«Моя удача — люди, которые верят в меня больше меня самой». Оперная звезда Айгуль Ахметшина

— Вы родом из Башкирии, и ваш путь в Лондон — длинный и непростой. Расскажите, с чего все началось и как в вашей жизни появилась опера?

— Опера появилась в моей жизни довольно органично. В 14 лет я поехала поступать в Уфимский колледж искусств. До этого пела — в основном башкирские народные песни, именно на них формировался мой голос.

На сцену я вышла очень рано — еще в детском саду. В деревне меня все знали как Айгуль-певицу. Если честно, в нашей семье заниматься музыкой было не принято — дедушка считал, что творчеством себя не прокормишь, особенно в деревне. Но я была самой младшей внучкой и могла позволить себе больше.

Никто не заставлял меня петь — я сама захотела пойти в музыкальную школу. А после ее окончания стало понятно, что в деревне развиваться дальше мне некуда, и я решила поступать в колледж — ушла после девятого класса, уехала в Уфу.

Сначала, как и всем подросткам, мне хотелось петь поп-музыку. Но голос «не ложился», и постепенно я пришла к классическому вокалу. Мы решили, что нужно выучить базу, и в Уфе я впервые побывала в оперном театре. Это был Башкирский театр оперы и балета, и там у меня все сошлось: я поняла, что хочу не только петь, но и играть, перевоплощаться. С этого момента я начала искать свою нишу.

После колледжа планировала поступать в Москву — мечтала, может быть, когда-нибудь спеть в Большом и Мариинском. Но в эти театры я так и не попала. У меня начал меняться голос, и я сама настояла на том, чтобы остаться еще на год с педагогом, не поступая никуда. Тогда, конечно, начались сомнения: учиться надо либо работать. Решила попробовать поступить в Гнесинскую академию. Но меня не взяли.

— Классика. Такое часто бывает. Было обидно?

— Да. Сказали: «Вы не особо-то талантливая. Возвращайтесь туда, откуда приехали». Либо платное обучение, а на это у нас не было денег. Мама не смогла бы потянуть — максимум билет до Москвы. В тот момент я не задумывалась, но позже поняла, сколько людей тогда мне помогали — кто-то давал деньги на конкурсы, кто-то морально поддерживал.

У нас с мамой была договоренность: если не поступаю — меняю профессию. После всех отказов перестаешь в себя верить. Артист — это как русская рулетка: никогда не знаешь, выстрелит ли. А жить как-то надо.

— А если не петь — вы думали, кем бы могли быть?

— Честно? Было все равно. Казалось, если я не буду петь — жизни не будет. Обсуждали с мамой педагогический, хотя я не люблю преподавание. А еще у нас целая династия полицейских — можно было пойти туда, в паспортный стол, документы штамповать. Это все было неважно. Когда я не поступила, я уже решила: раз пообещала — буду искать другой институт.

В тот же день, на обратном пути из Москвы в Уфу, я попала в аварию. Мы чудом остались живы. В момент аварии я как раз разговаривала по телефону со своим педагогом и говорила: «Простите, все зря. С музыкой я заканчиваю». Именно в этот момент произошло столкновение.

После аварии у меня были проблемы с голосом. Смещение плеча, защемление челюсти, плюс, наверное, психологический зажим — я не могла издать ни звука. Восстанавливалась два месяца. Вернулась в деревню, собрала все свои награды, сложила в коробку, написала на ней «Гулькин хлам» и отнесла в гараж. До сих пор она там стоит.

Через пару месяцев мне неожиданно позвонили из Москвы и пригласили на конкурс. Раньше я уже участвовала в нем в молодежной категории. Я сначала отказалась — голос не восстановился. Но педагог настояла, начала со мной заниматься, сама купила мне билет — и я все же поехала. Спела, где-то «крякнула» ноту — но все равно получила первую премию. И именно там меня заметил кастинг-директор молодежной программы Королевской оперы в Лондоне. Он пригласил на второй тур прослушивания — уже в Лондон. Для меня это был шок. Я никогда не была за границей, кроме одного конкурса в Италии, не говорила по-английски. Казалось: потеряюсь, не вернусь, все пойдет наперекосяк. А еще ведь в тот момент в жизни ничего не складывалось.

— Но вы все-таки решились?

— Да, с трудом. И опять же благодаря педагогу и маме. Мы собирали деньги на билеты, нам помогали все, с кем я когда-то работала официанткой, консультантом, ведущей. И вот настал день — я полетела в Лондон. Помню, перед поездкой получила премию за конкурс — 15 тысяч рублей. Для меня это были огромные деньги. На них купила свое первое дорогое пальто — темно-бордовое с песцовым воротником. В этом пальто и прилетела в Лондон.

Когда впервые пришла на прослушивание в Ковент-Гарден, было страшно до дрожи. 365 участников со всего мира на 5 мест. Я — самая молодая, без опыта. Казалось, что все зря: деньги потрачены впустую — как я потом в глаза посмотрю тем, кто помог? Но рискнула. Позже узнала, что мой будущий менеджер услышал меня на предыдущем конкурсе и специально пригласил кастинг-директора приехать в Москву, чтобы он обратил на меня внимание.

Он стал мостом между Ковент-Гарденом и мной — был поляком и немного понимал русский. Меня все же взяли в молодежную программу, хотя сначала сильно сомневались. Говорили: «Может, она приедет через год, подучит язык, наберется опыта». Но менеджер настоял: «Мы с таким трудом ее сюда привезли». Он знал, что я собиралась бросить и могла не приехать обратно. Эту историю я узнала только спустя год, уже в Лондоне. Кто знает, где бы я была, если бы поступила в Гнесинскую академию? Есть судьба, есть упертость и, наверное, удачливость. Я считаю, что моя удачливость — это люди, которых встречаю на пути, которые верят в меня больше, чем я сама. И после того, как меня взяли, уже на второй год жизни в Лондоне, я «страховала» «Кармен». 

— Так «Кармен» вошла в вашу жизнь — и осталась. Мне кажется, даже те, кто не следит за оперой, все равно узнают афиши с вами. Особенно те, что висели по всему Лондону.

— У меня в прошлом году даже был свой личный сезон «Кармен» — он так и назывался: «50 оттенков Кармен». Это были восемь постановок в разных странах. Началось все с Метрополитен-опера, и, знаете, было очень странно… когда ты идешь по улице и видишь свое лицо. Огромные постеры по всему Нью-Йорку. Потом, конечно, привыкаешь, но иногда ловишь на себе взгляд, и понимаешь: узнают. А я при этом все еще думаю: подождите, я ведь вроде еще ничего не сделала.

— Представить такое в юности было сложно, наверное?

— Конечно. Я о таком даже не мечтала. Но я мечтала увидеть мир. Я вообще с детства была мечтательницей — у меня была своя книжка желаний, список стран, куда хочу попасть. Я не понимала, почему люди не могут просто взять и поехать, куда захотят. Мне всегда было интересно — культуры, языки, все разное. А деревня, где я росла… мне всегда казалось, что она слишком маленькая для меня. Как будто я туда не совсем вписываюсь. Я была такая птичка — прыгала с ветки на ветку, с конкурса на конкурс, с репетиции в поезд. Все время в движении.

Когда я первый раз приехала в Лондон — это было очень странное ощущение. Страшно, непонятно, но внутри вдруг было какое-то узнавание. Как будто я на своем месте. И сейчас, сколько бы я ни ездила, все равно меня всегда тянет туда. Потому что там — дом. Потому что он интернациональный, открытый, потому что там много культуры на любой вкус. Театры, мюзиклы, галереи — и на любой бюджет. Это очень вдохновляет.

И, конечно, все это было бы невозможно без мамы. Я до сих пор не понимаю, как она находила средства — ведь это каждый раз дорога, взнос, платье, гостиница… Это все совсем не бюджетное. Но она как-то справлялась. Я ей безмерно благодарна.

— А вы помните свой первый выход на сцену Ковент-Гарден?

— Первый раз — это было прослушивание. Оно проходило прямо на главной сцене. До этого я ни разу не стояла в настоящем театре. Конкурсы были — да, конечно, но это все больше ДК или залы. А тут — сцена, оркестровая яма, зал… Я помню, что вышла — и просто встала. Мне нужно было представиться: «Здравствуйте, я Айгуль Ахметшина, буду петь такую-то арию». Но я не могла вымолвить ни слова. И вот люди сидят, ждут — а я просто стою.

Кажется, Антонио Паппано, который тогда был в комиссии, сказал: «Ну, вы будете петь или просто постоите?» И тогда я спела. Арию Леоноры из «Фаворитки» Доницетти. Но этот момент — ты стоишь, и у тебя внутри все сжимается. И мурашки, и трепет, и ужас. Потому что это тот самый театр, который ты раньше видела только на картинках. И ты не веришь, что имеешь право там стоять, потому что всю жизнь тебе говорили: «Ты недостаточно талантлива. У тебя ничего особенного. Внешность не та. Голос не тот». И ты им веришь. А потом выходишь — и уже поешь.

— А когда появились зрители — это усилило страх?

— Конечно. Чем дальше, тем страшнее. Это не проходит. Наоборот — растет. Чем больше людей тебя знает, тем больше ответственность. Потому что все ждут. Все хотят, чтобы было лучше, чем в прошлый раз. Чтобы ты снова удивила. А ты думаешь: а если я не смогу? Вроде бы уже все умеешь, а внутри все равно этот страх: вдруг не получится.

Меня часто называют «Кармен нашего времени», и я не то чтобы в восторге от этого, если честно. Я вообще не очень хочу быть артисткой одной роли. Но, видимо, у каждого есть одна такая — которая к тебе как будто прилипает. У меня это Кармен. И она теперь всегда со мной.

— Вы чувствуете с ней родство? Или все же это просто роль?

— Я ее очень хорошо понимаю. Я не просто ее пою — я ее проживаю. Я вообще не могу петь «от головы». Мне обязательно нужно перевоплотиться. Найти, через что мы с ней связаны. Я всегда говорю: если надо, я залезу в себя, найду какую-нибудь старую болячку — и расковыряю. Чтобы было по-настоящему. Чтобы прожить, а не сыграть.

Конечно, это болезненный процесс. Особенно в начале. Это такой путь через себя. Но только так я умею. Только так верю.

— Кармен — героиня сильная, свободная, но до сих пор у многих вызывает раздражение. Как вы это объясняете?

— Потому что она слишком свободная. Она идет за своей интуицией, делает что чувствует, и ей все равно, что думают другие. Это многих пугает. Но это только внешний слой. На самом деле, Кармен очень чувствительная. Просто у нее защитная реакция — нападать первой. Она не выносит, когда ее пытаются контролировать — и сразу бунтует. Мы же не знаем, что у нее было в прошлом. Какая боль сделала ее такой.

Я всегда против того, чтобы Кармен сводили только к сексуальности. Да, она принимает себя, знает, как использовать свою силу. Но в глубине души она просто хочет, чтобы ее любили такой, какая она есть — со всем ее сложным характером.
Она живет на грани, все время на лезвии ножа. Это боль, которую она прячет. Мне эти чувства очень знакомы. Мы, артисты, тоже живем на сцене в эмоции. А потом уходим со сцены — и остаемся обычными людьми. Мы тоже хотим, чтобы нас принимали настоящими.

— На сцене вы — сильная, уверенная. А какая вы за ее пределами?

— Я, если честно, настоящий контроль-фрик. И очень упрямая — даже если страшно, все равно иду. В детстве мне казалось: вырасту — и все будет понятно. А на деле просто учишься надевать маску. Внутри та же девочка, Айгуль, которая говорит: «Мне страшно, я не знаю, как». Но я иду. Стискиваю зубы — и иду.

Мой график сейчас расписан до 2032 года. Я знаю, где буду через год на день рождения, где на Рождество, где в августе через три года. Это и есть цена профессии. Я почти не вижу родных. Пропускаю все семейные праздники. Но, наверное, это плата за возможность заниматься тем, что любишь.

Меня очень спасает философия и психология. Мне близка японская культура — идея, что хорошее и плохое всегда идут вместе. Баланс. Вот, например, недавно я потеряла большой контракт в Париже — мне вовремя не дали визу. Очень обидно. Но что я могу сделать? Продолжаю идти дальше.

— Кстати, какие планы на следующий сезон?

— Начинаю в сентябре — с латиноамериканского тура. Сольный концерт в Буэнос-Айресе, потом — два в Осло, три подряд в Австрии — 1, 2 и 3 ноября.
Затем «Кармен» в Мадриде на Рождество, потом возвращаюсь с ней в Метрополитен-опера.

В феврале будет особенный концерт в Париже — с моей подругой Кристиной Мхитарян. Это программа «для души» — сначала серьезная классика, потом русские арии и дуэты. Очень ждем.

В марте я дебютирую в роли Изабеллы в «Итальянке в Алжире» — премьера 8 марта, в Deutsche Oper в Берлине. Затем сольники в Праге, Будапеште и Неаполе.

А в мае — один из хайлайтов сезона: я пою Далилу в Королевской опере в Лондоне. Это будет мое первое появление в этой роли. 

— Вы уже достигли многого, несмотря на возраст. Что бы вы посоветовали тем, кто только начинает путь и сталкивается с трудностями? Сейчас, кажется, особенно сложно мечтать.

— Прежде всего — перестать думать, что это путь легкий, красивый и гламурный. Это не так. Задать себе честный вопрос: «Зачем я это выбираю?» Сегодня не те времена, когда пели Паваротти и Монсеррат Кабалье и получали огромные гонорары. Сейчас опера — это скорее бизнес с элементами искусства. И мы стараемся этот баланс сохранить, вернуть искусству душу.

Для меня театр — это место, где встречаются разные люди. Мы приезжаем из разных стран, говорим на разных языках, по-разному выглядим — но создаем что-то красивое вместе. Это пример того, как может работать мир. Я верю, что искусство — это то, что объединяет. То, что делает нас чувствующими. И очень важно, чтобы новое поколение тоже росло на искусстве. Неважно, классическом или современном — главное, чтобы оно заставляло чувствовать.

Понятно, что сложности будут в любой профессии, но мы не такое переживали. Просто нужно иметь, наверное, очень большую мечту и к ней стремиться. И принимать все сложности, потому что даже из всех сложностей можно извлечь какой-то позитивный опыт.

Как сказал мне когда-то Антонио Паппано: «Даже у плохого можно научиться чему-то хорошему, повернуть его в обратную, позитивную сторону. Потому что трудности будут всегда». 

Оригинальное интервью напечатано в новом журнале «ЗИМА. МИР». Заказать свой экземпляр можно по ссылке в ZIMA Shop.