В четверг и больше никогда. Анатолию Эфросу — 100 лет

Он так давно умер, что кажется, целая жизнь прошла без него. Несколько жизней… Тем не менее мало чье посмертное присутствие так остро ощущается сегодня. За прошедшие почти сорок лет после его безвременно раннего ухода редкий день прошел без упоминания его имени: «А помнишь, это было у Эфроса?»… «Эфрос поставил бы это иначе…», «А что говорил по этому поводу Анатолий Васильевич?»…

Людям, которые родились позже и не видели его спектаклей, этого уже не понять. И объяснять бессмысленно, хотя, знаю, что многие мои уважаемые коллеги-театроведы этим занимаются, пишут книги, защищают диссертации… Дай им Бог!

По моему убеждению, Эфрос оставил нам нечто большое, чем только воспоминания о прекрасных театральных мгновениях. Когда-то он взял своих зрителей за руку и мягко подвел к той черте, за которой начинался совсем другой театр, существующий на каких-то неуловимо тонких, ускользающих энергиях, с особым притяжением, со сложной паутиной внутренних отношений, опасных связей, смысловых рифм, эмоциональных взрывов. Спектакль как музыкальная партитура. Как джазовая импровизация, которая может быть исполнена только один-единственный раз. «В четверг и больше никогда». Это не просто название последнего фильма Эфроса. Это его тайное motto. Забыть о том, что умеешь, и начать все заново. Остаться один на один с таинственной полутьмой, из которой доносится, как с тонущего корабля, тихое пение героев «Вишневого сада»: «Что нам до шумного света? Что нам друзья и враги? Было бы сердце согрето жаром взаимной любви…».

Или обрывки последнего диалога Тузенбаха и Ирины из «Трех сестер»: «Скажи мне что-нибудь – Что сказать? Что…?». Стаккато чистого страдания, как у Горовица, когда он играл Моцарта. А через паузу очень буднично, уже зная, что на пороге ждет смерть: «Свари мне кофе. Я с утра не пил кофе». Это Эфрос!

И нерожденные дети Подколесина и Агафьи Тихоновны, важно шествующие в несостоявшейся свадебной процессии из «Женитьбы». И иступленные монологи-исповеди Натальи Петровны – Ольги Яковлевой в «Месяце в деревне» («Я первый раз теперь люблю…»). И страшный крик Раневской – Аллы Демидовой («Сад мой!») поверх всех крестов и могил, всех потерь и утрат, всех живых и мертвых, куда-то туда, на край ночь, за пределы нашего земного бытия… Это тоже Театр Эфроса.

Как он этого добивался? Что говорил и объяснял своим актерам? Как настраивал их нервы и душу на такую игру? Непостижимо! Да, остались его книги, есть видеозаписи поздних спектаклей, он успел снять несколько фильмов. При желании, конечно, можно составить какое-то впечатление о его режиссерской манере и стиле. Но все это дым, как любил повторять его ученик Александр Анатольевич Ширвиндт. При этом он делал такой усталый жест, будто пробовал пальцами потрогать воздух.

Теперь я понимаю, почему актеры Эфроса не могли пережить его постепенного охлаждения, «измен» с актерами из других театров. Это была даже не ревность, а крушение жизни. Если даже спустя годы, когда его уже давно не было в живых, они не в состоянии были говорить об Эфросе в прошедшем времени. Для них он был жив. «Толя жил, Толя жив, Толя будет жить!» — как заклинание повторил несколько раз его актер ленкомовского призыва Александр Збруев на открытии мемориальной доски Эфроса 10 октября 2021 года.

…Так совпало, что это был день рождения Димы, Дмитрия Анатольевича Крымова, сына АВ и Натальи Анатольевны Крымовой. Был прохладный субботний осенний день. Мимо по Тверской-Ямской проносились машины. Пришло довольно много народу. Я про себя отметил, что имя Эфроса, как звук полковой трубы, по-прежнему способно собирать остатки поредевшей гвардии его фанатов. Пронзительный момент: под стрекот фото и телекамер вышли три его актера, три мушкетера – Леонид Каневский, Александр Збруев и Александр Ширвиндт, чтобы сорвать красное полотнище, под которым скрывался дымчатый розовый камень с размашистой росписью – «ЭФРОС». 

Дизайн и роспись, повторяющую автограф отца, придумал Дмитрий Крымов.
Он вообще очень почтительный и верный сын. Все эти годы он ведет тайный диалог с АВ, в который старается не посвящать никого, даже самых близких. Тем не менее посторонний, но более или менее натренированный театральный слух, может легко уловить перекличку голосов, расслышать сходство тем, распознать некую странную родственность названий и сюжетов.

С самого первого своего спектакля в 2000 году – «Гамлет» – где Крымов выступил как театральный режиссер, он начал этот свой заочный разговор, растянувшийся на долгие годы. Известно, что АВ так и не отважился поставить главную пьесу мирового репертуара, а сын взял и решился.

Трижды Эфрос брался за миф о Дон Жуане, причем самых разных авторов и в самых разных жанрах, а Крымов поставил свой спектакль о великом соблазнителе, виртуозно соединив оперу и театр («Моцарт. Дон-Жуан. Генеральная репетиция»).

Наконец, у Эфроса на подмостках чаще всего солировал женский голос («Концерт для скрипки с оркестром» — так назовет критик Анатолий Смелянский свою эпохальную статью о «Месяце в деревне»), и театр Крымова, наверное, наиболее полно состоялся в актерских созданиях его любимой ученицы Марии Смольниковой — Анна Каренина, Нина Заречная, Лариса из «Бесприданницы».

Мы много говорили с Димой о том, что вся жизнь АВ прошла при советской власти. Другой жизни он просто не знал. Зато нам повезло – у нас были целых три десятилетия, которые радикально и навсегда поменяли наше восприятие мира, истории, самой жизни. И невозможно дать ход назад, в то наше прошлое. Невозможно вернуться обратно к привычной когда-то полуправде, полумерам, полушепоту и цензурным запретам. Мы все это уже проходили и слишком хорошо помним, чем все закончилось для того же АВ – два инфаркта, смерть в шестьдесят два года.

Но в конечном счете от судьбы не уйдешь. Три года назад Дмитрий Крымов тоже оказался перед самым трудным выбором. Что делать? Как жить? О чем ставить свои спектакли? Что ожидает за той чертой, к которой в свое время подвел нас AВ? «Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят?».

Собственно, об этом короткий фильм Крымова, который он попросил меня разместить сегодня на платформе «Зимы». Я не знаю, как он это сделал. Какие такие компьютерные программы подобрал его соратник, замечательный сценограф и художник видео-арта Петр Вознесенский, чтобы смонтировать эту современную версию встречи Гамлета с Призраком Отца. Но странное чувство не отпускает меня, как когда-то на спектаклях Эфроса: та же боль и нежность, и радость от того, что снова видишь любимые лица, и даже что-то похожее на гордость. 

Великий Театр никогда не кончается. Посмотрите сами, и вы все поймете.