Линор Горалик: «Творчество — процесс, при котором что-то начинает выедать из тебя мозг»

В минувшую пятницу в клубе «Открытая Россия» прошла встреча с Линор Горалик. В анонсе мероприятия Линор обозначили как «поэта, писателя, эссеиста, художника». На деле же ее «специальность» не исчерпывается даже многогранным англоязычным «artist»: как вместить в одно – или даже пару — емких слов несколько сборников ее прозы и поэзии, детские книги и серьезные романы, журналистские колонки, лекции по теории костюма для взрослых и о литературе для детей?

«Для меня читать свои тексты вслух – это самое тяжелое занятие», — призналась Линор во второй половине встречи, хотя первые 40 минут исправно читала стихи из своего нового сборника «Так это был гудочек».

оглянись
вот все, от кого ты ушел:
бабушка, дедушка, заяц, лиса, волк, медведь
ты-то думал — они столбы верстовые
а они-то, оказывается, крались следом
и вот теперь стоят, ухмыляясь
смотрят
как учебник литературы
ласково приобнимает тебя за плечи

Почти все тексты – тяжеловесные, будто придавливающие слушателя чугунной плитой, но при этом в исполнении автора оказывающие почти медитативное воздействие, убаюкивающие голосом. «Это не специально выбранная интонация, — извинялась позже Линор, — просто мне действительно тяжело думать о каких-то дополнительных эмоциональных перепадах, когда я читаю свои стихи».

На вопросы в рамках Q&A-сессии, в которую плавно перетекла встреча, Линор отвечала гораздо легче и с улыбкой. Правда на первый же вопрос «почему у вас такие тяжелые стихи, но вы в личном общении такая легкая», засмеялась и ответила: «Это просто вы со мной еще не общались по-настоящему. Мои друзья часто шутят, что моим ртом разговариваю не я, а мрачный мудак. И разные темы – это просто просто передачи на радио «Мрачный мудак»: «В мире животных» там, «О любви», «Культура».

Как бы то ни было, мрачности в дальнейшем диалоге с аудиторией почти не было: зато были разговоры о творчестве, России, Израиле и совсем немного о политике.

О жизни на две страны

С одной стороны, понятно, что где русский язык – там и я. Конечно, автор, пишущий на русском языке, плотно связан с Россией, в этом нет никаких секретов. С Израилем немножко всё сложнее, потому что на иврите я начала писать совсем недавно и совсем внезапно. Это очень странно ощущение, на иврите совершенно точно пишет другой человек – но это нормально. Многие наши коллеги, которые пишут не на одном языке, говорят, что это пишут два разных человека.

О своих поэтических родителях

Я много об этом думала и в какой-то момент поняла, что родители подразумевают честь прямого наследования. У меня нет чувства, что эта честь мне оказана. Я знаю людей, у которых оно есть, и, слава богу, они правы в этом. Но вот у меня есть ощущение некоторого «мы» — не иерархического, а горизонтального, которое для меня очень важно. Мы скорее братья и сестры в этом смысле, с которыми меня связывает не только моё отношение к их текстам или совместная работа, но и личные теплые отношения.

Так вот этот круг поэтических братьев и сестер постоянно смещается в пределах определённого количества людей. В какой-то момент кто-то вдруг начинает в твоей голове жить больше, кто-то меньше. Бывают периоды, когда у меня в голове неделями живут тексты Гриши Дашевского. Потом вдруг они никуда не деваются, а основным голосом в голове становится голос Елены Фанайловой, например. И с Лениным голосом вообще происходят удивительные вещи. Раз в год у меня начинает жить в голове Фанайлова, и я чувствую, что если в этот момент мне приходится читать тексты, то я начинаю где-то педалировать ее интонации.

О разнице между работой с текстами и с изображениями

Есть странная история про то, что в каждый момент времени меня переключает из визуального в вербальное и обратно. Очень редко бывает чувство, будто я могу одновременно писать тексты и делать что-то визуальное. Обычно я нахожусь четко в одном режиме. С чем это связано – я понятия не имею, но это не вопрос «чем бы мне сейчас заняться?» Что-то начинает выедать из тебя мозг. Иногда это тексты, иногда картинки. Я человек подневольный, и кто первый встал – того и тапочки.

О том, являются ли новости и события толчком к творчеству

Единственная вещь, которая у меня жила в режиме «утром в газете, вечером в куплете» — это Заяц ПЦ. С ним я четко понимаю, что это прямая реакция на что-то в воздухе, на новости. Но это делаю не я, это делает Заяц. Он вообще устроен не так, как я, он тоже мрачный мудак, но другой. И он как раз способен немедленно выдавать текст на общественно громкие темы.

О современной России и страхах

Мне гораздо легче жить от того, что я человек с израильским паспортом. И сегодня мне приходится запрещать своим российским друзьям говорить: «Мне кажется, надо уезжать». Потому что в этой фразе все слова неправильные: во-первых, «мне» — меня никто не спрашивал, во-вторых, «кажется» – это не довод, в-третьих, «надо» — это сложный вопрос, а в-четвертых, «уезжать» — это куда, к кому, при каких обстоятельствах? Но правильно говорить, что мне за них очень тревожно и страшно.

Мои опасения носят очень простой характер, крайне далекий от политики и конспирологических теорий. Мое «страшно» связано не с лагерями, Сибирью и всем остальным: тут я просто надеюсь, что все будет нормально. Мое «страшно» связано с повседневными бытовыми вещами.

Мне страшно, что люди теряют работу и не могут найти другую. Мне страшно, что экономическая ситуация становится только хуже. Простыми словами, я боюсь лишений. Я боюсь, что люди окажутся в ситуации 1990-х, когда им было буквально нечего есть. Мы недавно выпустили электронную книжку с воспоминаниями того времени: сколько людей, особенно в маленьких городах, говорит, что было нечего есть! В буквальном смысле, а не в переносном вроде «вся еда невкусная» или «есть одна овсянка» — а в принципе нечего, и денег тоже не было.

Я боюсь простых вещей. Мне довелось лежать в реанимации в Москве: я не хочу рассказывать, но это было фантастически, с таким же успехом можно было лежать под забором. Не то чтобы врачи не пытались мне помочь: просто такая ситуация. Я попадала в больницу, в которой в гастроэнтерологическом отделении нет туалетной бумаги и анализы по-прежнему берут в баночки из-под майонеза. Я боюсь повседневных вещей, вот они страшные.

Как и обо всем остальном в тот вечер, о политике Линор говорила красиво, очень тщательно подбирая слова и формулировки. Но с куда большим видимым удовольствием она рассказывала о поэзии («Поэзия – это аутоимунное. Ты не пишешь, не пишешь – а потом оно взяло и выползло из тебя») – и особенно детях, с которыми она много работает в рамках многочисленных литературных и образовательных проектов.

…За 24 часа до выступления Линор Горалик в том же зале прошла встреча с Михаилом Ходорковским – как и еще десяток лекций о разных аспектах политической жизни России, Европы и мира ранее. Но, пожалуй, в минувшую пятницу из здания клуба «Открытая Россия» впервые удалось выйти не с тягучим ощущением безысходности после разговоров о судьбах Родины, а с лёгкостью и воодушевлением.

Весна скоро, давайте больше про творчество и свежесть разговаривать. Даже если и говорить нашими ртами будут мрачные мудаки-двоюродные братья Зайца ПЦ.

Текст и фото: Дария Конурбаева