Загрузка ...
Все происходит быстро.
В первый день температура подскакивает до тридцати девяти. Тело бьет озноб, а голова раскалывается, будто кто-то внутри черепа увлеченно играет бейсбольным мячом в «стенку».
Через несколько часов кожу начинает жечь, как после крапивы. Вода перестает спасать от жажды, нарушается координация: человек машет руками и шатается, как неудачно слепленный голем. Лицо превращается в пунцовую маску. Речь путается, слух исчезает, и только неподвижные, стеклянные глаза блестят расширенными зрачками, как у чучела медведя в крепости Дувра или после передозировки ЛСД.
Чуть позже язык покрывается белым налетом, больной впадет в бредовое состояние, часто с преобладанием эротических переживаний. Артериальное давление скачет, живот то вздувается, то опадает. И тут, где-то между эротокаматозом и рвотой, наступает смерть. Обычно за день-два, редко за неделю.
Полная клиническая картины чумы, конечно, еще увлекательней.
Если спустить с больного штаны, то в паху у него можно обнаружить колоссальную бубонную бляху, которая иногда взрывается, и все вокруг заливает отравленная кровь. Если взять анализ этой крови, что можно полюбоваться на пляску лейкоцитов и общее сумасшествие всех прочих кровяных телец и веществ.
Лекарства от чумы не было. Точнее было сразу три, но не фармакологического свойства:
- Беги как можно быстрее.
- Беги как можно дальше.
- И не возвращайся как можно дольше.
Но не все, увы, успевали последовать этим простым рекомендациям.
За время чумы 1666-го примерно пятая часть жителей Лондона переехала из своих домишек в Мургейте и Чипсайде в общие могилы, вырытые по соседству. Это примерно сто тысяч человек. Лондон уже был очень большим городом по тем временам. Вслед за чумой пришел Большой Пожар, практически уничтоживший весь римский и средневековый Лондон. Сгорел даже символ Сити – собор Святого Павла, и свинец с его куполов тек по направлению к нынешнему Музею Современного Искусства пунцовыми, как лица чумных больных, ручьями.
Две эти столичные катастрофы стали своего рода финалом Старой Доброй Англии вообще, и XVI века, в частности. Века, пожалуй, самого турбулентного в истории Британии.
Так часто обвиняемый в бесхарактерности и слабости Яков Стюарт оказался постфактум не таким уж ужасным монархом. По крайней мере, в его правление Британия не знала войн и худо-бедно сводила концы с концами в экономике.
Его сын Карл I, человек сильный и последовательный, стал для страны куда большим испытанием. Он хотел оформить для себя форму правления в духе модного континентального абсолютизма, но его амбиции столкнулись с двумя неприятными факторами: английским парламентом и английским народом.
Первый никак не хотел отдать монарху всю полноту священной власти, а второй не горел желанием расплачиваться за прихоти монарха деньгами из собственного кармана.
Отсутствие денег и легитимности сильно мешало осуществлению планов Карла Стюарта. К тому же, как выяснилось, роль Защитника Веры и главы Английской Церкви – тоже не синекура. За время относительной веротерпимости в правление его отца вошли в силу пуритане и прочие радикальные секты, Англиканская церковь успела обрасти репутацией практически папского доминиона, а непосредственно адепты Римской курии тоже начали поднимать голову, особенно в Ирландии. И шотландские земляки монарха упрямо не желали полной религиозной унии с англиканами.
Итогом этих, оказавшихся неразрешимыми противоречий стала Гражданская война Короля с Парламентом, в которой Король проиграл. Ситуация была похожа на противостояние Ельцина с Верховным советом. Обе стороны признавали легитимность друг друга, но сосуществовать вместе не могли.
Карл I поставил на то, что его полномочия в силу священности трона более весомы, но доказать это на арене боевых действий у него не вышло.
ЧВК Кромвеля, состоящая из «чистых людей веры», как Кромвель их называл, была хорошо организована, профессионально обучена и экипирована, выгодно отличаясь этим от набранных с миру по нитки солдат королевской армии, не понимающих целей, ради которых их выдернули из пивных.
Финальным аккордом кровопролитной кампании стал смертный приговор, вынесенный парламентским судом Карлу I за «действия, едва не приведшие к разрушению Англии», и казнь монарха на балконе его любимого дворца Уайтхолл. Это был первый и последний раз в английской истории, когда голова помазанного короля слетела с плеч по приговору суда.
Вместо того, чтобы стать абсолютной монархией, Британия стала республикой. А возглавил республику глава ЧВК «Боджьи люди» Оливер Кромвель, дальний родственник Томаса Кромвеля, сыгравшего важнейшую роль в разрыве с Римом и судьбе английской церкви. Не только короли получают возможность менять историю по наследству.
Оливер Кромвель учился в Кембридже истории и философии, но сам был не философом, а живой манифестацией философских идей пуританства. Он был фигурой, которой грезил Фридрих Ницше, рассуждая о том, что надо философствовать молотом. Кромвель философствовал при помощи мушкета. И кроме многочисленных батальных побед отметился еще и тем, что ввел практику расстрела взамен традиционному повешению.
На войне он отличался беспримерной жестокостью, вырезая целые города и села во время Ирландского восстания. В обычной жизни он был добродушен, любил играть в мяч, пить разведенную с горячим молоком мадеру и слушать музыку. Традиции оперы привил на лондонской сцене именно Кромвель.
От достаточно циничного истеблишмента Стюартов его отличала истовость веры и одержимость собственным божественным предназначением. Его выдающиеся менеджерские способности никак не страдали от того, что все основные решения ему спускались непосредственно с небес. И пока не было соответствующего божественного знака, система управления войсками и государством висела на холде. Что, конечно, не добавляло прозрачности системе принятия решений. Но и не заставляло республиканцев мучительно ерзать на стуле. Как правило, Господь не тянул с директивами.
Европейские монархи не торопились восстанавливать самодержавие в Британии. Отчасти потому, что были заняты внутренними проблемами и войнами друг с другом. Отчасти потому, что репутация армия Божьих получила хорошее паблисити на континенте, и никому не хотелось ввязываться в войну, обещавшую серьезные человеческие и финансовые потери.
Кромвель получил статус лорда-протектора, который был диктаторским, и от абсолютного монарха де юре отличался только спецификой рукоположения: корону Эдуарда Исповедника в интронизации не использовали.
Как и у Карла I, у Кромвеля не получилось выстроить рабочие отношения с Парламентом. Он называл членов обеих палат ослами и болтунами, для чего лично являлся в Вестминстер.
Кромвель разбил превосходящую вдвое по численности шотландскую армию, чем обеспечил свою полную власть на британских островах. Уничтожил голландский флот, дав английским купцам возможность развить тотальную экспансию в мировом океане. Он насолил испанцам, отобрав у них Ямайку, и вполне имел шансы превратить Британию в военно-торговую республику глобального масштаба — вроде Венеции или Генуи, но его Господь решил иначе.
Экономических успехов было значительно меньше, чем военных. Народ не то чтобы роптал: Кромвель сохранил популярность до самой смерти, но это не добавляло устойчивости системе власти, которая держалась исключительно на кромвелевской харизме. В попытке наладить приток денег Кромвель лично распорядился разрешить въезд в Англию евреям, изгнанным почти три века назад, он пробовал утвердить писанную конституцию и сформировать профессиональное правительство, но умер.
Его сын, который по этой самой конституции имел право наследовать должность Лорда-Протектора, не смог удержать страну.
Нарастал управленческий хаос, роялисты, загнанные при Кромвеле по щелям, снова подняли голову, и республиканцы приняли решение вернуть в Британию монархию. Сын казненного Карла I получил приглашение домой, чтобы стать новым королем под именем Карла II.
Первым распоряжением нового сюзерена стала казнь всех причастных к гибели его отца. Палачи основательно взялись за дело, но процедура рубки голов и потрошения быстро утомила Карла, и он распорядился остановить карательную машину.
Останки его отца эксгумировали, пришили голову на место, и похоронили снова. Могилу Кромвеля тоже раскопали, вытащили из гроба то, что было Лордом-Протектором, и с целью возмездия повесили труп на Тайберне. После чего отрубили трупу голову, насадили ее на шестиметровую пику и поставили у Вестминстера в назидание парламентариям и горластым лондонским чайкам.
Голова, однако, исчезла. Подозревали как раз чаек, но позже выяснилось, что это были люди: украденную голову Кромвеля обнаружили в деревянной коробке среди хлама в одном из английских домов. Восстановленный провенанс указал, что голова два с половиной столетия переходила из рук в руки. В 1960-м ее похоронили в часовне кембриджского Сидни-Сассекс-колледжа. Неизвестно, обрел ли Оливер Кромвель своего нонконформистского бога, но он точно получил покой.
***
У Карла II не было опыта государственного управления. Что неудивительно: большую часть своей жизни он оставался королем без королевства, но у него было несколько очевидных достоинств.
Во-первых, колоссальных размеров член, о котором при дворе ходили легенды. Король не только был вооружен столь завидным инструментом, но и активно им пользовался. Одних только бастардов ему приписывали две дюжины, а в числе постоянных и случайных любовниц путались даже министры Тайного Совета.
Во-вторых, он был весьма остроумен сам и культивировал остроумие в кругу своих приближенных. Одним из постоянных объектов насмешек был его брат Яков, вошедший потом в историю под именем короля Якова II.
Яков был серьезным человеком, не расположенным к бессмысленным шуткам, но не без дара к бонмо. По психотипу он был чем-то вроде отставного военного из фильма «Некоторые любят погорячее», который в финале предлагает трансвеститу-трикстеру в исполнении Джека Леммона вступить в законный брак. «Но я ведь даже не женщина», — говорит Лемонн. «Никто не совершенен».
Яков женился на своей любовнице после того, как она залетела, что при дворе вызвало комментарий: «Это похоже на то, как если бы некто насрал в свою шлюпу, а после надел ее на голову».
Карл как-то в одиночестве прогуливался по Сент-Джеймскому парку и встретил там брата. Яков был возмущен тем, что король гуляет без охраны. «Ты опасаешься покушения? — спросил Карл, – Нет, брат, английский народ не будет злоумышлять против меня, зная, что ему тогда придется терпеть в качестве монарха тебя».
Народ был бы еще более взволнован, если бы знал в тот момент, что брат короля принял католичество, по сравнению с которым военное прямодушие казалось наименьшим из существующих в природе недостатков.
Сам Карл в отношении религии в молодости был сыном следующего века. Он относился к ней как к одной из временами обременительных обязанностей вроде ношения парика. Его больше интересовали психологические игры, мимолетные увлечения, секс, алкоголь и музыка. Не случайно именно с Карла начинается история лондонского района Сохо, знаменитого своим многовековым развратом. Карл лично выделил под застройку площадь на севере своих тогдашних охотничьих угодий. И площадь с аристократическими домами долгое время называлась King’s Square, пока ее не переименовали в Soho Square, видимо, чтобы не ассоциировать Корону и разврат. Памятник Карлу II тем не менее по сей день стоит в центре площади. Каменный Карл довольно сухощав и похож на голландского торговца шелком, а не на короля.
Дела монархии так же не слишком привлекали Карла. Из всех обязанностей короля по-настоящему он увлекся традиционным возложением рук на золотушных больных.
На протяжении шести веков английские монархи занимались этим загадочным целительством, и оно удивительным образом работало: золотуха исчезала. У современной науки нет рационального объяснения механизма этой практики кроме того, что исцелению мог способствовать сильный эмоциональный подъем, плюс само течение болезни таково, что она регулярно появляется и исчезает. Привлечь Елизавету II к исследованию этого феномена ученым, видимо, так и не удалось: с девятнадцатого века практика прикладывания королевских рук к фурункулам больных золотухой прекратилась. Так что оставим это как гибрид феномена массового помешательства или божественного вмешательства, что часто одно и то же.
***
Карл II был игроком, и политические игры он вел, как партию в покер. Главным, а часто и единственным его инструментом был блеф.
Французскому королю Людовику XIV он обещал перейти в католичество, нидерландским провинциям выжечь римскую заразу из сердца Европы. Сам женился на католической португальской принцессе, а дочь выдал за голландца. Брата-католика отправил на континент в ссылку, но регулярно получал пенсион от католических королей, чтобы не просить денег у собственного Парламента.
Но нельзя сказать, что его век прошел, как сон пустой. В царствование Карла был принят юридический акт Habeas Corpus, действующий до сих пор, и согласно которому никто не может быть задержан и отправлен под стражу без объяснения причин.
Карл подписал документы об образовании Африканской Торговой Компании, в чье ведомство передавались исключительные права на торговлю рабами с западного побережья Африки. Этот людоедский стартап принес в британскую казну в следующие полтора столетия триллионы фунтов в пересчете на современные деньги, способствовал укреплению статуса Империи как ведущей морской державы мира и дал толчок быстрой колонизации карибских остров и британских территорий в Северной Америке.
При Карле было основано Королевское Научное Общество, члены которого подошли к изучению окружающего мира с дотошностью Скруджа, пересчитывающего свое имущество: взвесили на весах, рассмотрели в микроскоп и описали так подробно, что их наследием наука пользуется до сих пор. Королевское научное общество также стало колыбелью промышленной революции, сделавшей Британию мировым Гегемоном, не имеющим себе равных со времен расцвета Рима.
А еще жизнь Карла совпала с расцветом одного из важнейших мыслителей в человеческой истории. Его звали Томас Гоббс и он был первым, кто сумел создать убедительную философскую модель устройства общества. Как и законы Ньютона, гоббсовская доктрина общественного договора не потеряла значения и по сей день.
***
Томас Гоббс родился недоношенным в семье бедного викария. Его мать была так напугана известиями о нападении испанской Великой Армады, что разродилась задолго до нужного срока. Младенцу предсказывали скорую смерть, но он прожил девяносто два года – просто библейский срок по тем временам.
«Моя мать родила на самом деле двойню: меня и мой страх, и этот страх сопровождал меня всю жизнь», — говорил Гоббс.
Он был обречен, но стал одним из немногих, кто видел триумфы елизаветинского века, расцвет и закат Стюартов и даже буржуазную революцию. Он родился плебеем, но всю жизнь провел в обществе аристократов, королей и главных умов Европы. Закончил Оксфорд, но ненавидел университетское образование, в особенности Аристотеля и художественную словесность, ценя только арифметику и геометрию. Последнюю считал высшей из наук. Учил математике будущего Карла II, который, став королем, повесил в своем кабинете портрет Гоббса и даже выписал ему пожизненную пенсию, которую, правда, забывал выплачивать. Дружил с Френсисом Бэконом, переписывался с Галилеем, Декарт присылал ему на рецензию свои рукописи, а Оливер Кромвель предлагал пост Государственного секретаря.
Он повлиял на всю последующую философию государства и морали, а политология с него началась (как он сам писал: вам не нужно штудировать древних, чтобы лучше разобраться в вопросе. Моя книга – первая в ряду) Его европейская слава была куда больше британской. На родине труды Гоббса запрещали, объявляли еретическими и богоборческими. В России он был издан первый раз в середине девятнадцатого века, и весь тираж тут же был изъят цензурой. Так что следующего издания пришлось ждать до сталинского XIV съезда.
Свой главный труд Гоббс назвал «Левиафан» – библейское чудовище, безраздельно властвующее над миром, своего рода «смертный бог». «Смертный бог», кстати, было одним из вариантов названия этой книги.
Бессмертного Бога Гоббс выводит за пределы своей социальной доктрины. Возможно, именно это так пугало цензоров, не привыкших к тому, что наука оперирует категориями природы, а не религии.
«Левиафан» посвящен утверждению идеи о преимуществе абсолютной монархии перед всеми прочими видами государства. Но, если Платону для подобной концепции понадобился царь-философ, а Людовику XIV для того, чтобы сказать: «Государство – это я», была необходима отмашка Римской курии, то у Гоббса никакие специальные вводные не требуются. Он выводит необходимость абсолютизма из самого устройства человека.
Все без исключения люди, по Гоббсу, равны между собой. А от животных человека отличает язык, который, в его случае, не только средство общения – общаться могут и еноты между собой, но и способ познания.
В своем естественном состоянии каждый человек свободен в форме и способах достижения своих желаний. В то же время ему присуще стремление к миру как продолжение страха перед будущим. Но чаще всего желания побеждают стремление к миру, и тогда начинается война всех против всех. Ведь каждый хочет не только чего-то уникального, но и то, что есть у соседа, и тонкая материя мира рвется, когда ее рвут с таким нахрапом.
В одиночестве не выжить, и поэтому люди объединяются в общества. Но это не те же общества, которые цементируют жизнь муравьев или пчел, как не без сарказма по отношению к Аристотелю, любившему аналогию пчелиного роя и общества, замечает Гоббс. Личные желания муравьев и пчел совпадают с общественными, поэтому для них не возникает проблемы трудиться ради достижения общей цели. Человек же в любом обществе все равно остается уникальным индивидуумом со всем набором желаний, поэтому для того, чтобы держать личное в узде, необходим особенный договор между людьми.
Люди должны делегировать свои права кому-то одному. При этом, они должны согласиться на то, что лишаются значительного количества свобод, передоверив свою личную и общественную судьбу начальнику, стоящему над Законом. Можно назвать его государем, монархом, фараоном или лордом-протектором – не суть. Слова, как говорил тот же Гоббс, – это просто метки вещей, сами по себе они ничего не значат.
Принципиально важно, что договор этот заключается не с Богом и не с царем, а людьми между собой.
Государь неподсуден, против него нельзя восставать и даже злоумышлять, он выше справедливости. Его задача быть проводником коллективной воли в ту сторону, в которую он посчитает нужным для защиты государства. Суверен, так называет властителя Гоббс, становится цензором личных мнений и распорядителем частной собственности. Неважно, если он вдруг захочет забрать всю собственность себе, цена за это все равно будет ниже общественного согласия.
В обмен на отказ от прав и свобод человек получает защиту от войны, в частности, от гражданской войны, которую Гоббс считал худшим возможным сценарием.
Интересны рассуждения Гоббса о законах жизни, предписанных каждому индивидууму. Например, при отмщении за зло нужно руководствоваться не размерами совершенного зла, а размерами блага, которое последует за отмщением. Любые обиды нужно легко прощать, если достаточно гарантий, что раскаивающийся больше не совершит зла.
Основной же закон состоит в том, что следует искать мира, но при опасности для собственной жизни – защищать себя любыми средствами. Это подразумевает, в частности, отказ участвовать в боевых действиях, чреватых смертью. Но современные государства, во многом построенные по гоббсовской модели, с таким простым способом закоса от армии не согласны.
Гоббс не говорит, что жить в его мире просто. Необходимо учиться смирению, чувствовать плечо товарища, не делать другим то, что не хотел бы, чтобы они делали тебе, принимать любые решения верховной власти, даже если они кажутся дикими. Все это тяжелый труд, и, как мы видим в истории, в дистиллированном виде государства-левиафаны встречаются не так часто, но в XX веке процесс, что называется, пошел. И не останавливается в XXI-м, когда, по прогнозам современных мыслителей, пора было сосредоточиться на освоении Марса и разработке силиконовых тел.
Россия Владимира Путина – один из наиболее чистых образцов жанра. С отказом от свобод в обмен на повышение уровня домашнего быта, войной, ведущейся с молчаливого одобрения общества. Молчаливое – это точно по Гоббсу. Его не устраивали ни протесты, ни слишком жаркое одобрения деяний суверена. Человек должен отказаться от прав в обмен, в том числе, и на неучастие и одновременно на ответственность.
Гоббс допускает применение подобных моделей и к выборной демократии в духе римского сената, но это неидеальный вариант, потому что там, где собираются хотя бы двое, опять начинают действовать законы войны всех против всех.
В идеале, конечно, это должна быть всемирная абсолютная монархия, поскольку наличие национальных государств нарушает спокойное течение философского тоталитаризма. И создает определенные опасности всем остальным странам, не участвующим непосредственно в войне.
Язвительный британский философ Бертран Рассел писал, что от полного уничтожения мира нас, к счастью, спасает несовершенство Военно-Промышленного комплекса воюющих стран.
Совершенство было достигнуто в пору ядерного противостояния США и СССР, но страх за свою жизнь, вместе с которым Гоббс провел свои девяносто два года, к счастью, удержал планету на волосок от гибели. И пока сохранил Левиафана, который, если верить Библии, рано или поздно погибнет от меча архангела Гавриила, и уцелевшие в финальной битве будут пировать шашлыком из Левиафана на берегу теплого моря в шатре из левиафановой кожи.
