Загрузка ...
Как ты пришла к изучению гендерной истории СССР?
Меня вырастила бабушка, с которой мы были очень близки. Но в какой-то момент я начала замечать, что мы с ней плохо понимаем друг друга в повседневных вещах. Казалось, что мы из разных стран, хоть и говорим на одном языке. В некотором смысле так и есть: она выросла в Советском Союзе, я — в постсоветской России.
Это ощущение культурного разрыва привело меня к тому, чем я сейчас занимаюсь. Меня заинтересовал опыт советских женщин. Что значило быть женщиной в СССР? Как советская женщина понимала себя, что видела вокруг, о чём мечтала? Как выглядела система представлений о полах и отношениях между ними?
Важно понимать, что единого опыта не существовало — он менялся вместе с историческим контекстом и государственной риторикой, а также отличался для женщин разных классов, национальностей и республик.
Ранее многие исследования по этой теме опирались на материалы из Москвы и Ленинграда, не уделяя достаточного внимания национальным республикам или рассматривая их как что-то особенное, не совсем «советское». Моя большая задача — ответить на вопросы, которые меня волнуют, с позиции максимального разнообразия.
Советский Союз декларировал равенство женщин и мужчин. Насколько эта идея воплощалась в жизни?
Когда говорят о гендерном равенстве в СССР, важно спрашивать себя: «А с чем мы сравниваем?». Государственная риторика менялась — сталинское и брежневское понимание равенства были разными. Однако реальность советских женщин не соответствовала официальным заявлениям: бытовой сексизм, огромная нагрузка, отсутствие реального выбора. Но в сравнении с другими странами того времени СССР выглядел прогрессивно.
Пример из моего исследования. Я работаю с дневником Арпеник Алексанян, которая была выслана со своей семьёй в Сибирь в 1949 году во время сталинских этнических чисток. Там она фиксировала пережитые ужасы. В этом дневнике меня поразила одна деталь. Алексанян, очевидно, не имела контроля над своей судьбой и будущим, находилась под постоянным давлением властей, у неё отобрали паспорт и принуждали к тяжёлой работе на лесоповале. При этом у неё была сберкнижка, которую она взяла с собой в ссылку и активно использовала — в то время как во многих европейских странах женщины не могли распоряжаться финансами без разрешения мужчины до 1970-х годов.
СССР — это крайности и парадоксы: женщины рано получили права, но оставались зависимыми от системы, могли быть врачами и иметь счета, но не всегда контролировали свою жизнь и не имели политического голоса.
Был ли в Советском Союзе феминизм? И, если да, то в каком виде?
Есть учёные, которые считают, что был — на государственном уровне, и называют это государственным феминизмом. Это спорная идея.
Советская идеология строилась на марксистских постулатах: уничтожение классовой системы считалось ключом к освобождению всех, включая женщин. Даже те, кто активно занимался вопросами женских прав, не называли себя феминистками. Например, Александра Коллонтай отвергала феминизм, считая его буржуазным течением.
Возникает вопрос: можно ли применять современные определения к СССР или стоит использовать собственный язык советских деятельниц, для которых феминизм был чуждой идеей? Если придерживаться второго подхода, феминизма в Советском Союзе не было.
Насколько можно говорить о преемственности советского феминизма и современных феминистических движений в России? Можно ли говорить о чём-то специфическом, что объединяет опыт Советского Союза и современной России?
Советское наследие в российском феминистическом движении заметно как на государственном, так и на низовом уровне.
Государственный феминизм, если мы его так называем, никуда не исчез с развалом режима. Многие советские структуры перешли в новую реальность: «Союз женщин России» называет себя преемником Комитета советских женщин, который в СССР был инструментом «мягкой силы» и продвигал социалистическую версию гендерного равенства. Российские власти, видя рост популярности феминистских идей, создали «Женское движение Единой России», чтобы контролировать и апроприировать повестку.
Такая тактика уже применялась. Когда Алексей Навальный сделал антикоррупционные расследования популярными, государство ответило созданием своих антикоррупционных структур. То же происходит с феминизмом — власти видят рост движения и стремятся его перехватить, используя старые советские институты.
На уровне низового феминизма тоже есть преемственность. Мало кто знает об этом, но в среде советских диссидентов существовали феминистские группы, занимавшиеся правозащитной деятельностью и рассматривавшие женские права как часть борьбы за свободу и против диктатуры. Современные российские феминистки поддерживают с ними связь, продолжая эту традицию.
Как советский опыт повлиял на гендерные нормы в современной России?
С одной стороны, он способствовал позитивным изменениям. Российским женщинам не нужно объяснять важность профессиональной самореализации и финансовой независимости — это закреплено поколенческим опытом. Доступ к абортам также остаётся частью общественного консенсуса: власти не могут просто их запретить, поэтому они усложняют фактический доступ и продвигают антиабортную пропаганду.
С другой стороны, советская риторика о достигнутом гендерном равенстве привела к цинизму. Женщины видели, что реальность не соответствовала официальным заявлениям: дискриминация, бытовой сексизм и двойное бремя никуда не исчезли. Поэтому, когда современные феминистки говорят о правах женщин, они нередко сталкиваются с реакцией: «Я уже жила при гендерном равенстве, мне больше не надо».
Этот разрыв мешает диалогу поколений и затрудняет формирование широкой поддержки феминистского движения в России. Многие воспринимают его как повторение советских лозунгов, хотя оно имеет мало общего с советской идеологией.
Существовало ли сексуальное образование в Советском Союзе?
В Советском Союзе сексуальное образование фактически отсутствовало. В 1920-е годы были попытки говорить о сексуальном просвещении, но вскоре советская идеология взяла курс на замалчивание: «Природа сделает своё дело», а рабочий должен думать о труде, а не о сексе. После смерти Сталина ситуация менялась, но медленно, а отдельные прогрессивные исследователи, такие как Игорь Кон, не получали государственной поддержки и сталкивались с давлением.
Из-за этого большинство не имело доступа к знаниям о своём теле, контрацепции, репродуктивном здоровье. Информация передавалась через слухи, а медицинские книги были малодоступны и полны эвфемизмов.
Надо сказать, что в некоторых книгах для девочек объяснялась менструация и женская анатомия, тогда как для мальчиков таких материалов практически не существовало. В целом сексуальное просвещение ограничивалось медицинским подходом — тело рассматривалось как объект гигиенического контроля, а не источник удовольствия.
Дефицит знаний формировал поколения женщин, которые вынуждены были экспериментировать на свой страх и риск, сталкиваясь с заболеваниями, нежелательными беременностями, страхами, предрассудками. Воспоминания Кэти Янг (Екатерины Юнг), эмигрировавшей из СССР в 1980 году, прекрасно иллюстрируют, как отсутствие информации влияло на советских девушек. Это наследие до сих пор ощутимо в российском обществе.
Как обстояли дела с женским здоровьем в СССР?
В СССР были серьёзные проблемы с доступом к контрацепции. В западных странах сексуальная революция и вторая волна феминизма во многом были связаны с появлением противозачаточных таблеток, давших женщинам контроль над своим телом и жизнью. В Советском Союзе доступ к абортам стал альтернативным путём к этому контролю — советские женщины первыми в мире получили право на аборт.
Но при этом безопасные и качественные методы контрацепции были слабо доступны, малоизвестны или низкого качества. Сформировалась «абортная культура» предохранения: женщины делали множество абортов в течение жизни. Это негативно влияло на их здоровье, но государство, хотя и фиксировало тревожные цифры, не предпринимало серьёзных шагов для создания альтернатив и не позволяло врачам и другим специалистам это делать, хотя желающие были.
Этот же подход касался и родовспоможения. В СССР практически не использовалась анестезия при родах, хотя на Западе эпидуральная анестезия уже была доступна. Тем не менее существовали отдельные врачи и исследователи, пытавшиеся решить эту проблему. Например, гинеколог Леонид Персианинов в 1960-е годы разработал метод анальгезии при родах с помощью импульсных токов низкой частоты, но его разработки не получили должного распространения.
В стране, где приоритетом были военные разработки, гражданская медицина оставалась второстепенной сферой, а здоровье женщин и их репродуктивные права — ещё более маргинализированной темой. Об этом хорошо написала диссидентка и феминистка Татьяна Мамонова в тексте «Роды человеческие» — воззвании к советским женщинам, которое распространялось подпольно в конце 1970-х:
«Он лучше устроит новую войну, которая истребит твоих детей. Он лучше создаст новую ракету — ракета возвысит его, утвердит его приоритет — нежели снимет с тебя тяжкие цепи».
В советской культуре существовал особый образ идеальной женщины. Как он трансформировался со временем, и какой миф о советской женственности тебя раздражает больше всего?
Меня больше всего раздражает миф о том, что советский идеал женщины был гендерно-нейтральным или маскулинным. На самом деле это лишь проекция современных представлений. В СССР существовали разные, часто противоречивые образы. Например, в сталинскую эпоху — жена-общественница, ухоженная и заботливая, и одновременно женщина-работница. Женщины вынуждены были балансировать между разными, нередко противоречащими друг другу моделями.
Ещё один вредный миф — представление о том, что советская женщина легко совмещала карьеру и материнство. Государство продвигало идею, что работать и быть матерью — это норма, а поддержка в виде яслей и детских садов делает это возможным. Но в реальности помощи было недостаточно, и женщины испытывали постоянную усталость и стресс.
Эту проблему блестяще иллюстрирует повесть Натальи Баранской «Неделя, как неделя» (1969 г.), где героиня разрывается между работой, домом и ребёнком. Невинный, на первый взгляд, рассказ о жизни такой женщины стоил Баранской очень многого: больше десятилетия после его публикации она практически не могла печататься.
В СССР не было ни психологической поддержки, ни признания перегруженности женщин. Этот токсичный идеал передавался из поколения в поколение, создавая ощущение, что женщина должна делать всё — иначе она неполноценная личность
Какие главные вызовы стоят перед феминистками в России?
Главный вызов для российских феминисток — это проблема насилия, глубоко укоренённого в культуре и государственном устройстве. Оно не просто существует, а нормализовано на системном уровне, затрагивая уязвимые группы и общество в целом.
Феминистки — одна из немногих сил, открыто ставящих вопрос о необходимости изменения отношения к насилию. Они борются с гендерным насилием, дискриминацией меньшинств и насилием в более широком смысле — против слабых и бесправных. Это особенно важно в условиях, когда государственная риторика — «слабых бьют».
К сожалению, в условиях войны насилие только усиливается, а государство не просто игнорирует проблему, а воспроизводит и закрепляет насилие как норму.
Как повлияли попытки признания феминизма экстремистской риторикой на российский феминизм, и почему эти попытки до сих пор не увенчались успехом?
Феминизм в России пока не признан экстремистской идеологией, хотя такие попытки предпринимались. До войны пропагандисты и политики поднимали эту тему, создавая информационный шум, но до реальных запретов не дошли.
Одна из причин — ассоциация современных российских властей с советским наследием. СССР официально провозглашал гендерное равенство, и признание феминизма экстремизмом означало бы идеологическую нестыковку, с которой чиновники не готовы мириться.
Поэтому, несмотря на репрессии, у феминисток пока есть пространство для действия. Это не означает безопасность, но позволяет, хоть и в сложных условиях, продолжать деятельность.
Ты являешься основательницей Феминистического Антивоенного Сопротивления. Феминизм в условиях войны — каким он может быть?
Феминизм в условиях войны необходим — война уничтожает его предыдущие достижения, откатывает общество на годы назад. Даже небольшие сдвиги — дискуссии о насилии, правах угнетаемых групп, гендерном неравенстве — становятся практически невозможными в милитаризированном обществе. Война усиливает культ силы, нормализует насилие и подчиняет женскую субъективность государственным интересам.
Именно поэтому в феврале 2022 года я предложила другим активисткам создать Феминистское Антивоенное Сопротивление. С самого начала полномасштабного нападения было ясно, что война будет сопровождаться массовыми военными преступлениями, как в Чечне, Сирии, Грузии. Нужна была гражданская сила, готовая противостоять этому.
Война стирает не только границы государств, но и границы смыслов. К 2022 году феминизм в России уже сформировал новый язык для обсуждения угнетения и дискриминации. Если ничего не делать, эти дискуссии исчезнут, уступив место милитаристской риторике. Одна из главных задач сопротивления — сохранить идеи гуманизма, удержать их от исчезновения даже в условиях репрессий, войны и превращения режима в ещё более жестокую диктатуру.
Какие направления в гендерных исследованиях тебе кажутся наиболее перспективными?
В России важно развивать исследования историй женщин, поскольку этот вопрос недостаточно изучен, но критически важен для понимания настоящего и планирования государственных и общественных реформ. Без осознания исторического опыта невозможно выстроить эффективную политику в сфере прав женщин.
Российская историография, особенно историческое образование, по-прежнему сосредоточена на государстве, войнах и полководцах, создавая однобокую картину прошлого. История России должна быть историей общества, а не только биографиями генералов и президентов.
Необходимо изучать тех, кого система сделала невидимыми: общественных деятелей, благотворителей, меценатов — людей, реально менявших страну, но оставшихся за пределами официального нарратива. Пересмотр исторической оптики, смещение фокуса с власти на общество — одно из самых перспективных направлений гендерных исследований и российской историографии в целом.
Какие самые неожиданные открытия ты сделала в своих исследованиях?
Одним из самых удивительных открытий в моём исследовании стало то, как советские женщины и девочки переосмысляли официальную идеологию, извлекая из неё эмансипационные смыслы, которые со временем оказались стёрты.
Часто советскую идеологию воспринимают в бинарных категориях: либо люди в неё верили, либо отвергали. Но мои исследования дневников показывают, что женщины и подростки умели рекомбинировать идеологические нарративы, находя в них свободу для собственной интерпретации.
Удивительный пример — дневник Клары Гайнутдиновой 1952–1953 годов. Анализируя советскую прессу, которая критиковала расовую дискриминацию в США, она размышляет о положении армян и евреев в СССР. Это диссидентский текст, появившийся ещё до развития диссидентского движения и созданный подростком. Гайнутдинова осознавала, что открытое высказывание таких мыслей могло привести к исключению из школы, но тем не менее продолжала записывать свои сомнения. В сталинский период это само по себе было подвигом: такие дневники использовались как свидетельства против людей и целых семей во время репрессий.
Интересно наблюдать, как девочки и девушки переосмысляли образ Зои Космодемьянской — важный элемент официальной детской культуры послевоенного периода. Космодемьянская была символом самопожертвования ради государства, но многие девушки воспринимали её иначе — как символ разрешённого сопротивления несправедливому порядку. Например, Арпеник Алексанян, которую в ссылке принуждали стать осведомителем МГБ, отказалась и сравнивала себя с Зоей Космодемьянской, используя этот советский миф как символ личного сопротивления системе.
Такие находки меня особенно интригуют, потому что они показывают, что даже в самых жёстких идеологических конструкциях могут скрываться освобождающие смыслы. Важно изучать, как эти скрытые возможности проявляются в разных контекстах и как их можно использовать для понимания механизмов сопротивления и переосмысления власти.
Ощущаешь ли ты академическую свободу в Лондоне по сравнению с Россией?
Когда я уезжала в 2021 году, меня многие спрашивали: «Зачем заниматься российской или советской историей за границей?». Тогда цензура в науке была не такой жёсткой, как сейчас, но работать было крайне сложно из-за давления и ограничений. Например, в Высшей школе экономики специально созывали академический совет, чтобы убедить меня убрать слово «гендер» из темы диссертации. Руководитель Школы исторических наук уверял, что это устаревшая тема, даже для Запада, хотя в тот момент у меня уже готовилась статья в немецкий академический журнал, я выступала на международных конференциях и знала, что это неправда.
В Лондоне нет цензуры, но академический рынок здесь очень конкурентный. Нужно обладать широким набором навыков, искать финансирование, использовать нетворкинг, и многое зависит от удачи — откроется ли нужная вакансия, получишь ли грант.
В России другая проблема: академия недофинансирована, исследователей мало в масштабах такой большой страны. Там тебя придавливает государственный контроль, но конкуренция почти отсутствует. Это парадокс: работать сложнее из-за репрессий, но в научном поле некоторые вещи даются легче — своего рода простота из-за бедности.
Какие книги или исследования вы бы порекомендовали тем, кто хочет глубже разобраться в истории женского движения?
По-русски очень рекомендую статьи и книги Натальи Пушкаревой, которая с 1990-х годов развивала гендерную историю в России, Лорины Репиной, Натальи Мицюк, Анны Беловой, Ирины Юкиной. У Юкиной недавно переиздали ее книгу о дореволюционном феминизме, например.
На английском языке литературы очень много, постоянно появляется новая. Есть замечательные работы Рошель Рутчайлд (Rochelle Ruthchild) о дореволюционном женском движении, Элизабет Вуд (Elizabeth A. Wood) о раннесоветских годах, Анны Крыловой (Anna Krylova) о женщинах-участницах Великой Отечественной. Много шума наделала недавняя книга Кристен Годси «Почему у женщин при социализме секс лучше», которая радикально переосмысляет опыт женщин при государственном социализме (преимущественно позднем).
В целом, сориентироваться в этой литературе бывает сложно. Я стараюсь по мере сил рассказывать о том, как это можно сделать, в своем телеграм-канале «Смех Медузы», приглашаю подписываться всех, кому интересны те же вопросы о прошлом.
