Марат Гельман. Альтернативная реальность Сергея Ануфриева и группы «МИР»

Когда-то группа «Медицинская герменевтика» считалась «верой и опорой» московского концептуализма. Сергей Ануфриев, Юрий Лейдерман и Павел Пепперштейн легко и много порождали тексты и выставки, а главное, чувствовали себя юными богами современного искусства, производя концепты один за другим. Группа распалась. Сегодня Сергей Ануфриев (интервью с которым приведено ниже) живет в украинской Одессе, и вместе с Игорем Гусевым они работают как группа «МИР». 

Я думал, честно говоря, что это как ответ на группу «Война», но в ходе нашей беседы выяснилось, что в группе один художник — гражданин России, другой — Украины, и название стало мистическим ответом на ситуацию конфликта, длящегося уже почти 10 лет. Работы группы «МИР» выглядят как загадка, ответ на которую вроде на поверхности: всегда знал, и вот вчера на кончике языка вертелся, а сегодня — нет, мистика. Через ответы Ануфриева на мои вопросы надо пробираться, но оно стоит того. Сегодня Сергей много работает с художественной молодежью, и поэтому его разговор — зачастую разговор не с публикой, а с художниками.

— У тебя манифесты легко рождаются. Ты, как мне кажется, не особо следишь, раздариваешь направо и налево. Сформулируй, пожалуйста, чем ты занимаешься в искусстве и что, по-твоему, сегодня предмет искусства вообще. 

— Художник выполняет задачи, связанные с функцией искусства. Раньше это была визуализация, изображение внешнего мира, а сейчас функция другая — преображение мира путем воздействия на сознание зрителя. Значит, и задачи художника поменялись — теперь это свобода фантазирования, создание альтернативных версий реальности, соответствующих внутренним устремлениям сознания, направленных на расширение и углубление роли подсознательного. Авангард манифестировался, декларировался, пропагандировал и агитировал, открытость была стратегией агрессии.

Сейчас скрытие приоритетно. Пароли, коды, шифры, секреты — это криптостратегия нового искусства. Со стороны кажется, что я работаю с программами, создавая новые и новые направления, течения и движения, что для меня это такой же материал, как краски для живописца (или голые люди — для Спенсера Туника). Формируя конфигурации и конструируя идеологические структуры я, однако, ничего не манифестирую. У меня есть тайная цель, скрытая задача — эти направления выстраиваются, как элементы тайного кода, читаемого только на конфигуративном уровне. Это знаки криптопароля, части головоломки, шифрующей основную информацию — как попасть в мой мир. Пароль открывает доступ в скрытое внутреннее пространство, в мой спрятанный континуум. Почему искусство не должно скрывать? Оно всегда этим занималось, когда художники становились свободнее (примеры — Босх и Брейгель). Лишь авангард не скрывал ничего, поскольку истина — его оружие.

Теперь я прежде всего скрываю, но это на самом деле запароленный призыв — обнаружить мой мир и попасть в него. Свой мир надо охранять. А те авторы, что выставляют все напоказ, — это агрессоры-модернисты, на уровне идеологии. Сейчас спросить художника, чем он занимается — значит начать игру, авантюру, в результате которой задающий вопрос получит отнюдь не быстрый, но зато правильный ответ. Задачи искусства лежат в тени — в серой зоне, почти криминальной. Это связано с основным предметом интереса художника — с подсознанием. Оно скрыто, оно теневое по отношению к сознанию. Искусство — создание путеводителей в лабиринтах подсознания, навигации в этом алогичном мире, населенном Чеширскими котами Шредингера.

— Сам для себя ты делишь свое творчество на этапы? Чем отличается Ануфриев сегодня от Ануфриева 20 и 10 лет назад? И наоборот, что осталось неизменным?  

— По мере моего творческого роста проявлялось то, что отличает меня от других: количество стилей, идеологий, направлений, открывающих новые невиданные аспекты эстетической проблематики и художественного конструирования. После того, как мы с Пашей Пепперштейном написали книгу «Искусственные идеологии» (Франкфурт, 1994 год), стало ясно, что идеологиями можно заниматься как искусством, придумывая их и искусственно создавая, словно живопись или скульптуру. Для художника старого типа было обязательным придерживаться какого-то направления или стиля, отождествляя себя с ним. Все отличное от этого осознавалось как путь к тому, основному, либо как ошибки, отступления. Узнаваемость была его кредо, на самом деле продиктованным и навязанным рыночными законами. Борьба с рыночными детерминантами была всегда для меня важна. Наверно, это то, что не меняется в моем творчестве, как и сотрудничество, соавторство, как способ выражения — не самовыражения, а выражение проблематики искусства. И если я в разные периоды разный — сейчас новые направления появляются все чаще, уже раз в месяц, примерно, а раньше раз в год или в пару лет, — то при этом я искусственно создал в своем искусстве несколько «линий», принадлежащих Вечности, в континууме которых ничего не меняется. Первая — острова. Вторая — силуэты. Третья — интервалы (полосочки). Эти линии созданы намеренно, как баланс, как стратегия внутреннего равновесия. Неизменность этих миров компенсирует динамику моего творчества. Запорожские казаки насыпали песок в шаровары, утяжеляя себя, чтобы в атаке не сбили с коня.

— В твоей работе художника центральное место занимает сотворчество. Группа «Медицинская герменевтика», группа «МИР». Как ты ищешь единомышленников? И назови, пожалуйста, пять художников вне времени и стран, с которыми ты бы хотел создать новый альянс. Кого ты считаешь своими единомышленниками сегодня? 

— Дмитрий Пригов сказал: «Мне интересно в искусстве лишь то, что делают мои друзья». Мне всегда было интересно все в искусстве, незнакомых лично авторов я могу считать потенциальными друзьями. Самое ненавистное состояние художника — это конкуренция. Виктор Пивоваров имел кучу друзей, единомышленников, последователей и учеников. В итоге он устал от этого и ушел в изоляцию, то есть в Прагу, и потому не сделал карьеры. Сотворчество — способ существования в искусстве, делающий возможным такой успех. Но вообще я, как и Витя Пивоваров, просто привлекательный и общительный человек, не светский, но тусовый. Вот художники, с которыми я работал — в хронологическом порядке, а также указаны время и место начала сотворчества:

1. Владимир Наумец (Одесса, 1982).

2. Виктор Ратушный (Одесса, 1982).

3. Леонид Войцехов (Одесса, 1983).

4. Алексей Музыченко (1983, Одесса).

5. Юрий Лейдерман (Одесса, 1985).

6. Владимир Федоров (Одесса, 1986).

7. Свен Гундлах (Москва, 1986).

8. Сергей Курехин (Ленинград, 1987).

9. Павел Пепперштейн (Москва, 1987).

10. Сергей «Африка» Бугаев (Ленинград, 1989).

11. Александр Гнилицкий (Москва, 1990).

12. Ира Муравьева (Одесса, 1993).

13. Мария Чуйкова (Цюрих, 1993).

14. Ольга Зиангирова (Берлин, 1993).

15. Игорь Гусев (Одесса, 1993).

16. Андрей Монастырский (Бохум, 1993).

17. Сабина Хэнсген (Бохум, 1993).

18. Аркадий Насонов (Москва, 1995).

19. Евгений Шелиповский (Москва, 1995).

20. Андрей Соболев (Москва, 1995).

21. Вадим Захаров (Кельн, 1997).

22. Елизавета Березовская (Москва, 1998).

23. Антон Смирнский (Москва, 2004).

24. Александр Филиппов (Москва, 2005).

25. Гермес (Москва, 2007).

26. Александр Свет (Москва, 2007).

27. Дэн Крючков (Москва, 2007).

28. Олег Груз (Москва 2007).

29. Катя Чалая (Москва, 2012).

А вот пять авторов, с коими хочется зажечь:

1. Виктор Пивоваров.

2. Марина Абрамович.

3. Майк Хентц.

4. Олег Кулик.

5. Чичкан.

И еще один автор, с которым я хотел бы перевернуть мир, — Марат Гельман.

— Можешь сформулировать стратегию группы «МИР»? Почему «МИР»? Это как-то связано с группой «Война»? 

— Наш лозунг, выражающий основной принцип группы «МИР», «Объединяй и созидай!» по смыслу противоположен не «Войне», а державе Рим, чей лозунг «Разделяй и властвуй!». Есть несколько внутренних названий. Одно из них — «Коты Шредингера», означающее, что мы одновременно и авторы, и соавторы, то есть и работаем вместе, и не работаем вместе — каждый автономен и независим. «Копенгагенская» квантовая механика это допускает, а мы доказали. Другое более экзотичное название — «Чеширские коты Шредингера-Чуковского» призвано отразить нашу суперпозицию: наши функции существуют отдельно от нас в пространстве и времени, то есть мы в одном месте, а наши свойства, характеристики и функции — в другом. Когда-то в Амстердаме мы посещали со стедликовскими работниками мастерские молодых художников. Меня поразила эта прозрачность, отсутствие тайны, скрытого, забытого самим собой, утерянного, преданного забвению. И это — культура? Позвольте, а как же «Моби Дик» или «Вий» и вся мистическая традиция? Но тогда же, вглядываясь в Эшера, я понял, что эта голландская прозрачность происходит от Дирка Боутса, Эйков, и что она не менее мистична, чем самая туманная и хаотичная мистика. И в этом специфика группы «МИР» — это закрытая лаборатория, где проводят секретные эксперименты и разработки. А в чем интересы и чем занимается группа?

Пользуясь мистическим шлейфом как вуалью, мы, подобно детективам, находим в смысловых полях коллективного подсознания скрытые связи, референтные линии и релятивистские векторы, которых не обнаружить, если пользоваться традиционными средствами анализа, основанными на индивидуальном подходе. Мы работаем с более надежными коллективными конструктами архетипального происхождения, также и спрятанными глубже, чем индивидуальные, по причинам большей ценности и значимости. Информация из этих Дворов Хаоса лишь условно может называться информацией. Там совершенно иначе организованы системы смыслов, приоритеты и ценности. Можно сказать, что встреча с Чужим на антарктической станции «МИР», в нашем случае входит в разработанную систему ловушек и аттракционов из комплекса для психотренинга. Юмор. Это наше главное оружие.

— В этой непростой ситуации конфликта России и Украины ты — художник, существующий в Одессе, но сыгравший ключевую роль в московском концептуализме. Как ты себя идентифицируешь? Например, в центре Помпиду в Париже около 20 твоих работ, и они там появились в контексте русской коллекции. Что вообще делать художнику, биография которого разделена между двумя странами, как у тебя, у Кулика, у Бориса Михайлова? 

— Мой текст «Кобзарь под подушкой» дает исчерпывающий ответ на поставленный вопрос. Тем не менее, в силу глобального изменения положения вещей как таковых, с тех пор как написан этот текст, возможны и небольшие, но существенные дополнения. К примеру, существует группа «МИР», где у одного участника — украинский паспорт, а у другого — российский.

Ситуация, особенно нынешняя глобальная катастрофа — то ли уничтожение, то ли вымирание человечества, поставила перед нами ряд вопросов, проблем и задач, в ходе решения которых нам удалось выработать стратегические модели защитного оружия. Применяя эти вооружения, мы защищены от влипания в политику, всегда чуждую и ненавистную для художника.

— В книге про Леню Войцехова было много проектов, которые он придумал, но так никогда и не реализовал. У тебя есть такие? Расскажи про один из них.

— Когда-то Боря Гройс, выведший «Медицинскую герменевтику» в люди, предложил сделать выставку «Проектика» с показом всех — от Кабакова до Войцехова. Услышав об этом, Ленчик так развеселился, что придумал гениальный проект — «Стена Смеха»: стена из кривых зеркал, взятых в аттракционах, должна стоять в пространстве так, чтобы быть напротив Стены Плача. Впрочем, я не теряю надежды и знаю, что при удобном случае его осуществлю. Теперь уже и в память об умершем Войцехове. У меня реализовано 15-20 % задуманного — это обычное дело. Сейчас мой самый грандиозный проект, который я надеюсь реализовать, — «Синдром Гудини»: скрытие памятников и объектов культурно-исторического наследия. Последний же проект — «Вавилонская башня», который я опять-таки надеюсь реализовать на Венецианской биеннале. Так что принципиально нереализуемых проектов я пока не придумал. Они все реализуемы, в отличие от Войцеховских, которые были иногда совершенно фантастичны. Например, «Ниагарский фонтан» — с идеей поднять воду Ниагары вверх.

Изображения: группа «МИР», Сергей Ануфриев, Игорь Гусев.