Психолог Юлия Морозова — о том, как работала неделю в лагере для беженцев

— Юля, решение поехать волонтером на польско-украинскую границу вы принимали как психолог? Или просто как человек, который очень хочет помочь?

— Я знала, что могу помочь украинцам, беженцам, пострадавшим, — у меня есть большой опыт работы, есть русский язык, а еще я живу в Лондоне, поэтому могу легко попасть в Польшу. И когда мне позвонила моя знакомая, чей сын работал волонтером в одном из лагерей для беженцев на пограничном пункте, я поняла, что не могу отказаться, поскольку в Украине находятся мои друзья, и у меня болит сердце за все происходящее.

Уже потом я узнала, что на границе с Украиной есть большая потребность в психологах. Там находятся волонтеры, но они, в основном, не говорят на русском или украинском языках. Скорее, на практическом уровне помогают решать беженцам важные вопросы — найти машину, деньги, жилье. При этом с пострадавшими никто не разговаривает, хотя на границу они иногда приходят в очень тяжелом состоянии. Именно в первые моменты важно снять шок: поговорить, выдохнуть, оказать поддержку, разобраться в ситуации, если человек не знает, куда ему ехать. В общем, психологов там нет. Я была первой, кто поехал на границу, где уже находились мои знакомые из Англии.  

Сейчас мы организовали психологическую службу. Она работает на нескольких пограничных пунктах, помогает пострадавшим прийти в себя, сориентироваться и  регулярно поддерживает волонтеров. С нами также сотрудничают юристы, которые оперативно оформляют документы. У нас уже собран обширный список надежных людей с транспортом и жильем в Германии, Англии, Италии и многих других странах. А для того, чтобы собрать средства на билеты и проживание для психологов и волонтеров, мы сделали фандрейзинг. 

— С какими ожиданиями и эмоциями вы ехали в лагерь и с какими возвращались?

— С профессиональной точки зрения, я ожидала, что столкнусь с большим количеством боли. Мне казалось, что я буду достаточно крепкой, чтобы все это выдержать. Но те истории, которые я слышала, и в том количестве, в котором я их слышала, произвели очень сильное впечатление, каким бы подготовленным психологом я не была.То, что сейчас весь мир говорит про Бучу, я слышала от очевидцев неделями раньше. 

Именно поэтому важно, чтобы на границах людей встречали психологи, у которых есть личная терапия и супервизия. Либо волонтеры, которых сопровождают психологи. Длительное концентрированное столкновение с человеческой болью очень сильно действует на психику, если нет опоры и поддержки извне. 

— С какими запросами и проблемами вы сталкивались чаще всего, встречая пострадавших?

— Большинство из них, в первую очередь, старались решить вопросы практического характера: в какую страну поехать, какие для этого нужны документы, где взять сим-карты и поесть. Иногда я я сама подходила и разговаривала с ними, чтобы оценить их состояние, а иногда волонтеры отправляли ко мне тех, кому особенно трудно. 

Чаще всего люди приходили с переживанием потери — дома, привычной жизни, семьи. У многих в Украине остались сыновья или мужья. 

Практически каждый, кто пересекал границу, начинал думать о том, как бы ему поскорее вернуться домой: «Когда это все закончится, я должен как можно быстрее вернуться, поэтому я боюсь уезжать куда-то далеко». Мы предлагали поехать в Англию, в Германию, в Италию, а они говорили: «Ну нет, это далеко, я должен ближе быть, потому что у меня там дом, хозяйство, родственники» или «Я в холодильнике оставила яйца и не выбросила мусор, не представляю, какой будет запах, когда я вернусь». Люди не могли до конца поверить в происходящее.

Конечно, многие были напуганы, обессилены. Но при этом встречались мобилизованные, активные люди. Скорее всего, осознание того, что произошло, к ним придет позже. И я только могу надеяться, что рядом с ними окажутся чуткие и заботливые люди. 

— Насколько пролонгированным может оказаться эффект от войны? И как дальше оказывать помощь тем, кто сегодня кажется спокойным, а завтра, приехав в новую страну, будет совершенно разбит и опустошен?

— К сожалению, универсального рецепта дать не получится,  здесь все индивидуально и, во многом, зависит от того, были ли опыт травматизации в прошлом, как люди раньше справлялись с трудностями, насколько крепкая у них психика, будут ли они в безопасном пространстве, окажут ли им квалифицированную помощь.

На данный момент, главная задача психологов и волонтеров — дать людям максимальное ощущение безопасности. Если они начинают плакать, необходимо побыть с ними, дать им выплакаться, признать утрату, которая произошла. Это действительно огромная потеря. Сказать им: «Сейчас ты в безопасности. Я сейчас с тобой. То, что происходило с тобой там, осталось в прошлом. Ты пережил и выжил, и в этом есть большой смысл. Давай разбираться с той реальностью, которая сейчас у нас есть». И постепенно решать бытовые вопросы, чтобы человек вернулся в привычный круг забот. Это очень важно на первых порах!
Если пострадавший находится в кругу тех, кто дает ему чувство безопасности, период адаптации пройдет легче. Если же он продолжит мотаться по лагерям беженцев без копейки в кармане, могут быть разные последствия: и тревожные расстройства, и посттравматический стресс, и расстройство сна. Безусловно, нужно работать отдельно с каждым человеком, очень аккуратно. Мы планируем создавать группы психологической поддержки, как очные, так и онлайн. Будем проводить работу как с ПТСР, так и с адаптацией в новой стране. Благо, я на этом давно уже специализируюсь. 

— Расскажите, пожалуйста, как был устроен ваш лагерь?

— Палаточный лагерь, куда я попала, был организован довольно стихийно. Одними из первых туда приехали журналисты The Guardian, BBC  и сотрудники Celebro Studios. Именно они обнаружили, что в лагере не хватает русскоязычных. Там работают волонтеры из самых разных стран: Польша, Америка, Франция, Англия

Этот перевалочный пункт находится на пограничной заставе Гребенне — он один из самых маленьких. В лагере есть палатка, организованная поляками, внутри которой можно посидеть, поесть, отдохнуть. Там же работает медицинский центр, организованный волонтерами из Америки. Кроме того, на границе беженцев встречают разные благотворительные фонды, которые обеспечивают их едой, бесплатными sim-картами, и волонтеры — они дежурят круглосуточно. 

Сами волонтеры живут в отелях, расположенных поблизости. Беженцев отвозят в центр распределения, который находится в школе, в пятнадцати минутах езды от границы. Там они могут провести до 6 часов, а после — уехать на автобусе до Варшавы, Кракова, крупных городов или поехать в другие страны.

Неподалеку от Гребенне есть еще несколько границ. Самая крупная из них — Медыка. На ней уже работают наши русскоязычные волонтеры и психологи. Но, в целом, схема везде одинаковая: людей обогревают, дают им бесплатные симки, разговаривают, ориентируют, а дальше они едут либо в принимающие дома, либо в распределительный центр, откуда их отправляют по разным странам.

— А как беженцы чаще всего добираются до границы?

— По-разному. Некоторые на автобусах, если выделены «зеленые коридоры». Некоторые на своих машинах приезжают. Иногда приходят пешком. Был случай, когда бабушку, которая не могла ходить, несколько мужчин попеременно несли на спине от украинского паспортного контроля до польского около полутора километров. А уже в лагере волонтеры о ней позаботились, посадив на коляску и приведя в чувства.  

— А почему русскоязычных волонтеров до сих пор не хватает? 

— Во-первых, люди не могут приехать из России. Во-вторых, не все знают о том, что на границах нужны русскоязычные волонтеры. До того, как в Гребенне оказались мои друзья, я тоже не знала, что есть такая необходимость. В-третьих, русскоязычные, как правило, в больших распределительных центрах работают, они находятся в городах покрупнее. Там все более понятно и организованно. А в лагере ты стоишь на улице, под дождем и ветром – не самые комфортные условия. 

— Тем, кто хочет поехать в лагерь прямо сейчас, с кем лучше связываться? Есть ли координаторы? Или можно просто приезжать?

— Я просто приехала, в частном порядке — без специальной организации и абсолютного понимания, как все устроено. Но сейчас так делать не нужно. Те, кто готовы поехать в Гребенне, Медыку и на другие близлежащие границы, могут связываться прямо со мной и моими коллегами, которые курируют этот проект. Мы составляем график, выделяем сумму денег, на то, чтобы оплатить дорогу, частично проживание, машину. Но перед этим просим каждого кандидата пройти собеседование. 

— Для чего?

— Чтобы удостовериться, что человек психически устойчив. Нам нужны люди, которые быстро ориентируются в ситуации. Мы стараемся внимательно подготовить всех волонтеров к поездке.

— А как вы их собеседуете? Какие вопросы задаете?  

— Через разговор я стараюсь понять, насколько человек психически здоров, какая у него мотивация. Мы договариваемся, что у нас будут регулярные созвоны, чтобы мы понимали, что и как происходит. И, в большинстве случаев, стараемся делать так, чтобы с волонтером в лагерь ехал психолог, который на месте обучает его тому, как проводить беседу, какие вопросы задавать, а какие нет. 

Плюс я записала небольшой видео-инструктаж о том, чего ждать и какие реакции могут возникать на происходящее. В дальнейшем психотерапевт Татьяна Рыклина будет проводить обучение волонтеров и психологов. А наша коллега Вероника Руменс вместе с волонтером Викой Лагодински написали подробную памятку со всеми контактами и координатами, которые могут пригодиться беженцам. 

— Если психолог не поддерживает волонтера, у него может случиться выгорание?

—  Да, это самая распространенная реакция. Сперва ты активный, всем помогаешь, у тебя много энтузиазма, бегаешь с утра до ночи. Ты боишься уехать из лагеря, боишься, что кто-то придет, а ему нужна помощь, и он останется один. Поэтому люди иногда по двое суток работают. Как результат — у них заканчиваются силы и начинается апатия, становится тяжело что-то делать, некоторые заболевают. Начинаются трудности со сном.

Такое может произойти, и это нормально. Я первые ночи тоже не могла заснуть, вспоминая услышанные истории. Но желательно подготовиться к этому, выполнять определенные профилактические рекомендации, чтобы с таким не сталкиваться. Например, регулярно разговаривать с психологами, обсуждать свои чувства и впечатления. Кроме того, необходимо соблюдать распорядок дня и сна, еды, следить за физическим состоянием. Казалось бы, простые вещи, но про них забываешь. И важно, чтобы кто-то извне напомнил, даже настоял на том, чтобы ты поел и пошел спать. 

— Психологи тоже с кем-то делятся своими переживаниями?

— Да. Конечно, обязательно, иначе можно не заметить выгорание. Я тоже делилась своими чувствами, плакала, у меня были регулярные созвоны с профессионалом, который понимал, что со мной происходило и мог успокоить. Кстати, для того, чтобы немного отвлечься, по вечерам мы собирались у костра, жгли деревянные брусочки и просто по-человечески разговаривали с волонтерами в лагере. Это тоже сильно помогало вынырнуть из происходящего вокруг. 

— Не могу не задать последний вопрос. Вы из России, вы говорите на русском языке. Как на это реагировали и украинцы, и поляки? 

— Они воспринимали меня как человека. Это намного важнее, чем национальность. Я ни разу не столкнулась в лагере с русофобией. Более того, многие говорили на украинском, а я отвечала им на русском, и мы совершенно прекрасно понимали друг друга. 

Возможно, у кого-то, где-то отношение изменилось. Но не в том месте, где сконцентрировано столько боли, помощи и благих намерений. Люди все считывают по лицу, не важно на русском, украинском или польском языке ты говоришь.

Сайт с информацией о проекте, где можно оставить заявку на работу волонетром или психологом: lifeboatuk.org. Больше информации также можно найти в аккаунте @julia.morozova.psychology.