Умирающие звезды, Толстой и «пересборка» памяти: интервью с художником Андреем Чугуновым

Андрей, расскажи, пожалуйста, почему ты решил стать художником и почему выбрал цифровые технологии в качестве основного инструмента? 

В целом, мне кажется это достаточно забавный путь. Здесь есть два довольно противоречивых течения. С одной стороны, в университете я учился на инженера в сфере нетрадиционных и возобновляемых источников энергии, и взращенным университетом скептицизмом полностью отрицал современное искусство, особенно его визуальные формы. Я ходил с друзьями в 2009 году на ART-Завод, предвестник Уральской Индустриальной биеннале, и из всего многообразия запомнил только инсталляцию Дмитрия Морозова. Друзья меня обычно затаскивали и на другие выставки, но я прямо до тряски все никак не мог понять, что там является искусством и почему оно современное. Но при этом продолжал ходить и наблюдать.

При этом я был достаточно плотно связан с экспериментальной электронной и шумовой музыкальными сценами города, играл какое-то время в шугейз-группе tip top tellix, нойз-рок группе Y? и нойз-хоп-группе «Чай». Кураторы и работники культуры из ЕМИИ (Екатеринбургский музей Изобразительных Искусств) и Уральского ГЦСИ (Государственный центр современного искусства) ходили на концерты, на которых играли мы и другие прекрасные уральские группы того периода, а мы ходили к ним на открытия выставок. 

Потом я стал играть сольно под псевдонимом 873hz. Я сам собирал набор DIY-синтезаторов и нойз-боксов, что-то покупал, что-то паял по советским радиолюбительским журналам и схемам из интернета. В определенный момент я решил, что буду играть только импровизационную музыку и делать ее настолько радикальной и минималистичной, насколько могу — кликающие звуки, базовые формы звуковой волны (прямоугольник и синус) — шум кассетной пленки, перезаписанный с кассеты на кассету множество раз, отсутствие изменений или наоборот резкие изменения. Я разделил частоты таким образом, что были только низкие и высокие частоты, когда люди начинали говорить, что их слышно в зале. Сет был достаточно громкий, и в какой-то момент люди стали садиться на пол, и тут я подумал, что, наверное, это уже не просто музыка, а звуковое искусство. 

Примерно в это же время в Уральском филиале ГЦСИ был организован курс «Современное искусство как иностранный язык». Там я узнал и про концептуальное искусство, и про советский андеграунд, про саунд- и сайнс-арт. Но особенно мне запомнились 2 блока по видео-арту от Антонио Джеузы и Карины Караевой. И так, через восприятие практик, видео художников и их работы с длительностью и темпоральностью от отрицания современного искусства я пришел к его принятию и пониманию. 

В 2016 году на ивент Bring Your Own Beamer в арт-галерее Ельцин Центра в Екатеринбурге я сделал свою первую видео работу «Очищение», которая разрослась до инсталляционной формы в следующем году. Работа стала своеобразным актом посвящения себя в современные художники. Сжигая различные предметы, я как бы отказывался от старой жизни с работой в режиме 9–6+5/2 в пользу современного искусства. 

В 2018 году я прошел в первый набор в лабораторию молодого художника в Уральском ГЦСИ, а потом я поступил на магистратуру по Цифровому искусству в ДВФУ во Владивостоке. Моими основными инструментами стали различные медиа и технологии: звук, электронные объекты различной сложности, видео, компьютерная графика и свет.

Многие твои работы построены на математическом расчете и формулах, однако в результате расчетов получаются эмоциональные и поэтические образы. Так, например, вышло в Норильской «Карте сознания», где ты озвучил ландшафт города или в проекте «Тотальный Толстой», в котором ты исследовал эгоизм Толстого и его личные отношения с миром, Богом и с самим собой. Кажется, будто при помощи правильно заданных координат и чисел тебе удается проявить тайные, скрытые от внешнего взгляда портреты людей и мест. Чувствуешь ли ты конфликт между цифровым и эмоциональным? Насколько ты позволяешь себе редактировать результаты расчетов и изменять их согласно своему художественному чувству?

Если честно, я не очень понимаю, почему этот конфликт между цифровым или естественнонаучным и эмоциональным должен состояться. Меня безмерно вдохновляет, как на этом пограничье работает екатеринбургская арт-группа «Куда бегут собаки». Ведь наука и технологии — это просто еще один способ познания мира и говорения о нем. Он вполне может быть эмоциональным, а данные могут быть поэтичными, главное избавиться от наших устоявшихся представлений и взглянуть под другим углом. 

Начиная работу над проектом, я зачастую стараюсь задать себе определенные вопросы, но я не люблю давать на них прямые ответы «в лоб». Намного интереснее придумать форму, мимикрирующую под научный опыт с непредсказуемым результатом. И мне кажется, что желательно это делать с иронией и абсурдом. Создавая «Тотального Толстого», я задавался вопросом, что такое эгоизм? И так ли это плохо быть эгоистом? И тут я подумал, что нужно найти ответ у какого-то человека достаточно противоречивого. Какими-то осколками своей школьной памяти я помнил, что Толстой терзался эгоизмом, считая его самым страшным грехом.  

Толстой оставил после себя большой массив данных — свои дневники. Но вот как можно измерить, насколько человек эгоист? И тогда я просто посчитал, как часто он «якал». Получив число упоминания «я» в дневниках за каждый год, я сразу представил, как создать хор множества Толстых, где полученные данные задавали частоту звука в герцах для каждого года. Дневники Толстой вел регулярно с 1847 года, и мне важно было определиться, какой именно период я буду анализировать. Я увидел, что в 1901 году он был отлучен от церкви, что было для него большой трагедией, а в 1910 умер. Эти 10 лет были периодом максимальной рефлексии, поэтому я сосредоточился на них. 

Важно было воссоздать ситуацию исследования и эксперимента и отыскать противоречия. И я посчитал количество упоминаний местоимения «мы», чтобы понять, а насколько часто он чувствовал себя частью какого-то социума (спойлер — намного реже). Также, пока я работал с данными, я обратил внимание, как много Толстой обращается к Богу, насколько важен ему концепт силы свыше. Тогда я подсчитал, насколько часто он упоминает Бога.  

Я задумался, как я могу визуально выразить эти числа и решил, что можно это сделать при помощи цвета, «Я» я обозначил красным, «Мы» — зеленым, а «Бог» — синим. Получилось цветовое пятно, оттенок которого плавно менялся во времени, становясь то более красным, то более синим, в зависимости от частоты упоминания «я», «мы» и «Бог». По времени один год дневников был равен минуте. Хор Толстых звучал одновременно, но текущий год был чуть громче остальных и солировал, а одиннадцатая минута была минутой темноты и молчания. Сам момент перевода диапазона данных в образ, правила, по которым это происходит, является максимально субъективным. Выбор определенных диапазонов — что к чему привязывается — все это важно, но при этом, если действовать максимально «научно», получится полная эстетическая безвкусица. Поэтому я считаю важным рассказывать о своих проектах, описывая ход мыслей, как будто это инструкции для сборки, показывая, как складывался проект.

Главные темы твоих работ — смерть и увядание памяти. Расскажи об этом подробнее. Почему эти темы важны для тебя? Что они могут нам рассказать о нас самих, и как они могут расширить наше представление о мире? Как эти темы концептуально связаны с твоими художественными инструментами — цифровыми технологиями?

Стоит сказать, что искусство новых медиа самое быстроумирающее. Возьмем живопись: при хороших условиях хранения масляная картина может сохраняться столетия. А оригинальные интернет-сайты художников часто требуют старых компьютеров, которые сейчас хранятся как раритет в музеях и у энтузиастов. Если подумать, сколько за последние 50–60 лет сменилось носителей информации, то становится понятно, что наше упование на «облачную» память достаточно утопично, так как каждый носитель информации имеет ресурс, и сейчас он максимально короток в угоду скорости. HDD диск можно вывести из строя одним неловким ударом, компакт диски поцарапать, около компакт кассет провести магнитом. Рукописи горят, а пересказанные истории уже у третьего рассказчика превращаются в совсем новые истории. Даже наши воспоминания пересобираются, скрывая одни детали и предоставляя новые. И меня этот процесс увядания памяти безмерно вдохновляет. И если Люде Калиниченко важно противостоять этому процессу, забрасывать якоря памяти, то меня просто завораживает скользить по проплывающим мимо якорям рукой и наблюдать за тем, как каждый день я помню все меньше. 

В мае в Glasgow Project Room у меня была выставка to be contained, to be a container. Я создал тотальную инсталляцию, в которой процесс увядания был представлен с помощью технологической скульптуры. В центре помещения стояла керамическая чаша, полная воды, над поверхностью чаши на подставке стоял камень, вода из чаши поднималась насосом под потолок и капала на камень, плавно и невидимо стачивая его. Я собираю камни в разных локациях как якоря памяти. Но зачастую я забываю, где я их собрал, и они превращаются в ношу, которую я вожу за собой. В этой работе я использую камень, найденный на острове Рикорда — воспоминание о другом беззаботном времени в другой стране, которое, как и воспоминания о ней, с каждым мгновением увядает. 

Один из приемов, который я использую в своей практике — растяжение/сжатие времени. Обычно, на выставке с новыми технологиями публика ждет развлечения и хочет получить весь опыт целиком и сразу, я же создаю ситуацию, в которой художественная работа выходит далеко за временные пределы выставки и заставляет людей задуматься о том, как соотносится продолжительность их жизни с длинной жизни других объектов и акторов. Собственно, это и есть одна из задач моей художественной практики — инициировать рефлексию о смерти и ограниченности нашего времени, чтобы человек задался вопросом, живет ли он как хочет, и готов ли он тратить «гранулы» своего времени на то, чем он занят сейчас, учитывая, что в итоге никаких следов в истории все равно не останется. Нет ничего хуже, чем когда человек хочет оставить след в истории. Для меня мысли о смерти и забвении — не пугающие, а скорее снимающие груз ответственности и дающие облегчение. 

Меня особенно впечатляет то, как ты работаешь с масштабом и временем. В проекте «Идеальная синхронизация» ты ставишь зрителя в условия, в которых ему приходится соотносить размер своего тела с бесконечностью Вселенной и длину жизни — с миллиардами лет жизни звезд в солнечной системе. Расскажи, пожалуйста, подробнее об этом проекте.

Образ для «Идеальной синхронизации» пришел во время моей обсессии по лекциям астрофизика Сергея Попова про радиопульсары. Меня привлекли эти звезды, которые находятся в экстремальном состоянии перехода в черные дыры и с экстремальной скоростью вращаются в космосе, разбрасывая частицы вокруг себя с такой силой, что часть этих частиц достигает земли. И если оценить скорость замедления радиопульсаров при вращении, то она будет подобна тому, как замедляются атомные часы. И вот этот образ «часов», разбросанных в космосе и «проживающих» миллионы и миллиарды лет до своей остановки, меня очень сильно вдохновил. И я подумал, что было бы интересно сжать это необъятное время до ощущаемых масштабов. Но встал вопрос какие радиопульсары выбрать, ведь их сотни тысяч. Среди них есть 14 звезд, которые оставили свой след в истории человечества, и они изображены на карте пульсаров аппаратов Пионер и Вояджер. Эти карты делались для предполагаемых и неизвестных нам инопланетных жителей. Если через тысячи или миллионы лет они найдут Пионер и Вояджер, то по этим картам определят, откуда аппараты были отправлены. 

Я сжал космические масштабы пространства пропорционально размерам комнаты, а временной цикл инсталляции — до двух с половиной часов. В «Идеальной синхронизации» все 14 звезд одновременно «рождаются» и «умирают», при этом каждая из них проживает свой внутренний временной цикл. Для этого я создал математическую модель, которая переводит физические параметры звезд в звук, и так мы можем слышать, как меняется их состояние. Механика инсталляции подобна тому, как если бы в одной комнате родились и одновременно умерли 14 людей, при этом один из них прожил 14 лет, другой 82, а третий 46 — и все это за одно и то же время для наблюдателя. Места звезд обозначены динамиками, через которые идет щелкающий звук. Одновременно вспышки света показывают один оборот звезды вокруг своей оси. Изменения происходят, но они заметны не сразу, нужно провести несколько минут внутри инсталляции, чтобы их почувствовать. То есть я не стремлюсь показать зрителю все сразу, а предлагаю сонастройку в противовес энтертейнменту. 

Над инсталляцией подвешены 2 черных полотна, напоминающие звукоизоляционные экраны, на которых в бинарной кодировке зашифрованы данные периодов вращения этих звезд. Входная группа в инсталляцию представляет собой небольшой кабинет/мастерскую, отсылающую к ощущению безвременья, с которым я сталкивался в университете, где ремонт из 90-х соседствовал с пластиковыми окнами 00-х, лабораторными установками из 80-х, литературой на полках из 60-х, и т.д. В этой зоне я располагаю старые советские часы «Электроника 7», литературу из моего инженерного периода, советские и современные инструменты. Получается такой ироничный образ, как будто в НИИ ученый или инженер может выйти из своего кабинета в открытый космос. В целом, мне хотелось создать пространство медитативной рефлексии, отсылающей нас к смертности как таковой: вот мы видим как умирают звезды, вот проносятся миллиарды лет, а какую «гранулу» времени занимает наш век?  

Еще один важный мотив в твоем искусстве — это язык кодирования. Ты часто изображаешь закодированные послания, которые адресованы людьми инопланетянам, как в «Идеальной синхронизации». Или же, наоборот, посланником являются какие-то неведомые силы, а адресатом люди, как в проекте «Тому, кому это может предназначаться». Почему для тебя так важен мотив открытого диалога между разными существами и сущностями?

Мне нравится думать, что если взять какой-то периферийный процесс или образ из нашей обыденной жизни и поместить его в пространство белого куба, то он лишится пелены повседневности и сможет что-то открыть другим людям. Так у меня вышло с работой «Тому, кому это может предназначаться». Я просто нашел готовый художественный образ в городской среде — частично перегоревшие и поблекшие световые таблоиды, расставленные вдоль трассы во Владивостоке.

Так уж, мне кажется, устроен наш мозг, что мы пытаемся найти закономерности там, где их может быть нет. Зачастую мы с позиции своего «человекоцентричного шовинизма» предпочитаем не видеть объекты и процессы, которые меньше или больше нашего масштаба восприятия. Трансцендентировать — непростая работа. В целом, в технологическом искусстве можно видеть тренд на создание среды или интерфейсов диалога, которые позволяют коммуницировать с объектами, с которыми мы коммуницировать не привыкли. Это такой радикальный гуманизм, распространяющийся и на «не-людей». Возможно, если влажность повреждает рекламные щиты, и ей есть что «сказать», нам стоит прислушаться к ней. 

Помимо того, что ты художник, вы вместе с Олесей Ильенок организовали галерею _VOID с выставочной программой и лекторием. Расскажи, пожалуйста, про эту галерею. В чем ее задачи, как вам удается продолжать эту институциональную работу в Великобритании?

Идея номадической галереи _VOID появилась еще в Екатеринбурге, когда я был резидентом мастерских Уральского филиала Центра современного искусства и тьютором лаборатории технологического искусства Лаборатории молодого художника. Примерно тогда я понял, что я недоиспользую как пространство, так и свое годами собиравшееся оборудование, и нужно перераспределять свои ресурсы. Участники моей лаборатории, Катя Колпакова и Данил Боченин практически сразу откликнулись. Было понятно, что моя резиденция в ГЦСИ дело — временное, и через какое-то время мне нужно будет переезжать, так и появилось слово «номадическая». Слово _VOID или пустота возникло как ирония — кочевая галерея, которой нет. Я изначально не планировал никуда приземляться, а скорее организовывать поп-ап мероприятия в разных местах, предоставляя свои ресурсы и помощь другим художникам, да и делая что-то сам.  

После переезда в Шотландию мы решили с Олесей, что будем заниматься этим вдвоем. В это время всеобщего разобщения, разрыва связей и турбулентности мы хотим организовывать мосты между шотландской сценой и художниками в других странах. Нам интересно исследовать различные территории и устанавливать трансграничный диалог. Мы заинтересованы в художниках, работающих с новыми медиа, звуком и технологиями и рефлексирующих на вызовы сегодняшнего дня, создающих концептуальное и критическое искусство. В этом году мы проводили серию лекций, в которых рассматривали историю видео-арта через призму развития технологий. Курс мы вели как на английском, так и на русском языках. А в прошлом году мы организовали однодневную выставку в иммерсивном пространстве Dream Machine.

В следующем году мы планируем серию показов цифрового искусства и несколько выставочных проектов. Раз в год мы приглашаем заинтересованных художников выслать нам их портфолио через google-форму. Исходя из собранных заявок, придумываем новые выставочные проекты. Сейчас мы находимся на стадии регистрации CIC, чтобы можно было подаваться на большее количество грантовых программ. В будущем хотелось бы найти на Freecycle или Trashnothing дом на колесах, оборудовать его как портативное выставочное пространство и ездить по Великобритании и другим странам. 

Мой последний вопрос традиционно посвящен опыту иммиграции и жизни в Великобритании. До переезда ты много работал в разных резиденциях в России, и твое искусство, хоть оно и цифровое, и зачастую почти абстрактное, все же кажется очень связанным с российскими пейзажами и городской средой. Насколько легко тебе продолжать работать в новой среде? Находишь ли ты в Глазго материал, который вдохновляет на новые проекты?      

Как и в России, в Великобритании меня безмерно вдохновляет беспросветная хтонь, даже если это не сильно заметно в моем визуальном языке: индустриальные руины и инфраструктуры и то, как они переплетаются с природой, брошенные человеческие артефакты, сломы повседневной реальности. И Глазго в этом плане отличный город: социальные панельки-башни, депрессивные двухэтажные субурбии, социалистическо-райские «новые города», небольшие вкрапления архитектурного брутализма и модернизма, заваленные мусором южные и восточные районы, заброшенные и перепридумывающие себя промзоны. При этом необычайно дружелюбные и отзывчивые люди. Я ненавижу столицы с их соревновательностью, зацикленностью на финансах, снобизмом, а также нежеланием видеть все, что находится за их пределом, поэтому никогда туда не стремлюсь. В Глазго я вижу, как люди создают параллельные самодостаточные структуры, выручают друг друга и заинтересованы в других людях и том, что они делают. И мне это напоминает Екатеринбург. В целом, Шотландия — это потрясающее место. В прошлом году, делая проект a space for encapsulation, я совершил экспедицию по 14 городам и локациям и просто влюбился в эту страну.