София Фомина: как быть оперной певицей и матерью годовалого мальчика

Оперная певица София Фомина – музыкант с необычайно насыщенным сопрано, редкой работоспособностью, гибким и стойким характером. Родом из тургеневского Орла, София училась в Москве и стажировалась в Германии. Будучи очень востребованной, она не только успевает записывать диски, выучивать новые партии и давать концерты, но и прекрасно чувствует себя и в новой роли — в роли матери. Счастливая и одухотворенная, она поделилась закулисными историями и рассказала о своей жизни вне сцены.

В августе София Фомина выступала на BBC Proms в Королевском Альберт-холле – пела арию Памины в «Волшебной флейте» Моцарта. До того она выступала на летнем фестивале Glyndebourne под Лондоном, а дальше отправилась петь в Гамбург. И все это с годовалым ребенком на руках.

Мы воспользовались возможностью и поговорили с нею о том, как ей это удается.

Ты считаешь себя «дивой»?

Ну какая я дива! Дива это статус, положение, определенный успех. Может к годам 50 я ей и стану, сейчас я стараюсь быть собой. Я, если честно, не люблю этих ярлыков и определений. Слово «дива» в нашей профессии не популярно. Оно связано больше с капризами, чем с профессионализмом.

Ты уже достигла таких высот в своей профессии, что давно могла бы позволить себе любой каприз. Но, видимо, считаешь, что человеческие взаимоотношения превыше этого?

Для меня — да, превыше. Я не буду, например, требовать к себе в комнату каких-нибудь роз или запаха лаванды, чтобы меня успокоить.

А что ты требуешь, что входит в твой райдер?

Я просто требую уважения к моей работе. Во время подготовки я погружена в процесс полностью: это и разучивание партии, и работа над макияжем, костюмом. Мой образ должен соответствовать моему внутреннему состоянию. Или по крайней мере я должна как-то вжиться в роль, которую предложили мне режиссер и художник по костюмам. Конечно часто бывают несостыковки, но я пытаюсь предложить что-то свое или прошу пойти мне навстречу.

Во время подготовки пианиста к концерту ему чаще всего помогает один человек — преподаватель. Позже он остается со сценой один на один. А сколько человек задействовано в создании оперной роли?

В создании оперной роли задействована только я и режиссер. А вот в создании оперы в целом очень много! В создании самого образа и его реализации есть художник по костюмам, швеи, те кто делают парик, макияж. Потом подключается гардеробный, кто помогает мне переодеваться. Я всегда принимаю активное участие в процессе подготовки. Высказываю свои пожелания в отношении костюма, макияжа. Бывают и горячие моменты, когда тебе что-то не нравится и приходится вступать в спор. Как на «Волшебной флейте» в Глайндборне. Но здесь мне пришлось уступить, в связи с определенной концепцией у художника по костюмам.

Он меня убеждал, что парик полностью соответствует стилю и эпохе. Позже я посмотрела запись этой постановки, мне очень нравится костюм, но с париком я все так же несогласна: какой-то легкости девичьей мне не достает именно в прическе, я как бабушка с тортиком на голове.

Потом с вами работают вокальные и языковые коучи, пианисты, дирижеры? Хочется узнать, как идет подготовка за кулисами.

Было задействовано три разных пианиста, два ассистента режиссера, у этих ассистентов тоже есть ассистенты, которые смотрят на детали в постановке — точные движения и тому подобное. Был даже кукольный хореограф.

Как выстраивается оперная иерархия, кто главный?

Конкретно в этой постановке главенствовал изначально режиссер, и впервые за всю мою карьеру режиссер предоставил нам план работы на шесть недель вперед на первой же репетиции. Он распланировал каждый шаг и весьма настойчиво придерживался своих идей, детально и тщательно следил за каждым движением.

Сложность оперного жанра заключается в единстве музыки и актерского начала. Как ты работаешь над артистической частью твоей роли, используешь ли системы Мейерхольда или Станиславского?

У меня это было с детства в крови, потому что семья была очень веселая, творческая. Мы часто разыгрывали сценки, устраивали капустники, по-хорошему дурачились. Потом моя сестра училась в ГИТИС, несколько раз я приходила к ней на уроки, смотрела. Но я всегда ставлю себя в ситуацию, погружаюсь всецело — это Станиславский.

Например, я помню очень хорошо, как я готовилась к роли мальчика в опере «Вильгельм Телль» Россини в Ковент-Гардене. Я переживала, потому что я все-таки женщина фактурная, а тут надо мальчика играть. И я думала, как мне сделать так, чтобы этого не было заметно. И я ходила по улицам и смотрела на мальчишек, как они двигаются, какие они в жизни. И приметила одну такую интересную вещь, что у мальчиков часто чуть-чуть оттопырены уши. Я предложила на пробе парика свою идею с ушами и услышала: «Боже мой, ты потрясающе изменилась! Отличная идея!» Ну понятно, что повадки юношеские, мальчишеские я переняла тоже, расхлябанность некоторую, резкость. И, конечно, дирижер Папано просил меня все это тоже показывать в музыке, потому что движения это одно, но голос тоже должен передавать мальчишеский характер.

Каждая новая роль — это поиск?

Да, всегда. Я  замечаю иногда, как у некоторых моих коллег макияж совсем не меняется от роли к роли. Это помогает узнаваемости, я так предполагаю. Меня это не устраивает. Я хочу,чтобы на сцене был образ, в моем исполнении. Поэтому, и появляются оттопыренные уши, прилизанные волосы и и.д. Меня интересует перевоплощение!

Я уверена, что наши читатели знают, в чем разница между тенором и сопрано. А в чем разница между колоратурным сопрано, лирическим и драматическим?

Во-первых, это тембр, окраска голоса. У колоратуры более чистый верх, очень большой диапазон вверх. То есть она может брать высокие ноты. Колоратурой называется подвижность голоса. То есть я могу петь очень быстро мелкие ноты.

Очень виртуозный голос?

Да. Лирико-колоратура — это когда в окраске голоса более плотное, мягкое звучание. Голос более округлый. Он тоже имеет подвижность, тоже имеет высокие ноты, но низкие ноты звучат иначе. Лирическое сопрано — опять же окраска голоса уплотняется, становится темнее. И от этого меняется репертуар, он становится более женским, зрелым. Есть еще лирико-драматическое, это светлый голос, но в то же время с темными оттенками. А у драматического сопрано сила голоса меняется и окраска.

И голос же меняется с возрастом, с годами. То есть можно в более юном возрасте быть колоратурой, а со временем стать лирико-драматическим сопрано?

Конечно. У меня голос всегда голос был легкий, колоратурный, но с возрастом и с наличием техники в голосе стало появляться больше красок, появилось низкое дыхание, голос стал раскрываться, в нем появилось больше лирики. Именно сейчас он обрёл свою полноту, поэтому я стремлюсь к более лирическому репертуару. Это такие роли, как Виолетта («Травиата» Верди), Джильда («Риголетто» Верди), Амина («Сомнамбула» Беллини) и Лючия («Лючия ди Ламмермур» Доницетти). Скоро меня ждёт дебют в главной роли в опере «Манон» Массне.

Но ведь в «Манон» очень много драматических тонов. То есть ты уже понемножку выходишь за рамки лирико-колоратурного сопрано?

Драматичность в голосе, это еще и краски музыки, которыми ты передаешь эмоции. Вообще, опера потрясающа тем, что именно красками музыки, интонациями, одной фразой можно передать те чувства, которые заложены композитором. Великие композиторы Пуччини и Верди передают душевную боль именно музыкой. Поэтому нам вдруг становится очень хорошо или наоборот страшно, или нам хочется плакать. Паваротти берет за душу именно своим голосом, интонацией, нутром. Не потому, что он гримасу скорчил, что ему больно, а потому что он так музыкой передает боль, что у тебя все сжимается внутри. Это все зависит от того эмоционального посыла, который вкладывает сам музыкант в интерпретацию.

Может ли неудачная постановка помешать тебе раскрыться?

Когда приходишь на концепцию постановки, очень неприятно слышать от постановщиков: «Здесь музыка такая скучная, что мы должны заполнить визуальный ряд». Это меня расстраивает, это нивелирует наш труд, отвлекает от музыки и пения. Потому что в основном для погружения в глубину музыки не нужно лицедействовать, нужно слушать и чувствовать.С живописью по сути то же самое. Ты смотришь, что-то тебя трогает, а что-то оставляет совсем безразличным.

Расскажи, как ты настраиваешься в день спектакля: есть ли ритуалы, привычки, выспаться например, с нотами под подушкой?

Сейчас я просыпаюсь во столько, во сколько просыпается мой годовалый сын. По сути я не люблю никаких ритуалов, молчание, например, или полоскание горла. В день выступления мы часто уезжаем погулять, это помогает мне расслабиться. В Глайндборне я перед генеральной репетицией поехала на море и искупалась. Я люблю холодную воду. Когда рассказала об этом коллегам, у них округлились глаза. «Смело! Ну ты даёшь!». Вообще, день проходит спокойно и я не волнуюсь. Волнуюсь, только если плохо знаю роль.

Волнения нет, даже если спектакль транслируют вживую?

Нет, я не переживаю. Ну, во-первых, это же ничего не меняет. Хочется, конечно, спеть хорошо и показать свой лучший вариант на данный момент. А во-вторых, мы все люди, может случиться что угодно на сцене. Хотя сцена на самом деле – волшебная вещь, однажды я пела с больным горлом на прямой трансляции. Дирижер не поверил.

Вот купание к чему привело.

Нет, нет, это уже восьмой или седьмой спектакль был. Это было уже после всех этих купаний. Инфекция какая-то. И на сцене все прошло. Я пела свой дебют в Ковент-Гардене с полным несмыканием связок. Но за счет своего собственного адреналина они сомкнулись, и я спела весь спектакль со всеми высокими нотами. Это «ми», на секундочку. Третья октава.

Любая простуда сразу сказывается на голосе. Приходится жить в постоянном страхе, что любой сквозняк может спровоцировать простуду. Как ты следишь за своим здоровьем, есть секрет?

Да, есть большой секрет для маленькой компании: не брать ничего в голову, не трястись над собой каждую секунду. Если я буду жить жизнью затворника в каком-нибудь теплом, непроветриваемом помещении, я буду болеть точно так же. Я себя знаю — все из головы.

Психосоматика?

Для меня — да.

В твоей жизни были удивительные встречи. Это и Курентзис, и Юровский, и Папано. Как каждый из этих людей повлиял на твое формирование?

Курентзис — это большая страница в моей жизни, которая изменила все, ведь благодаря ему я поняла, что Моцарт – это моя музыка. Это привело меня на конкурс его имени в Зальцбурге, где я получила премию, и именно там появилось еще много знакомств. Мне ещё очень пианисты помогают, не только дирижеры. С пианистом Семеном Борисовичем Скигиным меня познакомил Юровский. И он совершил революцию: он технически меня двинул вперед, я стала более свободно петь, более уверенно, более красочно. На самом деле у меня есть свое видение педагога. Я четко знаю, чего я хочу и что мне близко в плане музыки и техники. Я всегда шла к педагогам, которые преподавали классическую оперную технику без каких-то «поднимите рояль для ощущения опоры».

Курентзис — это Моцарт. А Юровский?

Юровский — это магическая для меня личность. У нас с ним серьезное музыкальное слияние и взаимодействие. В музыке мы очень друг друга чувствуем.

А каков в работе Антонио Папано?

У него потрясающие уши, руки, он прекрасно знает певцов. Он знает, как ты дышишь, он чувствует певцов. Есть такие дирижеры, которые вообще не понимают, как работает дыхание и вообще не слышат, что ты задыхаешься.

Это профессионализм или чуткость?

Это профессионализм. Но это тоже и чуткость, да. И Папано – он, конечно, очень красочный в своей интерпретации, он всегда может объяснить, что ему надо, и показать это сам.

В твоей жизни есть еще два очень важных человека — муж и сын. Для начала расскажи, как появился в твоей жизни любимый человек? Как вы познакомились и каково это ему – быть мужем оперной певицы?

Мы познакомились два года назад. Все развивалось очень быстро! Я вообще уже не представляла, что с моей работой у меня что-то сложится в личной жизни, и я просто расслабилась и сказала себе: «Ну и ладно, нет и не надо!». В это же время мне предложили очень много контрактов в Мюнхене, и я решила переехать туда. Там подруга пригласила  меня на джазовый концерт.И на этом концерте мы встретились с Сашей. И не могу сказать, что это была любовь с первого взгляда, нет. Мне он был интересен: он творческий человек, сам фотохудожник. Он меня привлек именно своим творческим началом. Завязалась переписка, потом встретились перед моим отъездом в Америку. Провели очень насыщенные и эмоциональные дни вместе. И впервые за долгое время, у меня появились давно забытые чувства! А в Америке, где я была на гастролях, я обнаружила, что во мне появился плод нашей любви.

Как ты отреагировала?

Это все было большим сюрпризом. Большим сюрпризом оказался Саша, большим чудом Даник.

То есть ты обнаружила, что в положении во время подготовки к очередному спектаклю?

Да. Во время репетиции «Севильского цирюльника» в Сиэтле.

Так, и твоя реакция?

Моя реакция… В первый момент я, конечно, испугалась и думаю: «А-а…. у меня же все контракты полетят. Боже мой, что же скажет мой агент!». А мой агент буквально за год до этого родила сама. И я позвонила… Точнее, я написала Саше смску: «Доброе утро, папа». На что папа сказал: «Соня, ты уверена, да? Ну ты же хочешь этого ребенка?». Я говорю: «Да, я хочу». Он сказал: «Ну все, не переживай, ни о чем не думай, я буду тебе помогать во всем, всегда. Ты ни в коем случае не прекращай работать, а я тебя буду поддерживать». Когда тебе мужчина говорит такие вещи, это, по-моему, чего-то стоит.

Судя по твоему графику, ты в явно не в декретном отпуске.

По моему графику изначально у меня было три постановки в Мюнхене. Мне пришлось отказаться, потому что уже живот был, а роль была подвижная. Это Оскар в «Бале-маскараде» Верди. А потом уже и время подошло…

Как проходит материнство, как Даник повлиял на мироощущение, голос, отношение к жизни и к музыке?

На самом деле Даник — это чудо какое-то. Мало того, что он как чудо появился на свет, так еще и вся моя беременность проходила в каком-то восхитительном состоянии, у меня не было никаких токсикозов, первые три месяца я вообще не понимала беременная я или нет, а потом, когда он начал шевелиться, это, конечно, фантастическое чувство. И фантастика, что я себя прекрасно чувствовала и пела, и могла бы, мне кажется, даже и Оскара проскакать на этой сцене. Я такой авантюрист во многом, даже в этом. Хотя последние месяцы было уже тяжело. Потом кесарево. Но он хорошо спит и ест. И это пока главное. Вообще, он подарок.

И вы везде вместе с ним?

Да, он везде ездит со мной. Но сейчас я отношусь ко всему более ответственно. Раньше я слишком эмоционально все воспринимала, а сейчас более спокойно. Я просто знаю, что я должна выучить роль. Мешает то, что я не очень организованный человек, это очень плохо, поскольку тебе нужно распределить, когда ты должен заниматься пением, а когда – заниматься ребенком или убрать квартиру. И это меня немножко разрывает. А взять, как дива, и сказать: «Все, меня не тревожьте, я учу партию» — я не могу.

Может, пора стать чуть-чуть дивой?

В какой-то степени да.

Он любит колыбельные?

Иногда в тишине засыпает, а иногда ложится и вдруг начинает мычать, или у меня рот трогать, мол — «Пой давай!» Смешно. Но я его испугала один раз. Ему было четыре месяца что ли, и он лежал у меня на груди, и я решила попеть. И он разревелся. А сейчас уже, вот если в помещении, даже смеется, улыбается. Я высокую ноту беру – он такой: «О-я-я-я, вот это да. Еще давай». Я была уверена, что Даник повлияет на все только в лучшую сторону. И мне кажется, что все так и происходит.

Пропустили выступления Софии Фоминой этим летом? Заходите чаще в нашу «Афишу» – и не будете пропускать!

Фото из архива Софии Фоминой