Загрузка ...
Из выступления писателя Михаила Шишкина на черногорском форуме «Словоново».
Расскажу о своем опыте так называемой эмиграции, все равно этот вопрос возникнет. Я долгие годы говорил, что я не эмигрант. И действительно я приехал в Швейцарию по любви. Моя переводчица тогда была швейцарка, она изучала славистику в Цюрихе, потом жила в Петербурге и Москве. Мы поженились, жили в Москве, когда там собственно все происходило, — в 1990-е годы. Тогда казалось, что это самое правильное место, там было всем интересно. Мы приезжали к родственникам в гости, в Швейцарию. Мне очень нравилось в Швейцарии, но мысль о том, чтобы там жить, казалась мне совершенно чудовищной. А что делать в этой скучной стране? О чем там писать русскому автору, когда все напряжение, все истории — в Москве, в России. Но человек предполагает, а жена располагает. И когда Франциска забеременела, она сказала: «Хватит русской экзотики. С маленьким ребенком все по-другому: нет ни инфраструктуры, ни денег, ни бабушки. Мы уезжаем». Так получилось, что в сентябре 1995 года мы приехали в Швейцарию и в октябре родился мой швейцарский ребенок Константин.
Я здесь буду тем мостиком, который соединяет русскую культуру вот с этим странным миром.
То чувство, которое я испытал, оказавшись на другой планете, можно понять, но нельзя объяснить. Можно понять, если сам когда-то это пережил. Я задумался: а кто я такой здесь, в этой абсолютно непонятной среде. Я ответил: а я и есть здесь русская культура. И я здесь буду тем мостиком, который соединяет русскую культуру вот с этим странным миром. И когда я это понял, все стало на свои места. Я понял, зачем я там. Я стал писать. Тот роман, который я начал тогда в Москве, конечно же, остановился. Потому что все стало кругом меняться, и я стал меняться. Я написал два книги, non-fiction, и это была моя интеграция. Я сказал себе: никто меня не интегрирует, кроме меня. Я хотел написать книгу «Русская Швейцария», такой книги не было, мне пришлось ее написать. Это большой том, 900 страниц. Это мне очень помогло, потому что я ощущал себя в культурной пустыне. В пустыне жить невозможно, пустыню нужно колонизовать. Я колонизовал для себя ту страну, в которой оказался, и там стало возможно жить. И пошел роман, получилось «Взятие Измаила». Главные романы, которые я написал, были уже после России. <…>
Я живу на русско-швейцарской границе. Это место мне очень уютно.
Каждая книга – твой отпечаток на то время, когда ты ее писал. Когда ты уезжаешь в другую страну, ты просто меняешься быстрее. Для меня очень важной была книга, которой нет по-русски, я написал ее по-немецки, она называется «По следам Байрона и Толстого». Это литературная прогулка от Женевского озера в Бернские Альпы. Я шел по следам Байрона, который в 1816 году прошел этим путем, оставил свои дневники для Августы. Через 40 лет по этому же маршруту прошел Лев Толстой. И тому, и другому было по 28 лет. Толстой тоже оставил свои дневники. И мне ничего не оставалось, как пройти тем же путем. Я шел семь дней, получилась эта книга, где я пытаюсь уже понять тот мир, в котором я оказался. Это уже мир не русский. Я должен был понять для себя, что это за западный мир, как он функционирует, чем он отличается. Конечно, эта книга и о Байроне, и о Толстом, и о литературе, и о моих родителях, и обо всем на свете. Написав эту книгу, я окончательно понял свое место, я его нашел. Я живу на русско-швейцарской границе. Это место мне очень уютно. Я ощущаю себя тем мостом, через который туда-сюда идет очень важная энергия и информация. И это чувство ответственности — донести то, что мне нравится в немецкоязычной литературе до моего русского читателя.
Конечно <это работает> и в другую сторону: я являюсь проводником русской культуры в моем швейцарском или немецкоязычном пространстве. Все эссе, все статьи в газеты, которые я пишу, – все направлены на эту работу, которую я делаю с большим удовольствием. К сожалению, в последние годы приходится писать не столько о литературе, сколько о политике. Я это ненавижу — то, что происходит сегодня в России, — но мне все равно приходится про это писать. Потому что если я не буду про это писать, получится, что я своим молчанием как-то это поддерживаю и оправдываю.
Я это ненавижу — то, что происходит сегодня в России, — но мне все равно приходится про это писать. Потому что если я не буду про это писать, получится, что я своим молчанием как-то это поддерживаю и оправдываю.
Я начал с того, что никогда не ощущал себя эмигрантом. Я всегда говорил, что слово «эмиграция» осталось в словаре с пометкой «уст.» (устаревшее) — как дилижанс, как телеграф. Потому что в XXI веке, думал я, и сейчас так думаю, человек должен жить вне границ. Вообще границ не должно существовать. Если ты русский писатель, то какая разница, где ты живешь. Ты можешь жить хоть в Антарктиде с пингвинами, важно, что ты пишешь.
Я не поменялся, но поменялась моя страна. Я никуда не эмигрировал, но эмигрировала Россия. Она эмигрировала из XXI века в средневековье. Я остался там, где я есть, — здесь и сейчас. Но в том мире, в котором я живу, больше нет моей России.
После 2014 года я больше не езжу в Россию. Я объявил сам себя эмигрантом. Конечно, я могу поехать, ничего со мной не произойдет. Буду сидеть на даче, как в старые добрые времена, когда я сидел на даче и читал запрещенные книжки. Главное было тихо сидеть. А я не хочу больше возвращаться в то время, когда главное было — тихо сидеть. Это унизительно. Это отвратительно, тошнотворно.
Есть очень много причин, по которым я не хочу ездить сегодня в Россию. И одна из них — мне страшно встречаться с людьми, которые могут оказаться моими читателями. Которые читали мои книжки, но при этом кричали «Крым наш!». Для меня это больно, такого не может быть. Для чего тогда существует литература? Как можно прочитать мои книжки, а потом поддерживать то, что там происходит? Я очень остро ощутил, что испытывали немецкие писатели в 1930-е годы <…> Почему великая немецкая литература не спасла своих читателей от того, что они с криками «ура!» шли за своим фюрером в пропасть. А кого спасла великая русская литература? Она что, спасла Россию и своих читателей от ГУЛАГа? Те люди, которые убивали моего деда, которые топили баржу или отдавали приказ топить баржу с заложниками, — они что, не читали Толстого? Да читали, конечно. Тогда получается, великая русская литература — что она сделала? Помогла выжить в ГУЛАГе? Да, помогла. Это все, на что способна литература?
В связи с тем, что в последнее время происходит в России, возникает очень много грустных мыслей. И конечно же, хочется писать не об этом.
(Выступление Михаила Шишкина приводится с сокращениями)
Рисунок Марины Скепнер. Фото Катерины Никитиной
Читайте также:
Людмила Улицкая: «Мы так здорово размножились, что природе стало многовато»
Ссылки на самые интересные наши статьи публикуются в телеграм-канале.