Шпион, который ушел в холод. Алексей Зимин о Киме Филби (часть II)

(Продолжение. Начало — здесь.)

Часть вторая. Кембридж.

Вес Кембриджа, судя по выдаче Google, ощутимее меньше Оксфорда, извечного его конкурента. Если точнее, в полтора раза меньше — не нокаут, конечно, но чистая победа по очкам.

Но о чем это говорит? Только о том, что пиар Оксфорда лучше пиара Кембриджа. За сотню лет оксфордширцы навбивали название своего университета и города в разнокалиберные источники, часто не имеющие отношения ни к образованию, ни к науке, столько раз, что Кембридж в этом отношении отстал почти безнадежно. Но если переформулировать запрос поуже, например, «Oxford science против Cambridge science», то результаты обоих топонимов будут равны. Примерно по 400 млн ссылок у каждого.

Оксфорд окончили 27 премьер-министров, зато Кембридж — 88 нобелевских лауреатов. Косвенно эта статистика как бы намекает на то, что высшая цель оксфордского выпускника — в служении обществу на политических скамьях, а выпускники Кембриджа сосредоточены на общественных нагрузках у химической реторты.

Отчасти так и есть. Оксфорд воспитал значительный процент важных фигур мировой политики: от Маргарет Тэтчер до Билла Клинтона, от Джавахарлала Неру до Бориса Джонсона. Важным фактором здешнего обучения является тренировка дара убеждения, без которого политику никак. И дебаты в клубе «Оксфорд Юнион» считаются прямой дорогой в Вестминстер.

Зато диплом Кембриджа был у двух самых значительных фигур человеческой истории последнего тысячелетия: Исаака Ньютона и Чарльза Дарвина, изменивших наши представления о мире. Не стоит также забывать, что в Кембридже учился Оливер Кромвель, цареубийца и один из отцов современного мироустройства. Когда королева Британии приезжает с визитом в Кембридж, портрет Кромвеля в обеденной зале Тринити-колледжа занавешивают специальной шторкой. Впрочем, этот портрет не помешал наследнику престола принцу Чарльзу с успехом закончить Тринити. На вопрос, чем бы он хотели заняться после университета, Чарльз тогда ответил: «Стать королем Европы». И, в общем, у него еще все впереди.

У Кембриджа нет средневекового обаяния Оксфорда, и вообще нет цельного образа. Это фабрика по производству интеллекта, разбавленная несколькими парками и недорогими индийскими ресторанами. На домах попадаются вывески «Студентам в теннис на улицах играть запрещено» — это правило существует с XVI века.

Филби, впрочем, от него не страдал. Он предпочитал футбол и крикет.

***

Тот Кебридж, в котором он оказался в 1929-м, вообще мало обращал внимания на все и всяческие правила. Британия вместе с остальным миром вступала в период жесточайшего экономического кризиса в XX веке, и университетские аудитории, клубы и студенческие комнаты в кампусах стали ареной ожесточенных политических споров.

Филби сначала примкнул к социалистам. Это было вполне естественно для молодого человека того времени, очарованного риторикой лейборизма. Но постепенно, под влиянием своего научного руководителя Мориса Добба Филби стал склоняться к коммунизму. Что, в общем, тоже было вполне естественно для образованного британца начала 1930-х.

Морис Добб был первым профессором университета с членским билетом компартии. Он ввел Кима в круг крупнейших интеллектуальных звезд той поры: Бертран Рассел и Людвиг Витгенштейн — два важнейших философа столетия — собирались в домашнем кружке Джона-Мейнарда Кейнса, отца экономической идеи государства всеобщего благосостояния. Собственно, эта идея сегодня, пусть и в несколько измененном виде, является основной социального устройства Запада.

Слева направо: Людвиг Витгенштейн, Джон-Мейнард Кейнс, Бертран Рассел
Фото: History And Art Collection, Archive PL, Pictorial Press / Legion-Media

Все эти люди были в меру атеистами, в меру деистами, пацифистами, сторонниками равенства полов, частично гомосексуалистами, социалистами не без симпатии к коммунизму — хотя бы как к затравке для дискуссии. Когда Филби успешно сдал экзамен по экономике, он получил приз ₤14. На эти деньги Ким приобрел лучшее издание марксовского «Капитала», и почти на год чтение Маркса, слушание пластинок Чайковского и чтение русской литературы стали его основными занятиями.

Из XXI века, возможно, это кажется нелепым, но надо понимать, что «Капитал» для образованного британца был даже более близок, чем для русского подпольщика в 1903 году. Эта книга была написана на английском материала, в Лондоне, в районе Сохо, и, наверное, какая-то сумма местных реалий, ухваченных Марксом, а не только статистика производства манчестерских фабрик, могла оказывать действие сродни прустовскому пирожному.

Филби с удовольствием купался в этом кембриджском интеллектуальном бульоне. Какое-то время даже работал секретарем ячейки социалистов, чем навлек на себя гнев университетского начальства, не вполне понимающего, что творится у них в кампусах. Ему пригрозили отсутствием перспектив, если он не перестанет увлекаться социализмом и коммунизмом, что вызвало страшный гнев его отца, Сент-Джона Филби. Он специально приехал в Кембридж и устроил разнос профессуре, многие из которых были его однокашниками: «Мой сын имеет право иметь любые убеждения, которые хочет!» Хорошо, когда родители отстаивают твои права даже на заблуждения.

***

Филби однако интересовали не только теоретические, но и полевые исследования. Любую каникулярную возможность он использовал для того, чтобы изучить Европу. При этом его увлекали его не барочные церкви Рима или бульвары Парижа. Купив себе еле живой мотоцикл с коляской, он вместе в своим школьным другом Тимом Милном исследовал задворки Европы: албанские села, македонские горы, Сербию, Хорватию, мадьярские равнины.

У Филби обнаружился редкий для англичанина талант к языкам: он хорошо говорил на французском и немецком, сносно на сербо-хорватском, освоил даже венгерский и албанский. Про албанский он, правда, шутил с типичным британским туристическим снобизмом: «Это язык, в котором все слова и понятия, появившиеся после каменного века, являются заимствованными».

Его туризм был не туризмом образованного аристократа. В этих поездках было больше от Максима Горького: Филби и Милн погружались на европейское социальное дно, но не как восточные короли, бродящие по Багдаду, не будучи узнанными, а как настоящие простаки. У них не было денег, они перебивались с пива на воду, а иногда не ели по нескольку дней, спали в траве и просыпались от выпадения росы, или в коровниках, пока какой-то местный умелец в очередной раз чинил вышедший из строя мотоцикл.

Это был не интерес завоевателя, а чувство сопричастности и общности с любым человеком на земле. Звучит высокопарно, но когда тебе двадцать с небольшим, ты начитался Толстого и наслушался Витгенштейна, можно простить эту высокопарность.

Некоторые биографы Филби намекают на гомоэротическую природу этой страстности — и вообще на специфическую систему отношений, принятую в английских частных школах и университетах, в том числе между преподавателями и учениками, которая в те годы напоминала нравы платоновской Академии. Справедливости ради, действительно не сохранилось свидетельств о каких-либо гетеросексуальных романов Кима Филби в первые годы учебы в Кембридже. И, если учесть эмоциональную специфику английской мужской дружбы, простор для психоанализа тут точно есть (посмотреть хоть на те же отношения с Тимом Милном, которые напоминают роман Ивлина Во «Возвращение в Брайдсхед»).

Однако мне не кажется важной именно сексуальная подоплека вопроса. Гомосексуализм в Британии, несмотря на то, что был секретом Полишинеля, оставался уголовным преступлением. И для студентов и ряда преподавателей Кембриджа, как и для декандентов тридцатью годами ранее, он был чем-то вроде призрака свободы. Одной из важных свобод, за которые стоит бороться. Они вообще были одержимы свободой. В 1929 году, когда Филби поступил в Кембридж, Бертран Рассел написал одну из самых великих книг о любви «Брак и мораль» — короткий философский трактат, за который спустя двадцать лет ему дали Нобелевскую премию по литературе.

Разумеется, Филби читал и эту книгу, но, похоже, тогда его больше интересовали другие вещи. В 1932-м во время путешествия с тем же Милном по Германии, он попал в Берлине на факельное шествие нацистов. И в свете тысяч факелов увидел, что над Европой просыпается новая опасная заря.

Конец второй части. Читать дальше.

Фото на обложке: wikipedia.org