“Неотъемлемое право русского – жить там, где ему заблагорассудится”

40 лет назад, 9 июня 1977 года, на BBC вышла первая программа Севы Новгородцева. Последняя — 4 сентября 2015 года. Легендарный радиоведущий вспоминает, как покидал СССР, как переезжал в Британию, как работала в 70-е Русская служба ВВС и как 38 лет на его глазах Лондон заселяли соотечественники. 

Мы прилетели в Лондон 28 февраля 1977 года, на следующий день, 1 марта, я пошел на новую работу на BBC. На пятом этаже Буш-хауса меня встретили как родного. Шутка ли, почти год мы состояли в переписке, весь этот год меня ждали.

Целый год questura в Риме искала куда-то девшуюся мою папку, я приезжал в огромное мрачноватое здание каждую среду, чтобы услышать стандартную отговорку settimana prossima (на следующей неделе); через неделю все повторялось. На руках у меня уже был рабочий контракт из Лондона, но отправиться туда мы не могли – нет паспортов. При отъезде из СССР советские паспорта у нас отобрали, заставили заплатить по 500 рублей на человека за отказ от гражданства (большие по тем временам деньги) и выдали выездные визы в один конец. Эта розовая бумажка с черно-белой фотографией и была единственным документом, по которому я мог доказать, что я – это я. В конце концов пропавшая папка нашлась, и мы получили временные итальянские корочки под пышным названием titolo di viaggio (проездной документ). Документ был одноразовым и паспортом служить не мог. Примерно через полгода англичане выдали нам «простыню» – большой белый лист гербовой бумаги, который складывался в восемь раз. В графе «национальность» было написано: nationality uncertain.

 При отъезде из СССР советские паспорта у нас отобрали, заставили заплатить по 500 рублей на человека за отказ от гражданства (большие по тем временам деньги) и выдали выездные визы в один конец.

Тут надо пояснить исторический фон происходившего.

В 1974 году Конгресс США принял поправку конгрессменов Генри Джексона и Чарльза Вэника к закону о торговле США. Поправка ограничивала торговлю со странами социалистического блока, которые препятствовали эмиграции своих граждан. Действовать она начала 3 января 1975 года.

На верхних этажах кооперативного дома на Проспекте Славы в Ленинграде эти события живо обсуждали. «Им хлеб нужен! — с жаром говорил архитектор Шапочкин с двенадцатого этажа. — Если заграница зерно не продаст, в стране жрать будет нечего! Я думаю, будут отпускать. Нормальный обмен: евреев — на пшеницу!»

Евреи, обменянные на пшеницу, были тогда единственными, кому удавалось законно покинуть СССР. На BBC весь новый кадровый набор был тоже обменян на пшеницу. Корпорация стремилась выполнять свой принцип Fresh blood policy. По-английски это звучало невинно, даже мило, но в русском варианте – «Политика свежей крови» – превращало BBC в вампира.

Для радиовещания Русской службе нужны были журналисты, свободно владеющие английским, имеющие профессиональный опыт и связи. Таких, увы, не было. Приходилось набирать людей просто с английским языком и профессиональным опытом совсем в других областях. В нашей редакции тогда появились люди всевозможных специальностей. Был врач, был мастер спорта по легкой атлетике (в Советском Союзе он составил первый англо-русский спортивный словарь, набор его рассыпали в типографии в связи с отъездом автора). Еще были специалист по напряженному железобетону, работник музея, математик, занимавшийся проблемами машинного перевода.

«Евреи, обменянные на пшеницу, были тогда единственными, кому удавалось законно покинуть СССР. На BBC весь новый кадровый набор был тоже обменян на пшеницу»

Русская служба BBC начала вещание в 1946 году, в 1977-м многих ветеранов уже не было, но некоторые еще оставались. Например, легендарный Анатолий Максимович Гольдберг. Он стоял у самых истоков русскоязычного вещания. Человек великолепно образованный, говоривший на пяти языках (включая китайский), он нередко ходил в другие редакции и выступал на их языке. В первые годы Анатолий Максимович возглавлял «русскую секцию» (как тогда называлась Русская служба). В годы холодной войны сэр Уолдрон Смитерс, депутат парламента от Консервативной партии, писал Уинстону Черчиллю, убеждая его начать расследование коммунистической деятельности в Великобритании. К своему письму сэр Уолдрон приложил список сотрудников BBC, которых он считал коммунистами либо сочувствующими. Особый упор он делал на русскую редакцию. На видном месте стоял «господин Гольдберг, еврей и коммунист, который контролирует содержание радиопрограмм». Черчилль сделал запрос в контрразведку MI5, откуда прислали справку: «В августе 1950 года Гольдберг был в контакте с журналистом советского агентства новостей». И все. Черчилль ответил Уолдрону Смитерс, успокаивая уважаемого коллегу и заверяя его в том, что коммунистическое влияние не представляет серьезной угрозы.

Анатолий Максимович был чрезвычайно популярен у советской аудитории, но механизм, запущенный Смитерсом и его единомышленниками, сделал свое дело: в 1957-м Гольдберг покинул пост главы Русской службы и до конца своих дней на BBC имел титул «наблюдателя». В этой роли я и застал его в марте 1977 года, впервые переступив порог Буш-хауса.

В редакции раз в неделю появлялся высокий красивый священник, протоиерей отец Василий (Владимир Михайлович) Родзянко. Отец Василий был внуком председателя Государственной думы Михаила Родзянко, настоявшего на отречении Николая II от престола. Отцу Василию пришлось пережить тяжелую эмиграцию, уже будучи доктором богословия, он был посажен Иосипом Броз Тито в тюрьму в Югославии. В 1953-м он перебрался в Лондон, с 1955 года начал работать на BBC, делал еженедельную религиозную передачу. Ему помогала его жена Мария Васильевна, хормейстер по профессии. У нее был чудесный голос. 14 марта 1978 года, во вторник, прямо в студии на записи передачи у Марии Васильевны случился инфаркт. Она умерла через 18 часов. Отец Василий, потрясенный утратой, следующую свою передачу посвятил покойной супруге.

Казалось, это естественно, Мария Васильевна была соучастницей программы на протяжении 23 лет. Однако такой акцент на личности в религиозной передаче не вписывался в редакционные правила BBC. Глава службы Мери Ситон-Уотсон вызвала отца Василия на неприятный разговор. Вскоре ему поступило предложение возглавить Сан-Францисскую и Западно-Американскую православную церковь. В 1979 году отец Василий тайно постригся в черные монахи и уехал архиепископом в США.

Из белой эмиграции оставалась еще одна весьма престарелая дама, работавшая машинисткой. У нее были узловатые, искривленные ревматизмом пальцы, которыми она била по клавишам с ужасной силой. Натура она была чувствительная, соболезнующая. Когда ей приходилось печатать трагические новости о гибели людей, из голубых глаз ее текли слезы. Говорили, что она ежедневно стоит на голове.

Еще одна машинистка, служившая во время войны в контрразведке СМЕРШ, убежала от коммунистов, спустившись на связанных простынях из окна дома в Восточном Берлине. Даже в конце 70-х нервы у нее были ни к черту.

«Прихожу я в Буш-хаус и понимаю, что все вокруг знают западную культуру, все владеют английским, все имеют высшее образование и не имеют никакого отношения к КГБ. Другими словами, дружи с кем хочешь, подходят все!»

В конце 1977-го в Лондон приехал Владимир Буковский. Незадолго до этого его обменяли на секретаря чилийской компартии Луиса Корвалана. Буковский был худой, с короткой стрижкой, глаза большие. Он поселился в квартире Маши Слоним (теперь леди Филлимор) в Хэмпстеде. Закупил несколько пачек пластилина и принялся лепить замок. Этот замок он придумал во Владимирской тюрьме и постоянно воображал его себе в подробностях, чтобы не сойти с ума в одиночке. Я, помнится, дал ему свой фотоаппарат. Снимки замка вошли в его первую книгу To Build a Castle (в русском варианте – «И возвращается ветер»). Книга была успешной, на гонорары Буковский купил себе дом в Кембридже, где учился на нейрофизиолога. В сад при доме иногда выходил, но никаких работ там не делал. Принципиально. Как-то на улице его остановил сосед и вежливо спросил: «Скажите, в доме 21 (это был номер дома Буковского) владелец умер?»

У меня перед отъездом из СССР были некоторые проблемы с друзьями. Потенциальный друг мой должен был быть близким по духу, знать западную культуру, язык. Желательно, чтобы он имел высшее образование, и главное – не стучал в КГБ. И вот прихожу я в Буш-хаус, на пятый этаж, вхожу в комнаты и понимаю, что все вокруг знают западную культуру, все владеют английским, все имеют высшее образование (а то и два) и не имеют никакого отношения к КГБ (это было специально проверено в соответствующих британских инстанциях при приеме на работу). Другими словами, дружи с кем хочешь, подходят все!

На этой горстке людей русскоязычное общение в Лондоне заканчивалось. Были кое-где остатки белой эмиграции, но у меня разговора с ними не получалось. Однажды я оказался в гостях у баронессы К. (я пришел к ее сыну, музыканту) и стал невольным свидетелем ее разговора с княгиней Юсуповой. «Вот, – с жаром говорила княгиня, – все называют семью Толстого-Милославского “графами”. Но они же не графы вовсе!» Баронесса кивала головой – мол, да-да, ай-ай, неслыханное самозванство. При этом обе подруги последние лет тридцать работали в большом супермаркете на кассе.

Когда я собрался уходить, баронесса остановила меня на кухне.

– Вас, Сева, все знают, – сказала она, – дайте мне совет.

Я дал понять, что внимательно слушаю.

– Нам в церковь прислали батюшку. Хороший батюшка, собою видный, голос красивый. А мы боимся.

– Чего же вы боитесь, баронесса?

Баронесса слегка помялась, но потом произнесла сокровенное, то, что, видимо, не давало ей покоя:

– А вдруг он еврей?

В таком культурном аквариуме мы жили до конца 1980-х. Потом, когда открылись границы, стали приезжать соотечественники – сначала робко, понемногу, а после 1993 года, когда начали выдавать загранпаспорта, ручеек превратился в бурный поток.

Помню словечко, вошедшее тогда в обиход, – «сдаваться». Любой приезжий из бывшего СССР мог тогда пойти и «сдаться», то есть попросить убежища. До 1995 года его предоставляли почти автоматически, ограничивая на первое время право на работу (при этом давали пособие). Другим популярным методом остаться была студенческая виза. Человек приезжал изучать английский язык – такие заведения были на каждом углу в районе Оксфорд-стрит, – потом, если средства позволяли, оплачивал курс на полгода. Это давало право на законное пребывание в Великобритании.

Время шло, народное творчество изобретало все новые методы. Люди прибывали, открылись первые продуктовые русские магазины, куда тянулись за гречкой и селедкой. Появилась газета «Лондонский курьер». В 2000 году я сел за микрофон «Первого русского радио», которое вещало час в день на средних волнах. Помню, к нам в эфир чуть ли не ежедневно звонил один преданный слушатель. Потом выяснилось, что он сидит в английской тюрьме и наше вещание ему очень морально помогает. «Я всю камеру построил! – сообщил он с гордостью. – Они тут все вас слушают!»

Любой приезжий из бывшего СССР мог тогда пойти и «сдаться», то есть попросить убежища. До 1995 года его предоставляли почти автоматически, ограничивая на первое время право на работу.

Много лет я жил в Лондоне уверенный в том, что знаю почти всех русских. Придешь, бывало, в театр или на концерт – только и дела, что кивать налево и направо да махать рукой. Потом стал ловить себя на мысли: многих не знаю. Пошли разговоры: русских здесь уже 20 тысяч, потом – 50 тысяч, теперь и вовсе астрономические цифры называют. Такое обилие русской публики позволяет организовывать гастроли отечественных артистов, выставки, концерты, издавать газеты и журналы, открывать сайты.

Когда-то Черчилль сказал, что «неотъемлемое право англичанина – жить там, где ему заблагорассудится». Сегодня это, наверное, можно сказать и о русских.

Цените, граждане, свободу передвижения.

Статья опубликована в первом выпуске журнала ZIMA (лето 2017). Фото из личного архива автора