Русский голос Royal Opera House

Первый раз я увидела Надежду Карязину на сцене Royal Opera House, где она исполняла партию Флоры в “Травиате”. Рост, стать, уверенность, красота, мощный высокий голос — такой она запомнилась мне тогда, и такой ее видят поклонники классической оперы во всем мире. 

Договариваясь об интервью, я ожидаю встретить настоящую диву, но на служебном входе Королевского оперного театра ко мне подбегает молодая улыбающаяся девушка в джинсах и быстро предлагает перейти на ты.

Russian Gap: Надя, тебе еще нет тридцати, но ты уже можешь похвастаться работой в Большом театре в Москве и в Royal Opera House в Лодоне…

Надежда Карязина: На самом деле, не только там, хотя эти места, конечно, особенно знаковые для моей карьеры. Они дали мне возможность не только выступать, но и учиться.

RG: Расскажи с самого начала. Как началась твоя оперная карьера?

НК: Сначала, как у всех, была музыкальная школа. В моей семье музыкантов не было, но мама всегда мечтала получить музыкальное образование, и в шесть лет она отдала меня в музыкальную школу, где я встретила своего первого педагога. Уже тогда я решила, что обязательно буду оперной певицей. Я окончила эту школу по классу хорового пения, но в 16 лет неожиданно поступила в ГИТИС, так как заболела драматическим театром.

RG: Ты так легко говоришь — поступила в ГИТИС! Это же мечта миллионов! Неужели было так просто?

НК: На самом деле, было безумно сложно, я даже специально закончила экстерном 10-11 класс, чтобы у меня была возможность несколько раз туда пробоваться. Поступила я с четвертого раза, но зато к тому мастеру, к которому всегда хотела, — Роману Григорьевичу Виктюку. Там же, волей судьбы, я встретила своего друга, наставника, педагога Татьяну Васильевну Башкирову, с которой начала заниматься вокалом уже серьезно.

RG: Ты училась на драматическую актрису? Но ведь там не востребован оперный голос?

НК: Нет, это вообще другая профессия. В ГИТИСе, кстати, я училась на музыкальном факультете, там делается ставка на мюзикл, оперу, оперетту. Но на четвертом курсе Виктюк пригласил меня к себе, и я около года проработала в его театре. Потом поняла, что все равно хочу петь, и после выпуска из ГИТИСа пошла к Галине Павловне Вишневской, в ее оперный центр. Там провела два года. Училась.

RG: Сложно было учиться у Вишневской? Какие она методы использует — кнут или пряник?

НК: Очень сложно! Со мной работал только кнут! Но я за это очень благодарна, так как после нее мне уже ничего не было страшно. Она нас… даже не знаю как сказать… дрессировала до мелочей! Если ты придешь и у тебя волосы не расчесаны, тебя могут выгнать с урока. Или если ты пришел в джинсах. Мы должны были быть идеальны во всем! И где-то раз в две недели у нас у каждого был с ней урок. Это, конечно, очень многое мне дало, но после окончания я поняла, что и этого багажа мне не достаточно, я еще не готова выступать на сцене профессионально. И я решила прослушаться в Молодежную программу Большого театра.

RG: Что это за молодежная программа?

НК: Это программа для молодых певцов 23-27 лет, но туда приходят люди с музыкальным образованием, некоторые даже после театров. И музыкальный руководитель Дмитрий Юрьевич Вдовин обучает всему. В консерваториях у нас часто нет иностранных языков, мы плохо работаем в разных стилях, и он это потихоньку, по крупинкам, целенаправленно с нами проходит. Параллельно мы работам в театре. Исполняем и маленькие партии, и более крупные.

RG: Про Большой театр ходят много разных слухов — в том числе о высокой конкуренции и не самой дружественной атмосфере за кулисами. 

НК: Конкуренция, конечно, очень высокая. Но тяжело было не из-за нее, а из-за учебы. Вдовин очень требовательный, нужно было учить много материала, а если ты чего-то не выучил, тебя выгоняли, ты постоянно находился в стрессе. Но я не могу сказать, что взрослые коллеги как-то нас притесняли. Нет, такого не было.

RG: Что было после “Большого”?

НК: Через два года занятий там я почувствовала себя более уверенно в вокале и начала ездить по международным конкурсам. Взяла несколько премий, и мне начали поступать предложения из-за рубежа. Среди них было предложение на полгода поехать в Австрию, в Зальцбург. Там мне наконец-то дали первые партии, я исполняла Шарлотту в “Вертере”. Пела там, в то же время у меня какие-то спектакли продолжались в “Большом”, так я моталась туда-сюда. Но Австрия оказалась прекрасна еще тем, что там я встретила будущего мужа.

RG: Он тоже, насколько я знаю, оперный певец? Как вы познакомились?

НК: Когда я приехала в Зальцбург, первым делом пошла смотреть сам театр, в котором мне надо было петь. Я сидела с подругой, у которой муж тоже выступал в этом театре, и в начале спектакля на сцену вышел молодой человек, в которого я влюбилась в первого взгляда! Я спросила, кто это, а подруга ответила: “О, это Симон Шнорр, ты с ним будешь петь!” И я ждала, когда же у нас начнутся репетиции. Несмотря на то, что он наполовину немец, наполовину швейцарец, он оказался очень романтичным. После репетиций приносил на мой гримерный столик конфеты или цветы, так что я сдалась очень быстро!

RG: Что заставило тебя переехать в Лондон?

НК: После одного из конкурсов (“Опералия” Пласидо Доминго), где я взяла третье место, мне поступило несколько предложений, среди которых было прослушивание в Covent Garden, в молодежной программе. Это, по сути, рабочий контракт, предлагающий также обучение. Хотя я понимала, что у меня уже есть работа и мне не обязательно продолжать учиться, я все равно приехала. Прослушалась, потом у меня были пробные сессии с пианистами и педагогами, и мне очень понравилось! Я подумала, что я еще достаточно молода, и у меня есть в запасе два года, чтобы дальше совершенствоваться.

RG: Чем молодежная программа Royal Opera House отличается от программы Большого театра?

НК: Сюда приходят более взрослые певцы, в районе 30 лет. Они с опытом, с первых дней выступают на сцене, страхуют главные партии и сами часто выходят в главных партиях. В плане учебы, более свободный выбор. Если в молодежной программе “Большого” тебе говорят, что ты должен делать, то здесь ты сам выбираешь что тебе нужно. На уроках мы общаемся с преподавателями, как с друзьями. В России все более строго. Но честно говоря, я не уверена, что лучше. Вокальные педагоги здесь не настаивают на чем-то. Они очень мягко спрашивают: “Does it make sense?” Рассказывают о физиологии. Хотя мне лично не очень помогают знания о том, где у меня там что, и рисунки из медицинских книг. Именно вокальная школа мне ближе российская.

RG: А какие предметы вам предлагают? Чему вообще учат оперных певцов?

НК: Фехтование, танцы, балетный класс, мастерство актера, все языки, пианино, вокал.

RG: Сколько человек участвуют в такой программе? И что происходит дальше — вы получаете постоянное место в театре?

НК: В программе, вместе со мной, участвуют девять человек, со всего мира. С нами занимаются певцы из Португалии, Армении, Австралии…Здесь нет штата, как в России или Германии. Но в то же время театр заинтересован с тобой сотрудничать. На следующий год мне предложили сюда вернуться, но, к сожалению, я уже подписала контракт с Германией.

RG: То есть ты сюда не вернешься?

НК: Я бы хотела здесь остаться. Но Гамбург мне предложил очень интересные проекты — роли, о которых я давно мечтала: Розину в “Севильском цирюльнике”, Ольгу в “Евгении Онегине”, Полину в “Пиковой даме”. Все главные партии.

RG: А как тебе Лондон? Не будешь скучать?

НК: Когда я приехала на прослушивание в Covent Garden три года назад, это был мой первый раз в Лондоне. Это было Рождество, и Лондон выглядел сказочно — так, как я его себе и представляла. Такой открыточный, весь в каких-то шариках, блестках, огнях. Но когда я приехала сюда жить, ощущения немного поменялись. Я столкнулась с бытовой стороной Лондона, и было очень сложно. Для меня Лондон делится на две части. Одна — это театр, и внутри него я чувствую себя как рыба в воде, у меня абсолютно нет никаких проблем в общении, здесь мне всегда помогут, у меня здесь друзья. Но когда я выхожу за порог театра, начинается другая жизнь, и я не могу понять правила игры. Я не очень люблю “смолл-токи”, не понимаю, зачем разговаривать, если не очень хотят слушать мое мнение. Если что-то сломалось в квартире, то три месяца надо ждать, чтобы что-то починили. Потом, я не нашла друзей, у меня нет ни одного друга за пределами театра.

RG: Ты же замужем? Как у вас все работает?

НК: Я как раз приехала сейчас из аэропорта — провожала мужа. Он работает в Зальцбурге, у него контракт на фулл-тайм. Сейчас мы каждую неделю ездим друг к другу, но это очень тяжело.

RG: В “Травиате” ты выступала на одной сцене с Дмитрием Хворостовским. Насколько тяжело работать с большими звездами?

НК: Очень легко! Они очень помогают! Чем большего достиг человек, тем он проще, тем лучше понимает сложности, с которым сталкивается молодой певец. Когда Хворостовский видел, что я волнуюсь, он подходил говорил что-то смешное, и я забывала про свои страхи. Мне также посчастливилось работать с Еленой Образцовой. Свою первую зарубежную партию (Шарлотту в “Вертере”) я готовила полностью с ней, в Большом театре. Ее туда пригласили для мастер-класса, она с нами занималась пару недель, и я каждый день к ней приходила, мы с ней по кусочкам разбирали эту партию. В свое время это тоже был ее дебютный спектакль в La Scala. Она рассказывала мне свои секреты, байки, смешные истории. Какое несчастье, что она ушла от нас.

RG: Много ли русских певцов на международной оперной сцене?

НК: Очень много. Практически в каждую постановку приезжают исполнители из стран бывшего СССР. Кстати, музыкантов в оркестрах тоже очень много русских. Даже в ROH почти все первые скрипки — наши соотечественники.

RG: Поешь ты на разных языках. А ты умеешь на них разговаривать? Или это не обязательно?

НК: Я говорю по-английски, немного по-итальянски, понимаю французский и сейчас учу немецкий. Я не обязана в совершенстве знать язык, чтобы исполнять какую-то партию, но при этом каждое слово, которое я пою, я обязана понимать. Естественно, после такой работы ты начинаешь немного ориентироваться в языке. Вообще, у русских певцов часто с языками проблема. Мне самой гораздо легче произносить правильные звуки, когда я пою, с разговорной речью сложнее.

RG: Как выглядит рабочий день певицы ROH?

НК: Если вечером концерт, и при этом я что-то репетирую, то в 10:30 начинаются репетиции, в 13:30 перерыв на обед, и снова репетиции до 17:30. Потом я иду готовиться к выступлению. Это тяжело, но такой график — никуда не денешься. Никакой социальной жизни, только работа. Если у меня есть время, я иду куда-то в парк, стараюсь ни с кем не разговаривать — очень сильно устаю.

RG: Ты можешь сравнить публику в разных странах. Чувствуется разница?

НК: Австрийская публика очень образованная, и от них идет самая теплая поддержка. В Москве люди более критично настроены, там выступать сложнее. А в Англии, мне кажется, публика более отстраненная. Они тебе как будто сначала не доверяют. Уже потом, когда тебя узнают, начинают тепло относиться.

RG: А цветов где больше дарят?

НК: Цветов — в Москве, конечно! Здесь вообще нет традиции дарить цветы, к сожалению.

Печатную версию этого интервью читайте в первом номере журнала Russian Gap. Где найти и как подписаться >>>