой есть лимиты, на что я готова пойти, а на что я пойти не готова. Если я не готова, то почему я должна заставлять делать это других людей? Полгода назад, взбесившись по поводу цензуры в фейсбуке, я решила сфотографировать себя с голыми сиськами в зеркале. Получилось хорошо. Под фотографией я поставила подпись «I don’t ask models to do things I wouldn’t do myself». Фейсбук мою фотографию удалил часов через 12, но она успела набрать какие-то там 300-400 лайков. Буквально несколько дней назад мне пишет человек из Сирии, который снял документальный фильм про начало войны в Алеппо. Эта война началась прямо под его окнами. Такой же фотограф, как и я, он просто начал фиксировать начало войны. Осторожно, боясь быть подстреленным, оставаясь без света, воды, интернета и так далее, снимал кадры о том, что происходило с его страной. И вот он мне пишет: «Анастасия, в свое время очень впечатлил ваш автопортрет с сиськами и с той подписью. Мы в Алеппо очень любим эту фразу. Я ее преподаю в арт-школе».

А ты можешь озвучить свои лимиты?

А я их еще не поняла. Просто когда я, например, вытаскиваю модель на мороз, я сама должна быть готова испытывать холод. Например, я снимала в Москве девочку для одного мужского журнала. Это была крыша в самом центре Москвы, была прекрасная погода, и я, чтобы выйти с ней на одну волну, просто сняла топ. То есть я снимала ее топлес, будучи самой без верха. Таких историй много… Какие это лимиты? Мне хочется думать, что почти никаких. Но я всегда действия модели проецирую на себя: а я так смогу? А я так сделаю? А я вот в такой бараний рог изогнусь? Если я понимаю, что нет, то я не буду просить человека это сделать.

Ты говорила выше о сексистском плакате. Как, снимая обнаженное тело, избегать сексизма?

Под сексизмом в фотографии, в частности ню-фотографии, я подразумеваю некое отождествление модели с товаром, предметом, объектом вожделения. Я надеюсь, что мне удается не транслировать этот взгляд, потому что я сама не вожделею тех людей, которые в кадре. Я им сопереживаю, я ставлю себя на их место. Фотографирование людей – это уход на глубину. Сексизм в фотографии, мне кажется, это когда модели отказывается в праве на характер. Когда ее наделяют определенными качествами, которые понравятся большинству зрителей.

Твои съемки не воспринимаются через призму сексизма?

Была одна история. Я лежала с похмельем, играл очень мрачный трек группы «Морфин», которую я тогда слушала бесконечно. И у меня начали появляться в голове зарисовки. Я представила голых мальчика и девочку — на крыше, в момент какой-то очень эмоциональной связи. Девочка у меня быстро нашлась, а мальчика я встретила позже, на общей тусовке. Они с девочкой друг друга в глаза не видели, но я предложила свою идею и оба сказали «да». Это был октябрь, Москва, крыша электростанции, на которой тогда работал мой друг, на свой страх и риск протащивший нас туда. Я принесла студийный свет, у нас была бутылка кальвадоса и, в общем, дубак на улице. Это была очень красивая съемка двух посторонних людей, которые ввиду разных странных обстоятельств оказались брошены в объятья друг друга.

Съемка получилась дико трепетной. Она была не про секс, она была как раз про доверие. Та ситуация, когда посторонний мальчик и посторонняя девочка обнимаются, как последние люди на земле.

Я сняла последний кадр, потому что видела, что они синеют от холода прямо на глазах, выключила свет, мы свернули штативы, положили лампы в чехлы, и тут появились двое полицейских. Нас увезли в полицейский участок. Я так и вижу эту картину глазами постовых: крыша электростанции в вечереющем небе, студийная вспышка выхватывает два обнаженных тела. Они спрашивают, кто ответственный, я говорю: «Окей, я». Меня уводят в кабинет. Я оказываюсь один на один с полицейским. Он смотрит порно, особо не сворачивает окно, то есть он не стесняется меня. И начинает выяснять детали. Был ли эрегирован член у молодого человека, получала ли я какое-то удовольствие. Это настолько было из другой галактики, что я уже не скрывала своего омерзения. Он просил меня показать ему фотографии. Но я отказалась. Он тогда сказал, что должен будет уничтожить фотографии с флэшки. А я про себя тогда подумала, что вцеплюсь зубами ему в горло и раздеру это горло к чертям. Слава богу, до этого не дошло, мы заплатили штраф 10 тысяч рублей и разошлись. Но это тот случай, когда ты — про доверие, а они — про стояк. Другая плоскость измерений. Если голые на крыше, то они фетишисты, извращенцы. Люди вообще не умеют, не могут мыслить многомерно. Увы, так с большинством…

Сейчас ты начинаешь новый проект со съемками обнаженных моделей — тот самый, в котором еще никто не отказался участвовать. В чем его суть?

Идея заключается в том, чтобы снимать людей в очень интимные моменты. Я думаю, что в какие-то моменты люди, пары будут заниматься сексом перед моей камерой. Кто-то, может быть, мастурбировать, а кто-то просто мыться в душе, читать книгу. Я хочу зафиксировать самые интимные моменты, которые люди обычно никогда не показывают на публике. Вне зависимости от того, связаны они с сексуальным возбуждением, или нет. При этом меня, как и многих сейчас, бесит цензура в интернете. Этот проект должен в какой-то мере обмануть эту цензуру. Мы хотим соблюсти формальности, которые довольно четко прописаны: никаких сосков, гениталий. Но при этом что делает людей сексуальными? Отнюдь не соски с гениталиями. Я хочу, соблюдая формальные правила фейсбука, сделать проект более сексуальным, чем фотографии, где «все видно». Это будет живопись, по сути. Мы планируем этот проект вместе с моим бойфрендом-художником.

Как ты будешь отбирать людей для проекта?

Мне интересно привлекать людей, которые не любят то, как они выглядят, не любят фотографироваться, не любят быть в кадре. Я начала думать о том, что чем старше я становлюсь сама, тем больше у меня гармонии как с собственным телом, так и с восприятием несовершенных форм у других людей. Мне становится все менее интересно снимать профессиональных моделей — людей с заведомо идеальными формами, которые, кстати, можно воспринимать как товар, в какой-то мере. Что такое модель? Модель – это профессия, которая позволяет продавать товар, используя внешность. Когда тебе за 30, ты либо начинаешь любить то, что ты есть, либо уже никогда себя не полюбишь. Так что проект, который я задумала, будет сделан без привлечения идеальных людей с идеальными фигурами. Более того, в этом проекте будут задействованы люди, которые не то что никогда не снимались голыми, а в принципе не привыкли быть перед камерой. И это тот самый акт доверия, который я хочу показать как конечный продукт.

Когда я предлагаю съемку своим друзьям, я говорю примерно так: «Слушай, ты готов быть совершенно голым? Это будет почти как порнография, но, конечно, на изображении не будет видно никаких деталей». Люди говорят: «Да, почему нет? Дальше только тлен и смерть». То есть мы, 30-летние, как никто, наверное, ценим этот миг расцвета физической формы, потому что понимаем, что после этого начнется увядание. У нас у всех появился последний шанс полюбить себя теми, кто мы есть, и запечатлеть это. Либо мы так и останемся людьми с постоянными комплексами и несовершенствами.

А ты будешь следовать правилу не снимать ничего, чего не сделала бы сама?

Да, я сама буду участвовать в этом проекте, скорее всего, с молодым человеком. Скорее всего, мы будем заниматься сексом.

Мы часто видим очень негативные реакции зрителей на немодельные обнаженные тела…

Да, реакции типа: «О, как можно с таким телом показываться кому-то голым?!». Я считаю это лицемерием, хотя бы в том смысле, что вот людям с хорошим телом можно являть себя народу, а людям с плохим телом, наверное, следует сидеть в темноте и сексом заниматься исключительно под одеялом — с кем-то таким же «страшным». Если мы принимаем факт того, что человек свободен, и он может обнажаться на публике, то мы допускаем и то, что любой человек имеет право это делать, вне зависимости от пропорций его тела. Показать целлюлит или складки на животе не является целью моего проекта, но я, собственно, не имею ничего против целлюлита. Я не считаю, что на этом нужно акцентировать внимание. Фотография может передать то, что ты видишь, чуточку лучше, а может передать это чуточку хуже. Невозможно передать изображение, которое попадает на сетчатку глаза, через объектив точно таким же. Я предпочитаю чуть лучше. Соответственно, что бы ни попадало в мой объектив, я стараюсь искать наиболее выгодные, красивые ракурсы или делать так, чтобы свет фотографии делал акценты на том, что мне нужно. Это проект не про физиологию, а про открытость на уровне «мне настолько с собой хорошо, что я готов, чтобы на меня смотрели».

То есть гиперреализма там не будет?

Гиперреализм – это не моя фишка. Наверное, люди соглашаются сниматься в моих проектах потому, что знают, что я с ними буду нежна. Это, наверное, как ходить к психотерапевту. Ты приходишь, говоришь все, включая самое неприглядное, но ты знаешь, что тебя не обидят. То есть фотография — это своего рода терапия.

Ты говоришь, что стараешься сделать людей более красивыми, привнести какую-то эстетику. В чем для тебя заключается красота?

Это меняется. Пять лет назад я думала, что красота – это идеальная кожа. А сейчас для меня красота – это морщинки вокруг глаз. Раньше я смотрела на худые тела с вожделением — с вожделением, я имею в виду, фотографа. Я так любовалась их хрупкостью и какой-то оторванностью от земли. Мне казалось, что чем человек худее, тем меньше его беспокоят земные дела, а крупный человек — более плотский и приземленный. Но красота, прости за банальность, это та же гармония: кому-то хорошо быть худым, кому-то хорошо быть крупным. Но и худобу, и полное тело можно снять как красиво, так и уродски. Я пытаюсь так, чтобы всем было красиво.

То есть твой проект призван показать людей более красивыми?

Мой проект призван показать людей более свободными. С возрастом понимаешь, что это огромная ценность. Свобода — это не анархия. Свобода – это гармония. У меня нет цели эпатировать, но есть цель примирить. Наверное, больше всего мне хочется, чтобы на моих фотографиях не видели ничего пошлого. Если я таким образом смогу влиять на степень лицемерия в обществе, степень его зашоренности, то я буду просто счастлива. Наверное, это и есть моя конечная цель.

Текст: Григорий Асмолов

Фото: Анастасия Тихонова antipictures.com