Зельфира Трегулова — о проектах Третьяковки с британскими музеями и планах на будущее

Беседу с Зельфирой Трегуловой мы начинаем с поздравлений. В честь Международного женского дня аукционный дом Christie’s назвал семь самых влиятельных женщин-директоров музеев в мире. В их число попали две представительницы из России — Зельфира Трегулова и Ольга Свиблова, директор Мультимедиа Арт Музея. 

— С какими трудностями столкнулся музей в связи с новой реальностью?

— Так получилось, что 2019 год стал самым успешным за всю историю Третьяковской галереи: к нам пришло почти три миллиона человек, и начало 2020-го было не менее обещающим. А потом мы закрылись на три с половиной месяца, но за это время нам удалось сделать невероятно много новых проектов и, главное, осуществить прорыв в наших онлайн-активностях. Мы освоили новые форматы, в частности, выпустили фильмы «Третьяковка с Сергеем Шнуровым» и «Третьяковка с Константином Хабенским». Эти проекты, которые мы создали со Сбербанком на платформе Оkko, оказались очень востребованными, как и многое другое.

Конечно, мы подвинули все планы, но постарались ничего не отменять и реализовать все проекты, которые были запланированы. 

— Сейчас мы имеем уникальную возможность наслаждаться основной экспозицией в Москве с лучшими работами художников-авангардистов, которые в нормальном мире были бы представлены на выставках в разных странах Европы и Америки. Посетители музея могут увидеть прекрасные картины Натальи Гончаровой и Михаила Ларионова, Марка Шагала и Казимира Малевича, Василия Кандинского, Аристарха Лентулова, Кузьмы Петрова-Водкина, Ольги Поповой. Как в целом на Западе относятся к феномену русского авангарда? И насколько это важное явление не только для российской, но и для мировой истории искусства?

— Авангард, конечно, известен в Европе и в мире гораздо больше, чем все остальное русское искусство. Первое открытие авангарда для международной аудитории было сделано Камиллой Грей в ее замечательной книге «Русский эксперимент в искусстве: 1863 — 1922». Она вышла в 1960-х годах, когда авангард, к сожалению, не показывался в советских музеях. В 1970–1980-е прошло несколько крупнейших выставок, в том числе знаменитая выставка-собрание Георгия Дионисовича Костаки в Европе и в Америке в музее Гуггенхайма, а потом в начале 1990-х годов во Франкфурте в галерее Ширн Кунстхалле и в музее Стеделейк в Амстердаме.

В 1992–1993 годах в музее Гуггенхайма в Нью-Йорке была организована уникальная выставка «Великая утопия», которая охватывала период с 1915 по 1932 годы. В ней принимали участие 56 музейных и частных коллекций со всего мира, из которых было представлено полторы тысячи экспонатов, а дизайнером выставки стала гениальная Заха Хадид. Это был самый масштабный проект, посвященный русскому авангарду, который на многие годы определил интерес к этому феномену.

Конечно, если говорить о собрании Третьяковской галереи, где хранится серьезная коллекция авангарда, часть коллекции — это то, что осталось после закрытия Музея живописной культуры в 1929 году. Другая часть — это дар Георгия Дионисовича Костаки, который был великим коллекционером.

— Зал № 6 в Новой Третьяковке полностью посвящен Георгию Костаки, собиравшему авангард и произведения советских неофициальных художников тогда, когда о них мало кто знал. Многие работы он просто спас, так как они находились в ужасных условиях. В этом и прилегающих залах представлено свыше полусотни произведений из более чем 800 работ, переданных Костаки в музей перед отъездом в Грецию в 1977 году. 

— Да, я просто счастлива, что в прошлом году нам удалось открыть в рамках нашей постоянной экспозиции два зала, которые носят его имя и где представлены работы из его собрания.

Переломным моментом в восприятии авангарда в России стала церемония открытия Олимпийских зимних игр 2014 года в Сочи, которая целиком была построена на образах русского авангарда. После этого очень многие впервые задумались о том, что такое этот непонятный авангард, который не воспроизводит мир в привычных образах, а конструирует свою собственную реальность; что он достоин внимания и почему может быть предметом национальной гордости.

Интерес к искусству авангарда на Западе, наверное, связан с тем, что за очень короткий период времени с 1910-х до начала 1920-х годов, фактически находясь в изоляции от мирового художественного процесса, русское искусство сформировало огромное количество важнейших для искусства XX века концепций. В начале 1920-х годов, в силу установления международных контактов, они стали известны и популярны в Европе, в первую очередь в Германии. Последней манифестацией русского авангарда в Европе были выставки Малевича, которые состоялись в 1927 и 1928 годах в Берлине и в Варшаве, соответственно.

Когда ты смотришь из XXI века в век XX и еще раз анализируешь искусство русского авангарда, то понимаешь, что там были предвосхищены многие идеи и концепции, которые потом стали фирменным стилем американского абстрактного экспрессионизма. Например, «Черный квадрат» Малевича и работы Эда Рейнхардта, работы Барнетта Ньюмана и «Зеленая полоса» Ольги Розановой. Я думаю, что это вновь и вновь заставляет возвращаться к искусству русского авангарда, к сожалению, не так хорошо представленному в западных музеях, за редким исключением. В частности, это коллекции музея Помпиду в Париже и Музея Современного Искусства в Нью-Йорке. 

— Конечно, не совсем корректно задавать вопрос директору музея о ее личных предпочтениях. Но не могли бы вы сказать, есть ли у вас любимые художники этого периода и какие картины русского авангарда нравятся вам самой?

— Ну конечно же есть, потому что мне посчастливилось, еще учась в университете, поучаствовать в подготовке выставки «Великая утопия». До этого я очень смутно представляла себе, что такое русский авангард, так как увидеть работы этих художников в России было практически невозможно. Перемены начались только после перестройки. Именно во время подготовки выставки меня поразило большое количество выдающихся женщин-художниц. И если говорить о любимых художниках этого времени, то для меня это Ольга Розанова, в особенности ее поздние работы, например, «Зеленая полоса», о которой я уже говорила. И, конечно, Малевич, Кандинский и Марк Шагал. 

Я счастлива, что Третьяковская галерея обладает серьезным собранием работ Кандинского и что у нас находятся самые важные картины Шагала — цикл, созданный в 1920 году для еврейского театра. Это абсолютно уникальные работы, которые мы, наконец, с 2017 года представляем в нашем музее. До этого на протяжении двадцати лет панно путешествовали по всевозможным странам и континентам, но никогда не были показаны целиком в Москве. Сейчас мы не выдаем их на выставки, и единственная возможность их увидеть — приехать в Москву и прийти в Третьяковскую галерею.

Я также счастлива, что нам удалось создать в рамках новой постоянной экспозиции прекрасный зал Кандинского. Главная работа здесь — его знаменитая «Композиция VII», которая, наряду с «Композицией VI», хранящейся в Эрмитаже, является самым важным произведением художника.

Мне также очень импонируют работы Александра Родченко, который в 1919–1920 годах приходит к самой радикальной после «Черного квадрата» Малевича формуле, создавая три работы — три чистых цвета: красный, синий и желтый. Он назвал их концом живописи, чем они по сути и явились. Эти три работы находятся в частной коллекции, и я не теряю надежду, что когда-нибудь мы сможем представить их в своей экспозиции на условиях long-term loan.

— Благодаря работе вашей команды мы продолжаем открывать новые имена художников, чье творчество было либо забыто на продолжительное время, либо не получило необходимого внимания со стороны широкой публики. Один из таких художников — Роберт Фальк, чья первая ретроспектива проходит сейчас, почти через 70 лет после его смерти. Интерес к выставке огромный, билеты невозможно купить. Почему вы выбрали именно его? И почему его творчество так важно?

— Фальк был любимым художником советской интеллигенции в 1970–1980-е годы. Без него не было бы искусства оттепели, не было бы сурового стиля и московской живописной школы 1960–1970-х годов. Но вы правы, широкому зрителю это имя говорит не так много, как имена его соратников по «Бубновому валету». Петр Кончаловский или Владимир Машков известны намного больше. Однако Фальк и его работы давно стали любимым предметом коллекционирования у знатоков и ценителей русского искусства. Когда мы открыли эту выставку, стало понятно, почему за его работами так охотятся. От начала до конца, начиная с импрессионистических работ до «Автопортрета в красной феске», созданного за полгода до смерти художника, каждая из картин демонстрирует невероятный, высочайший уровень художественной культуры. 

У Фалька нет плохих работ. Это удивительный художник, который никогда не работал на заказ. Он всю жизнь писал то, что он хотел, и так, как он хотел. При этом, став одним из самых ярких представителей «Бубнового валета», опираясь на уроки Сезанна, пропущенные через себя, он мог спокойно почивать на этих лаврах. Он был профессором ВХУТЕМАСа, у него было больше всего студентов, его работы покупало молодое советское государство, формируя коллекции современного искусства и рассылая их по региональным музеям. Отсюда такое количество блистательных работ Фалька в регионах. 

В этой выставке участвуют восемнадцать региональных музеев, Государственный Русский музей, и нам даже удалось привезти две прекрасные работы Фалька из Национальной галереи Армении. На выставке также представлены картины из более чем двадцати частных коллекций. 

Как это ни удивительно, это первая масштабная ретроспектива художника. Последняя большая выставка Фалька состоялась за несколько месяцев до его смерти в 1958 году. Мы очень рады, что открыли его для широкой публики и во многом для самих себя. Завершает выставку «Автопортрет в красной феске» — с таким всезнающим и всевидящим взглядом человека, который понимает, что уход близок и неизбежен, так как он уже был тяжело болен на тот момент.

— Если это не секрет, какие еще имена вы планируете открыть для зрителей?

— В Международный день музеев, 18 мая, мы открываем замечательную выставку Ивана Кудряшова — интереснейшего художника конца 1910-х — начала 1920-х годов. Его работы волею судеб оказались в разных музеях мира. Часть картин, в том числе эскиз для оформления Оренбургского драматического театра — абсолютно уникальный проект супрематического оформления, — хранится в Третьяковской галерее. Работы Кудряшова также любил и собирал Георгий Дионисович Костаки, поэтому многие картины хранятся сейчас в музее Костаки в Салониках. Мы очень благодарны музею и его попечителям, что сможем получить их к выставке.

Основная часть наследия Кудряшова оказалась в музее в Нукусе, в Узбекистане, откуда мы ждем более восьмидесяти работ. Несколько картин приедут из музея Помпиду, а также из Русского музея. 

Это действительно станет открытием нового имени, которое очень важно для отечественного искусства. Кудряшов — ученик Малевича, который прожил большую и долгую творческую жизнь. Но его поздние работы, созданные в 1950-х и 1960-х годах все равно отталкиваются от тех же идей, которыми он увлекался в начале творческого пути. 

— В текущей ситуации, когда границы закрыты, когда люди не могут свободно передвигаться и не могут ходить в музеи и театры, искусство стало такой объединяющей силой, которой границы не страшны. Как повлияла пандемия на ваши отношения с музеями в других странах? Отразилась ли она на ваших планах?

— Как это ни удивительно, но сотрудничество продолжается. Сейчас мы пытаемся найти какие-то новые форматы для обычной логистики отправки работ за рубеж, передачи их на материально-ответственное хранение. Очень активно внедряется сверка сохранности и передача произведений в онлайн-режиме, который не требует присутствия курьера рядом с произведением. 

В предметы искусства встраиваются специальные датчики, которые дают информацию о том, где находится фургон с данным экспонатом, какая температура внутри фургона, какая температура внутри ящика. 

Перемещать произведения искусства во время пандемии оказалось легче, чем перемещаться самим, как это ни странно. Международное музейное сообщество старается выдерживать достигнутые ранее договоренности, и мы все хотим открыть свои большие международные выставочные проекты. При этом мы, конечно, прекрасно понимаем, что не можем рассчитывать на тот значительный поток зрителей, который планировался изначально. Но проекты нужно реализовывать, поэтому, даже невзирая на ту ситуацию, которая сложилась в Европе, мы участвовали осенью в выставке Шагала в Италии и в выставке «Русский импрессионизм» в музее Барберини в Потсдаме, которая, к сожалению, была сразу же закрыта после открытия. Сейчас она перевезена в Баден-Баден и откроется в конце марта, а потом опять вернется в Потсдам осенью. Мы и сами переносили два раза важнейшую для нас выставку «Мечты о свободе» про русский и немецкий романтизм. Сейчас мы открываем ее 22 апреля, и все уже готово для того, чтобы начать упаковку и транспортировку экспонатов. Это будет уникальный проект, впервые представляющий искусство романтизма двух стран. 

Мы очень надеемся, что в Париже в мае откроется выставка собрания Морозовых, в которой участвует Пушкинский музей, Государственный Эрмитаж и Третьяковская галерея, потому что Морозовы, в отличие от Сергея Ивановича Щукина, собирали русское искусство. А еще мы надеемся, что наша специальная ретроспектива Ильи Репина будет в этом году показана в музее Атенеум в Хельсинки и затем переедет в Пти-Пале в Париже.

Мы также планируем большой проект, посвященный русской матрешке в Италии, причем матрешке не в ее популистском образе, а уходя корнями в ее философию. Этот год объявлен Годом музейного обмена между Россией и Италией, и я думаю, что при ослаблении ограничений многие музеи постараются этим воспользоваться.

— А какие отношения у Третьяковской галереи с британскими музеями?

— Для Третьяковской галереи Великобритания и Лондон последние пять лет были, наверное, самой активной точкой приложения усилий. За эти годы мы сделали замечательную выставку русских портретов в Национальной портретной галерее, потом привезли в Москву выставку их шедевров. А в год 400-летия Шекспира единственный прижизненный портрет драматурга висел не в Лондоне, а в Третьяковской галерее. 

Мы также сделали три совместных проекта с галереей Тейт: это выставка Малевича в 2015 году, замечательный проект, посвященный творчеству Ильи и Эмилии Кабаковых в 2017 году, выставка Натальи Гончаровой и выставка «Революция», которая открылась в Королевской академии в Лондоне в феврале 2017 года. Это был очень важный для всех нас проект, который длился всего два месяца, и за это время его увидели двести тысяч человек, что стало абсолютным рекордом для русского и советского искусства эпохи авангарда. Даже на Малевича пришло сто пятьдесят тысяч человек.

Говоря о предстоящем сотрудничестве с Великобританией, мы также готовим большой серьезный проект «Русская нить — искусство и мода», посвященный влиянию русской культуры на моду и стиль XX века. Мы задумывали этот проект совместно с Музеем Виктории и Альберта в Лондоне, однако после ухода оттуда Мартина Рота стали делать его сами, но в тесном сотрудничестве с замечательным куратором музея Джефри Маршем, который представлял такие знаменитые выставки, как «Дэвид Боуи» и «Революция». Этой осенью мы также планируем открыть выставку современного индийского искусства и получим для нее две работы из коллекции лондонского музея Тейт.  

Если говорить о том, что я хотела бы пожелать своим соотечественникам, живущим в Лондоне, — чтобы поскорее были сняты все ограничения, и мы вновь могли делать свои выставки, а вы — наслаждаться русским искусством и еще больше ценить то, что создано отечественной культурой.

Полная версия интервью доступна на сайте.