Алексей Зимин. Природоедение

Импорт национальных скреп —типичная история для Британии. Когда им нужны были короли, они заказывали их в Нормандии, Нидерландах, Ганновере или даже из тюрингского городка Кобург, как нынешних Виндзоров.

Фиш энд чипс взяли у евреев. Шить костюмы и рисовать научились у итальянцев. Музыке — у немцев. Что интересно, немецких композиторов Генделя, который принял британское подданство, и Баха, который предпочел резидентуру Священной Римской империи, оперировал английский врач Джон Тейлор. Оба музыканта после операций ослепли. Тут, конечно, сами британцы саркастически пошутили бы на тему NHS. Но это не была бы вполне справедливая шутка, так как послевоенные лейбористы, создавая систему общественного здравоохранения, ориентировались больше на опыт СССР, нежели на историю английской микрохирургии глаза.

Перенесение пикника на британскую почву случилось после Великой французской революции, когда значительная часть роялистской фронды осела в Лондоне.

Местные франкофилы не преминули воспользоваться шансом и устроили интенсивное культурное взаимоопыление — вроде того, что было в Москве во время Всемирного фестиваля молодежи и студентов в 1957 году.

Некоторые трудности перевода, видимо, привели к тому, что пикник в первоначальной лондонской вариации представлял собой нечто вроде квартирника с любительским концертом или театральной постановкой, на который собирались не по билетам, а принося с собой еду и выпивку. В частности, на модные пикники франкофилов Тотенхем-стрит входная квота была не меньше шести бутылок вина с человека. Что, в общем, приблизительно дает представление о том, в какой степени недостатки любительского Аполлона компенсировались избытком Бахуса.

Однако подобное времяпрепровождение стало так популярно, что вынудило соседей-профессионалов из Ист-Энда выйти на марш протеста под лозунгом «Пикники отбирают наш хлеб». Возглавлял шествие знаменитый драматург, владелец и управляющий театра «Друри Лейн» Ричард Шеридан. Его пьесу «Школа злословия» до сих пор ставят по всему миру. Но тот марш не спас театр Шеридана от разорения. Драматург умер в нищете и реванш получил только post mortem: гроб с телом никому еще недавно не нужного живого классика в Уголок поэтов Вестминстерского Аббатства нес в числе прочих лорд-мэр Лондона.

Пикниковая мода тем временем сделала резкий поворот и вышла из меблированных комнат Тотенхем-стрит на улицы, в рощи и парки. Чем дальше, тем больше она охватывала не только богатых лондонских бездельников из праздных классов, но и низкие сословия.

Этому в немалой степени сопутствовали как передача королевских охотничьих угодий Лондона в общественное пользование, так и развитие сначала сети омнибусов, а потом и железных дорог, давшее городским жителям возможность оказаться на природе.

Городская среда Лондона, бывшего на начало XIX века крупнейшим городом мира с населением более миллиона человек, представляла собой филиал дантовского ада, только куда как более вонючий и менее пригодный для жизни, чем это представлялось великому флорентийцу.

В Лондоне не было водопровода, он был катастрофически перенаселен. Темза была отравлена нечистотами настолько, что знать к ней не решалась приближаться. Улицы были завалены лошадиным пометом в количестве, превышающем всякое воображение: сотни тысяч тонн испражнений ежегодно. Фабрики и камины извергали угольный дым, за которым нелегко было разглядеть редкое британское солнце. В общем, это было что-то вроде филиала Норильска с поправкой на XIX век и на близкое присутствие Гольфстрима, делавшего погоду пусть и несносной, но не смертельной.

С подачи французских просветителей природа вообще тогда была в моде. Ее естественная красота противопоставлялась карикатурным уродствам цивилизации. И в Британии контраст был наиболее сильным. Неудивительно, что англичане так полюбили эти увольнительные под кустом, так начали ценить выращивание цветов и зеленого горошка в крошечных домашних садиках. Пикники и вот этот вот садоводство с огородничеством сформировали в итоге викторианскую систему ценностей вместе с батальонами генерала Китченера, паровым двигателем, механическим плугом и пулеметом Максим.

Империя, чье бесконечное и все возрастающее величие уравновешивается скромной прелестью розовых кустов: в этом тихом милитаристско-поэтическом безумии викторианцы были похожи на японцев, так же одинаково ценивших звон меча и предрассветный полет мотылька, чья жизнь исчезает вместе с лунным светом.

За двести лет «пикникинг» (есть такое слово в кембриджском словаре английского языка) пережил массу технологических пертурбаций. От дружеской попойки в складчину он то мигрировал в сторону тихой семейной вылазки в буколический пейзаж, то снова возвращался в область оргиастического. Складчина и случайность то заменялись обстоятельными приготовлениями, пледами, столами, стульчиками, появлением в продаже специальных корзин для пикников, с помощью которых можно было сервировать хоть ужин в Сент-Джеймсском дворце, то снова уходили в мир импровизации.

Но это и не удивительно — в конце концов, слово «пикник», если вспомнить его галльское происхождение, как раз и означает «брать что-то такое эдакое». И разве не именно за этим неясным ощущением, смутным пятном неизвестно чего и падают люди в траву Кенсингтонских садов и Грин-парка?

Фото: Legion-Media

 

Читайте также:

Алексей Зимин: как изменить прошлое, чтобы поменять будущее

Алексей Зимин в поисках ответа на вопрос «зачем мы тут?»

Алексей Зимин: Государство — это яд