Играем Чехова. Ингеборга Дапункайте — о чеховских спектаклях в своей жизни

Мы знакомы больше тридцати лет. За это время она почти не изменилась. Кажется, только стала еще тоньше. Невесомая, как «Девочка на шаре» с полотна Пикассо. В ней есть что-то от воздушной гимнастки или уличной акробатки. Без труда могу представить себе Ингеборгу, летящей на трапеции под куполом. Недаром несколько сезонов подряд она с успехом играла в спектакле «Цирк», поставленном по мотивам знаменитой комедии Григории Александрова. Там она впервые на себя примерила роль и грим первой советской кинозвезды Любови Орловой: ослепительная блондинка, американка, циркачка, парящая на недосягаемой высоте. «Мери едет в небеса, Мери верит в чудеса» …     

Вообще иностранки – любимая специализация Ингеборги. Ее и в России всегда так воспринимали. Женщины без национальности, без прошлого, без возраста. И дело не только в легком балтийском акценте, с которым она говорит по-русски и по-английски, просто в самом ее женском типе есть что-то несомненно космополитическое, интернациональное, не поддающееся четкой дефиниции. Когда видишь ее, можно подумать, что она откуда-то из Скандинавии, а, может, из Западной Европы? Таких белокурых, худощавых, улыбчивых женщин, беспечно рассекающих на роликах или велосипеде сегодня можно встретить и на Юрмальском побережье или где-нибудь в Париже, в Люксембургском саду.  

Ключевое слово для Ингеборги – «легкость». С ней легко общаться – абсолютная доброжелательность плюс хорошие манеры дочери дипломата. Легко путешествовать – обычно она берет с собой один невесомый рюкзачок или маленький чемоданчик на колесах, который без труда втискивается на верхнюю полку в самолете любого класса. Легко ходить в рестораны – она там почти ничего не ест и всегда норовит расплатиться сама. И еще, с ней всегда весело. 

В Ингеборге вообще совсем нет актерского тщеславия. Никогда не слышал, чтобы она всерьез рассказывала о каких-то своих небывалых творческих успехах или достижениях. Наоборот, всегда будет припоминать что-то смешное, забавное. 

«Свою работу я записываю по ведомству «развлечений», – любит повторять Ингеборга. – Я развлекаю людей. А моя жизнь – это моя жизнь». В том смысле, что все личное оставляем за скобками. Тем более, что сейчас для нее самое главное – это грядущая премьера спектакля «Чайка. Правдивая история», который будет идти в Marylebone Theatre в течение шести недель.  

– Почему я там оказалась? Рассказываю. Спектакль был поставлен в прошлом сезоне в Нью-Йорке в Театре Ла Мама. Был успех, хорошая пресса. Продюсер, моя давняя и любимейшая подруга Соня Капкова задумала привезти его в Лондон. И тогда выяснилось, что двое исполнителей главных ролей приехать никак не смогут. У них есть другие обязательства. И тогда Соня вместе с Сашей Молочниковым решили позвать меня. Всегда приятно выручать хороших людей. В общем, я согласилась.  Наша премьера назначена на 9 сентября, а уже с 5-го – начинаются previews, пробы на зрителях.  

– И кого ты там играешь? 

– Это так сразу не объяснишь. Да, наверное, и не надо! Скажу одно, для Саши Молочникова — это очень личная, автобиографическая история. Его спектакль о том, как молодой режиссер пытается поставить «Чайку» в Московском Художественном театре. У него по сюжету роль Аркадиной должна сыграть его собственная мама-звезда Ольга. Но в 2022 году начинается война, и режиссер уезжает в Нью-Йорк, где не оставляет своих попыток. Я играю Ольгу. Но мне не хотелось бы раскрывать всех сюжетных ходов. Как теперь говорят, не будем спойлерить!  

– Правильно я понял, что изначально это некая фантазия на тему «Чайки»? Пьеса Чехова как повод поведать миру свою собственную историю?

– Знаю, что вначале все актеры без устали импровизировали, много всего сами придумывали. Потому что классическая пьеса Чехова развивается как бы параллельно основному сюжету. Но в итоге оригинальный текст был написан американским драматургом Эли Раривом. Все играют на английском, включая нас с Андреем Бурковским. Основной состав – американцы, кроме исполнителя главной роли. В роли режиссера выступит англичанин Даниэль Бойд.   

 – Как давно ты вводилась в уже готовые спектакли?  

– С удивлением поняла, что со времен Молодежного Театра в Вильнюсе, то есть за почти сорок лет, это мой первый ввод. Помню, что когда я пришла тогда в театр, мне дали роль школьницы в спектакле «Дорогая Елена Сергеевна», а еще Эймунтас Някрошюс ввел меня в свой спектакль «И дольше века длится день». Но там была куча актеров на сцене, которые играли все и за всех. Главный был Альгирдас Латенас и… все остальные. Одна из моих многочисленных ролей была скорбящая женщина без имени, которая должна была орать: «Сталин умер, Сталин умер». Собственно, с этой реплики началась моя карьера в Вильнюсском молодежном театре.   

– Считается, что актерам твоего уровня не полагается подменять других…

– Прости, это ты мне льстишь или хочешь опустить? 

– Скорее переживаю за твой статус звезды.

– На самом деле ничего унизительного в игре на замену я не вижу. Например, Хеллен Миррен долго играла Королеву Елизавету Вторую в «Аудиенции», а потом ее сменила Кристин Скотт-Томас. Ну и что? Разве от этот кто-то из них стал хуже? Я, конечно, себя не сравниваю с такими великими звездами. Скорее, это вопрос профессии. Любой спектакль может получиться, а может не получиться. Я только могу постараться сыграть по максимуму своих возможностей. А так как компания подобралась хорошая, есть шанс, что у нас получится и будет интересно. 

– А ты в чеховских пьесах играла раньше? 

– А как же! Я была Ниной в спектакле «Чайка» Латенаса, где худруком постановки был сам Някрошюс. И даже получила приз литовских критиков за лучшую женскую роль. Но больше всего я любила у Някрошюса спектакль «Дядя Ваня», где, к сожалению, не была занята. Зато я смотрела его бесчисленное количество раз. 

– Какой в твоей жизни был лучший спектакль по чеховской пьесе? 

– Когда Някрошюс встретился со мной, чтобы пригласить в свою труппу, он спросил, какой спектакль из виденных мною, мне больше всего понравился. Мы к этому моменту уже обо всем договорились, и просто сидели болтали. Я ему сказала, что видела «Вишневый сад» Питера Брука в Москве. И тут мы с Някрошюсом совпали. Он мне сказал: «Это лучшее, что я видел в своей жизни». А я так благодарна своей маме, что она купила тогда билеты и повела меня на этот спектакль. Компания Брука гастролировала в Театре на Таганке. Я до сих пор помню все сцены. Помню, как Эрланд Йозефсон, который играл Гаева, целовал всем женщинам руки. И как они танцевали между ширм. Как актеры сидели на коврах, то раскатанных, то свернутых… 

– А помнишь, как умирал Фирс?

– Да, конечно, с этой его вытянутой, восковой, мертвеющей рукой… А «Дядю Ваню» Някрошюса разве можно забыть!? Помнишь, как дядя Ваня через лупу показывал марки, а Елена Андреевна через лупу на них смотрела? А Астров показывал ей схемы леса и развития окрестных земель. Или эти косы у Сони. Они буквально свешивались, пригибая ее к земле. Вечная тяжесть, которую она вынуждена была носить у себя на голове. А все вокруг ей говорили: «Какие у тебя красивые волосы!»… И еще она кормила дядю Ваню сыром, а он его выплевывал. Кажется, все так просто, но это было гениально.

– В английском театре существует своя давняя традиция постановок чеховских пьес. В чем, на твой взгляд, их отличие от русских интерпретаций? 

– Все зависит от режиссеров и актеров. Универсального Чехова не существует. Но есть важное отличие – Чехов здесь идет в переводе. Очень часто на афише можно встретить строчку «адаптация Кристофера Хэмптона». А ведь он не только переводчик, но и большой писатель. И невольно вспоминается заочный спор американского поэта Роберта Фроста, сказавшего «Poetry what is lost in translation» («Поэзия всегда теряет в переводе»), и Иосифа Бродского, утверждавшего: «Poetry is gained in translation». Можно что-то приобрести, но можно и что-то потерять, утратить. Главное, как мне кажется, не относится к тому, что мы делаем слишком серьезно. В театре никогда не знаешь, что получится. Ты участвуешь в некоем процессе, и куда он приведет, никто не знает. Утешаешь себя, что это ведь не операция на сердце. Человек в любом случае выживет, даже если и проскучает два часа. В худшем случае плюнет, а может, скажет: «О, это было неплохо, можно смотреть».

Актерская профессия предполагает много разных умений. Что ты больше всего не любишь делать в кадре или на сцене? 

К счастью, мне никогда ничего не приходилось делать по принуждению. Один раз в кино мне пришлось мыть унитазы. В одном английском сериале я играла уборщицу, а Хеллен Миррен играла женщину-детектива. Меня там застреливали как раз за этим занятием. Пфф!!! И все. Режиссер при всей группе меня спросил: «А ты умеешь мыть унитазы?» – «Конечно! Что за вопрос? А ты что не умеешь?». Режиссер замялся. «Ты хочешь сказать, что никогда в жизни не мыл унитаз?», – не унималась я. Режиссером был совсем молодой парень. Он вдруг как-то растерялся, и выдавил испуганно: «Нет». А оператор тогда закричал почти торжествующе: «Never, come on, dearest!». Типа хватит тянуть. За дело! Если честно, я не понимаю, что это такое – грязная работа. Есть в этом даже какая-то крутизна, ты можешь столько всего разного испытать, пережить, попробовать. Зачем этого бояться?  

– Твой самый экстравагантный поступок… 

– Самый экстравагантный… Ну вот на роликах езжу по Лондону на работу. Если, конечно, погода позволяет…

– С чего начинается твой день…  

– Просыпаюсь и пью стакан воды.

– Твой любимый запах… 

– Вот, когда ты в театре работаешь, работаешь, сидишь, сидишь, а потом выходишь на улицу, и… о, какой прекрасный воздух! Или ты долго был на улице, и заходишь к себе в театр. Это уже другой запах… И тоже чудесный!  

– Твой девиз…  

– Завтра будет другой день.

Спектакль «Seagull. True story» Александра Молочникова можно будет увидеть на сцене Marylebone Theatre с 5 сентября по 12 октября. Билеты – на сайте театра.