Если бы стены могли говорить

Наш главный редактор Алексей Зимин вновь погрузился в историю Лондона. На сей раз его заинтересовала архитектура города — благодаря кому она пришла к своему нынешнему виду и как бы выглядела британская столица, если бы любовь британцев к потустороннему взяла свое?

В начале викторианской эпохи у Лондона не вышло построить его главный дом на макушке Примроуз-Хилл. 

Полторы тысячи футов в высоту (на двести пятьдесят метров выше нынешнего небоскреба-чемпиона Shard у Лондонского моста). Форма египетской пирамиды, слегка подправленная римскими портиками, как праздничный торт. К увенчанной обелиском вершине монумента публику планировалось везти на скоростных лифтах. Этот зиккурат был бы виден чуть ли не из Дюнкерка. Все классические доминанты Лондона — от собора Святого Павла до башни British Telecom — скромно толпились бы в его циклопической тени. Смета строительства составляла £2,5 млн — в чуть большую сумму комиссия Лепера оценила тогда проект Суэцкого канала.

В пирамиде нашлось место для двух сотен тысяч помещений, в которых с разной степенью комфорта могли разместиться пять миллионов мертвецов. Британская империя обожала смерть. В викторианскую пору смерть стала настоящим культом. Черное платье вдовствующей королевы, готический стиль в архитектуре и литературе. Монументальная Пирамида Мертвых была бы достойным памятником этому увлечению.

Но не стала.

Проект закончился очень по-лондонски. Инициативная группа жителей района Кэмден собрала подписи против стройки века, мотивируя свой протест тем, что холм Примроуз-Хилл может осесть под тяжестью исполинского колумбария. Аргументы жителей оказались сильнее мрачного египетского обаяния Пирамиды Мертвых, и викторианская любовь к смерти нашла свое воплощение в садово-парковой архитектуре Magnificent Seven — «великолепной семерки» больших лондонских кладбищ: Хайгейта, Бромтона, Кенсал-Грина, Вест Норвуда, Эбни Парка, Тауэр Хамлетса и Нанхеда.

За сто лет в живописной тени тамошних дубов и вязов, в египетских аллеях и готических склепах было погребено около двух миллионов человек.

Смерть и другие

В Лондоне живым не привыкать к соседству с мертвецами. Этот город — большая братская могила, где слоями, как в сэндвиче, лежат кельты, римляне, англы, саксы, викинги, норманы и Карл Маркс, к чьей могиле на Хайгетском кладбище сегодня издевательски пускают за деньги. Четыре фунта — и каждый может убедиться, что у отца современной политэкономии и пророка коммунизма есть две подлинные могилы.  В одной его похоронили в 1883-м, в другой он, по просьбе коммунистической партии Великобритании, был перезахоронен в 1954-м. Новую могилу украшает здоровый бронзовый бюст. Перед ним лежат алые гвоздики, на которых кто-то явно заработал так ненавистную Марксу прибавочную стоимость.

По разным оценкам, в черте Большого Лондона находится от четырех до десяти миллионов захоронений. Мертвых тут всегда было не меньше, чем живых. Далеко не все, как Маркс, имеют две могилы. Погост столетиями служил не местом вечного покоя, а чем-то вроде потустороннего хостела. В одном и том же месте хоронили десятки раз. 

В середине XIX века администрация города, озабоченная потенциальной угрозой заражения почвы, запретила новые могилы в черте Вестминстера и Сити. Практичная англиканская церковь согласилась с тем, что физическое тело не есть обязательное условие успешного воскрешения, и одобрила кремацию. Крематории сделали смерть компактнее и гигиеничнее.

Фарфоровая урна с прахом, возможно, наиболее точно воплощает в себе концепцию английского дома, его функцию норы, укрытия, его романтичность пополам с утилитарностью, его утилитарность пополам с непрактичностью, его мистические смыслы и почти осязаемое присутствие потустороннего. Лондон всегда был городом привидений. Фирменную черту классического таунхауса — бесконечный унылый скрип лестниц и деревянных перекрытий — относят не только к особенностям местных строительных технологий, но и к активной деятельности призраков.

Среди живых мертвецов, как и просто среди живых, есть свои селебрити. Большинство из них компактно проживает в лондонском Тауэре. Говорят, что бифитеры, охраняющие там драгоценности Короны, даже чувствуют некоторую тревогу, если не натыкаются во время патрулирования на неясную фигуру Анны Болейн, которая шестой век кряду обсуждает нюансы церковной реформы Генриха Восьмого с канцлером Томасом Кромвелем, несущим подмышкой собственную голову.

Дом, который построил Юнион Джек

Историю лондонского домашнего комфорта неверно изображать в виде вектора, ведущего из кельтской землянки в правое крыло Кенсингтонского дворца. Принц Гарри и герцогиня Сассекская наверняка пожаловались бы вам на сквозняки, с которыми никто ничего не может поделать со времен королевы Анны, не говоря уже о решительной невозможности пользоваться одной лестницей с герцогиней Кейт.

Лондонский дом начинался с дома римского. И если не считать наличия пунктирного, все время исчезающего вай-фая, с точки зрения качества жизни традиционный английский дом превосходил. Античные римские дома на территории современного Лондона были теплыми, светлыми, просторными. В отличие от большинства традиционных английских жилищ, больше подходящих для хранения свежих устриц, а не жизни людей: сыро, темно, промозгло, тесно.

Английские писатели и поэты тысячи раз сравнивали свой, так сказать, инвайронмент, с тюремной камерой, казармой, могилой, клеткой для зверей. И это не всегда было метафорой. Кстати, первый лондонский настоящий королевский дворец Тауэр, построенный нормандским захватчиком Вильгельмом, на протяжении своей истории умел совмещать функции аристократического жилья, военного поселения, узилища, кладбища и зверинца. 

Королевский зоопарк нынче избавился от львов, жирафов и белых медведей, ограничившись содержанием крупных воронов. У воронов есть имена собственные, например, одного из них зовут Тор, и он умеет точно воспроизводить обращенные к нему слова смотрителя-йомена. Рацион птиц состоит из шести унций сырого мяса и птичьего корма, смоченного кровью.

Считается, что, когда вороны улетят из Тауэра, британская империя падет. 

Вороны по-прежнему на месте, а Британской империи, с одной стороны, как бы и нет, но с другой — она остается в мире, как римская мостовая под лондонской Кэнон стрит. Как Шекспир, которого вообще, говорят, может, и не было вовсе, однако его пьесы ежедневно играют в театре «Глобус», а словами языка и фразеологическими оборотами, которые он придумал, разговаривают минимум два миллиарда человек на планете.

История Англии — это история компромиссов: свободы и ответственности, индивидуальной воли и демократии, настоящего и выдуманного.

Английский образ жизни потому, наверное, выглядит таким цельным и ни на кого не похожим, потому что это единственная страна на планете, которая тысячу лет эволюционировала и прогрессировала при практически неизменном формате общественных отношений. Поэтому вето инициативной группы граждан на попытку построить Монумент Века на той лужайке Примроуз-Хилл, где они весной пьют сидр и смотрят на облака, в Англии так же естественно, как естественны законы гравитации, открытые жителем Кенсингтона Исааком Ньютоном.

После всемирной выставки в Гайд-парке, пролоббированной принцем Альбертом, в Лондоне появилась мода на современные унитазыВсе не идет по плану

Лондону никогда не получалось по-настоящему вкусить от древа полноценного городского планирования. Большой урбанизм — это для Парижа, Берлина и Москвы. Столица Британской империи в архитектурном смысле лишена имперской судьбы. Тут нет ни одного протяженного церемониального проспекта. За них отыгрывается один Пэл Мэл, но там трудно развернуться даже двум каретам. Главный собор города — Святой Павел — пристроен где-то сбоку между станцией метро и спуском к пешеходному мосту через Темзу. Ни парада не проведешь, ни крестного хода.

Даже когда судьба сама давала урбанистам все карты — как, например, после Великого Пожара 1666 года, когда огонь уничтожил 80% городской застройки, — даже тогда главный городской архитектор Кристофер Ренн, автор того самого собора Святого Павла, попытавшись продвинуть идею города парадных проспектов и разумной планировки, был спущен городской общественностью, погодой и потусторонними силами на тормозах.

В результате Битвы за Британию в 1940-м Лондон лишился сотни тысяч домов.  Послевоенное лейбористское правительство попыталось использовать эту возможность для рационализации городской жизни, для снижения градуса сегрегации, но итогом этого стали только вставные зубы социального жилья в Ноттинг Хилле и Кенсингтоне и печальный образ сильнее всех пострадавшего от бомбежек востока города.

Промышленная и научно-техническая революция в Англии сильно опережала устройство быта.

Страна была покрыта сетью железных дорог, океаны бороздили суда с паровыми двигателями, на фабриках производилась большая часть сукна и железа в мире, прокладывалась первая на планете линия метро. Население достигло трех миллионов. В середине XIX века Лондон был самым большим и самым богатым городом в человеческой истории. Но в этом городе не было канализации и водопровода.

Муж королевы Виктории принц Альберт был не особенно популярен в народе. Ему пеняли на его нарочитую немецкость. Его статус мужа действующего монарха был с точки зрения власти совершенно декоративным. Однако именно Альберт стоял за волной социальных и бытовых преобразований второй половины викторианского века. Это он пролоббировал всемирную выставку, после которой в Лондоне остался музейный квартал «Альбертополис», концертный зал, Хрустальный дворец, который, впрочем, сгорел в тридцатые годы XX века, и мода на современные унитазы.

Они демонстрировались на выставке в Гайд-Парке как триумф британской инженерной мысли. И за время проведения экспозиции туалеты со смывным бачком, произведенные компанией Томаса Креппера, посетило больше миллиона человек.

Альберт курировал разработку типового жилья для среднего класса и рабочих, известного сегодня как «викторианские таунхаусы», которым застроено все Соединенное Королевство от Бата до Белфаста. И на долю соседней Ирландии тоже досталось, благо она тогда была частью империи. Альберт принимал участие в разработке системы канализации и водопровода, осуществленных уже после его смерти Базалгетом.

Альберт умер, Виктория переоделась в черное. И уже больше не снимала эту печальную униформу до самой смерти, совпавшей с началом нового века, надеждами на лучшую жизнь и технологический скачок в будущее.

Англия в нем тоже преуспела. Но, как всегда, не особенно торопясь.

Еще полвека назад в любом английском доме существовали специальные затычки для розеток, которые, по представлениям домохозяек, не давали электричеству вытекать.

Фото: Getty