Архитектор Дмитрий Великовский — о городском контексте Лондона, брутализме и «неправильной» архитектуре

— Ваш дед Борис Великовский был известным архитектором — он спроектировал «Дом книги», Госторг и другие здания в послереволюционной Москве. В профессию вы пришли, вдохновившись его примером? 

— Наверное, да. Не могу вспомнить, что конкретно меня побудило. Но думаю, что семья и наследие на мое решение повлияли. Кроме того, я окончил МАРХИ (Московский архитектурный институт. — Прим. ред.), а в советские годы это было достаточно свободолюбивое заведение. То есть учиться там было приятно и интересно. 

— Какие-то воспоминания у вас остались о Борисе Михайловиче? 

— Прежде всего, сохранилась его огромная коллекция живописи. Мой дед был коллекционером — вся история русского искусства висела у нас дома на стенах. 

— Его взгляды и вкусы в архитектуре вам откликаются? 

— Многим известны его конструктивистские проекты, но на самом деле творчество Бориса Великовского было разделено на два этапа. До революции он строил самые разные стили — был классическим архитектором и плотно работал с семьей промышленников Кузнецовых. Для них он спроектировал огромное количество зданий, включая все их фабрики. Уже после революции дед стал одним их первых конструктивистов — тогда же построил здание Госторга. О нем у Маяковского даже есть строчка: «Солнцами окон сияет Госторг». 

Я тоже начинал с классической архитектуры и интерьеров. Затем, в конце 1980-х, после учебы, уехал в Израиль, где проработал пять лет. Занимался там проектами в разных стилях. Например, построил целый жилой комплекс под Тель-Авивом. 

— Вы занимались и архитектурой, и интерьерами? 

— Начал с архитектуры, а для работы над дизайном приглашал известных английских мастеров — это было еще в 1990-е. Тогда с нами часто сотрудничал Стивен Райан, который был правой рукой дизайнера Дэвида Хикса. У него мы многому научились — поняли, как устроен западный рынок, узнали стандарты. После работы с Райаном и ряда успешных проектов я тоже стал заниматься дизайном. 

— Сейчас примерно в равной степени? 

— Да. Но теперь мы делаем объекты в разных странах — США, Франции, Италии и Испании, ОАЭ, а также в Англии, и все они исключительно luxury residential — люксовое жилье. Мы редко отвлекаемся на другие типологии, поскольку считаем себя узкими специалистами в этой сфере, очень хорошо понимаем рынок. К тому же, мы занимаемся практически всем циклом работ: с нуля разрабатываем объекты, ведем их вместе со строительным менеджментом. Фактически клиент обращается к нам «в одно окно» и получает весь диапазон сервиса. 

Об архитектурном контексте

— Вам как архитектору интереснее работать с исторической застройкой или с новыми жилыми зданиями? 

— Сложно сказать. В обоих случаях я придерживаюсь контекстуального подхода. Другими словами, архитектура, на мой взгляд, должна быть связана с контекстом городской среды, в которую она вписана. Вырываться из него нельзя, нужно ему соответствовать. Например, я считаю, что в центре Лондона историческая архитектура гораздо более правомерна, чем брутализм 1960-х годов. Она воспринимается более органично, но при этом внутренние интерьеры, конечно, могут быть любые — и современные, и классические. Все зависит от пожелания клиента. 

Тут очень важна чувствительность. Надо чувствовать правильные интонации. Мне часто встречаются проекты, в рамках которых люди игнорируют окружающую среду. Непонятно, находятся ли они в Нью-Йорке, Майами или в Лондоне. 

— Какой контекст у Лондона? Как вы его чувствуете? 

— У Лондона он достаточно жесткий с точки зрения цветовой гаммы. Достаточно посмотреть на фасады: буквально напротив нас стоит серый дом с красной дверью. Англичане любят сильные контрасты, о чем говорит их флаг. Есть много таких деталей, которые в совокупности дают типичное ощущение Лондона, и оно чрезвычайно интересно. Поэтому, мне кажется, что любая архитектура или интерьеры должны быть контекстуальны. Когда не выпадаешь из контекста, из среды. 

— Понятно, как это работает с историческим жильем. А если мы говорим о современных жилых комплексах, работает такой же подход? 

— С одной стороны, везде одинаково — контекстуальный подход. С другой стороны, мы всегда стараемся сделать что-то атмосферное, соответствующее не только Лондону, но и человеку. Это касается и проектов, когда мы занимаемся полной реконструкцией зданий в черте города: сносим старые дома и разрабатываем новые объекты с учетом контекста районов, в которых они расположены. 

Кроме того, в Лондоне ведь очень много охранной зоны, зданий-памятников. В таких случаях особенно важно, с одной стороны, чувствовать город, а с другой — иметь хороших «согласователей», чтобы реализовать проект в максимально быстрые сроки. На рынке существует огромное количество посредников, которые бегают между клиентом и «каунсилами» и чаще запутывают ситуацию, чем ее решают. С правильными контактами ресурс возможностей становится намного шире. 

— Как я понимаю, с «каунсилами» приходится согласовывать и внешний фасад здания? 

— Конечно. Довольно часто они выдвигают требование встроиться в существующую среду. Поэтому самое правильное — играть игру, которую предлагает город, не пытаться никаким образом доказывать и делать что-то, что городом будет не принято. Как правило, в районах с классической постройкой — более-менее повторять местную архитектуру. Если это застройка Викторианского периода — делать что-то близкое и похожее. Мне кажется, это правильно. Это создает какую-то осмысленную ткань города. 

О брутализме и современной архитектуре

— Почему брутализм, на ваш взгляд, в городскую ткань Лондона не вписывается? В отличие от классической викторианской и георгианской архитектуры. 

— Это чрезвычайно бездушная, холодная и опасная для человеческой психики архитектура. Она отталкивает визуально, по материалу. Авторитарно-фашистская по своему виду, диктующая застройка. Мне это абсолютно не нравится. 

— Я ассоциирую бруталистскую архитектуру с антиутопиями Оруэлла — идеальный мир, который пытались создать для людей в рамках одной концепции. 

— И при этом, как правило, тотально игнорировали окружающую среду. Архитекторов-бруталистов совершенно не интересовало, снесут ли они полгорода и какой будет эффект на окружающие районы. Все это началось еще с Ле Корбюзье и его плана по «спасению» Парижа — радикальной реконструкции города, когда этот «гениальный» архитектор предложил снести 240 гектаров старой застройки и заменить ее башнями-небоскребами по квадратной сетке. Это ужас, это в чистом виде архитектурный тоталитаризм. 

— В одном из прошлых интервью вы говорили, что современная архитектура вам тоже не всегда близка. И что вам не нравится Заха Хадид, хотя многие считают ее эталоном. 

— В рамках профессии мы учимся отличать, что является архитектурой, а что нет. На мой взгляд, Заха Хадид — это дизайнер. Если определять жанр ее зданий, то это предметный дизайн. Условно говоря, как чайник или бритва. Предметный дизайн, который вырос до размеров архитектуры, но из-за этого архитектурой не стал. 

Многие критики и ценители современной архитектуры не понимают, что есть разные жанры, и эти жанры перебороть очень сложно, потому что они складывались тысячелетиями. Архитектура завязана на город, она должна ему подыгрывать, создавать площади, быть доминантой, формировать приемлемое для человека пространство. Современная архитектура в значительной степени и особенно «гении» современной архитектуры фактически занимаются самопиаром и тотально игнорируют городскую среду — им все равно. Взять, например, Нормана Фостера. У него были проекты, которые он предлагал построить в Москве. Когда в Москве не получилось, предложил то же самое Алма-Ате. Не получилось там — предложил одной африканской республике. 

— В другом городском контексте, на ваш взгляд, здания Захи Хадид могли бы быть уместны? 

— Такая архитектура может подходить городам, которые, условно говоря, сформированы из похожих объектов. Например, в Дубае, наверное, она была бы уместна, потому что там весь город состоит из разрозненных зданий, современных памятников или объектов дизайна. Когда этого нет в городской среде, ее здания похожи на одиноко торчащие осколки неведомой цивилизации. 

О переезде и лондонском офисе

— В Лондон вы переехали четыре года назад. Расскажите, как подбирали район и жилье для себя? 

— Трудностей с этим не было. Нам очень нравился Кенсингтон, а еще у нас большая собака, поэтому мы хотели жить рядом с парком. Сначала поселились возле Холланд-парка, позже переместились к Кенсингтонским садам. А просторный офис для компании арендовали в Ноттинг-Хилле — это очень удобное место для встреч. 

— Интерьер в своем доме вы предпочитаете классический или более современный? 

— Что-то между. Каждая история, каждый дом должны быть персонализированы вне зависимости от стиля. Например, у нас есть коллекция скульптуры и живописи, которая собиралась в течение долгих лет, и ее мы перевозим из страны в страну. Есть приятные детали, которые радуют и делают интерьер уникальным. 

— Расскажите о своих недавних проектах. 

— В последнее время мы начали заниматься luxury residential development, работали исключительно с премиальным жильем в Европе, Майями, Лондоне: и квартиры, и пентхаусы, и дома. Хотя с местными русскоязычными заказчиками я начал сотрудничать задолго до переезда. Лет десять назад, например, мы делали реконструкцию большого дома в районе Холланд-парка. Поэтому экспертиза и опыт у нас уже были.

— Не планируете открывать офисы компании в других городах? 

— Сейчас мы активно развиваем офис в Дубае, уже работаем на местном рынке. А основная часть нашей команды находится в Риге. Для них это очень удобная локация: оттуда в кратчайший срок можно добраться практически в любой европейский город. 

В лондонском офисе у нас сидят еще четыре человека. Плюс мы сотрудничаем с местными архитектурными фирмами, фрилансерами, субподрядчиками, так что, в зависимости от проекта, мы формируем команду и управляем ей на всех этапах. Пока что нам этого вполне хватает. А если в какой-то момент поймем, что пора расширяться, будем думать над увеличением команды.

Больше информации о проектах студии можно найти на официальном сайте www.dvelikovsky.com