Загрузка ...
В этом году Чулпан Хаматова осталась без отпуска. Спектакли, репетиции, концерты, воркшопы… Все это в режиме нон-стоп. Теперь она играет на русском, на латышском, на английском. Легко переходит с одного языка на другой. Легко перелетает с континента на континент. Легко осваивает новые роли и так же легко с ними расстается. После всего, чего она лишилась, терять — не страшно. Страшно изменить себе, покалечить душу, поступиться совестью. Но Чулпан это не грозит.
У Чулпан Хаматовой есть собачка. Однажды в темноте репетиционного зала я принял ее за меховую горжетку или что-то вроде палантина. Когда «горжетка» игриво пошевелила хвостиком, до меня дошло, что это живое существо.
Как выяснилось, собачка у Чулпан Хаматовой — самых что ни на есть аристократических кровей и обладательница невероятно величественного имени — Баркарола Вальтурия Верокко. Никто выговорить это, конечно, не в состоянии, поэтому зовут ее просто Пина.
— Теперь все, кто приходит ко мне в гости, делятся на две категории, — смеется Чулпан, — на тех, кто называет ее «Пина Коллада», по имени коктейля, и тех, кто зовет ее «Пина Бауш», в честь великого хореографа.
Могу подтвердить, что на репетициях Пина ведет себя смирно и начинает нервничать только тогда, когда ее хозяйке выпадают «громкие» сцены.
Пине не объяснишь, что все это не всерьез, что это театр. Что в одном спектакле «Записки сумасшедших»» Чулпан попеременно играет то Джульетту, то Антигону, то Анну Франк. А в историях ее героинь много слез и криков. Поэтому в наиболее напряженные моменты Пина начинает тихо подвывать или тоненько тявкать, мол, ничего не бойся, я тут. Если что, приду на помощь и спасу тебя!
— У меня прошедший сезон был какой-то бешеный. Начался он с «Записок сумасшедших» Крымова. Потом был спектакль Эльмара Сенькова «Исцеление», где моей партнершей стала Юля Ауг. После него я сыграла премьеру «Веди свой плуг по костям мертвецов» в Рижском театре «Дайлес» на латышском языке. А летом в Бостоне мне досталась роль в спектакле «Наш класс» на английском языке. И буквально сразу в сентябре — еще одна премьера, на этот раз в Варшаве: новая пьеса Ивана Вырыпаева «Единственные самые большие деревья на земле» на четырех артистов. Вместе со мной еще играют Маша Машкова, Вася Зоркий и сам Ваня Вырыпаев. Так что в этом году я осталась без отпуска.
От одного перечисления всех проектов, в которых занята Чулпан, начинается легкое головокружение. Ведь все это надо было выучить, отрепетировать, сыграть…
У каждого режиссера свой почерк, своя манера, свой характер. А Чулпан не из тех актрис, кто умеет подстраиваться и угождать. Ей прежде всего надо понимать смысл. Вопрос «зачем?» для нее по-прежнему ключевой.
Например, «Записки сумасшедших» Крымова разворачиваются как театральный сон, где все сплетено и перепутано. И явь, и сновидения, и кино. И какие-то объекты в виде жужжащих пчел, огромных кактусов, божьих коровок. «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью». Крымов всерьез инсценирует кафкианскую быль на скудных метрах однокомнатной квартиры. Но, по сути, это, конечно, бенефис двух выдающихся актеров — Чулпан Хаматовой и ее партнера Максима Суханова.
Судьба однажды уже сводила их в молодости на съемочной площадке в фильме «Страна глухих». На премьере «Записок сумасшедших» я думал о том, что объединяет создателей этого спектакля, кроме их нынешнего эмигрантского статуса. Ведь на самом деле это очень разные художники. С разным опытом жизни, творчества, театральных школ. И никакие они не хранители и не продолжатели каких-то там традиций, о которых любят толковать театроведы в юбилейных статьях. Но сегодня все трое — и Крымов, и Хаматова, и Суханов — воскрешают память о целом театральном материке, почти ушедшем под воду, как Атлантида.
«Записки сумасшедших» — это сон о прекрасном русском театре начала ХХI века, который еще недавно, казалось, был не представим без их славных имен. А теперь эти имена в России изымаются, вычеркиваются, стираются с афиш, из театральных программок и титров фильмов. Собственно, «Записки сумасшедших» — это их спектакль-реванш, который мог появиться только здесь, в душном, раскаленном рижском ангаре, где каждый час надо было включать огромные вентиляторы, чтобы актерам было чем дышать. Где то и дело принималась тявкать и скулить собачка Пина, переживающая за страдания своей хозяйки. Ее-то не обмануть бесконечной сменой костюмов и париков: под слоем грима и театральных одежд — боль, смятение и одновременно отчаянная готовность стоять до конца.
— Искусство невозможно без свободы. Это главное и непременное условие, основа, фундамент для любого художника. Если ты не можешь свободно говорить о том, что тебя ранит, что тебя по-настоящему волнует, ты не можешь и не должен этим заниматься. Ты не в состоянии сыграть спектакль, ощущая себя словно в кофейной чашке. И точно так же ты не можешь быть режиссером или актером внутри этой чашки. Конечно, есть эзопов язык… Но как не хочется к нему возвращаться! Мы так долго им пользовались. Мы так хорошо его изучили и с таким облегчением его забыли. Тогда о чем говорить? Что остается? Зашить себе рот, заклеить его пластырем. И что тогда играть? Про что? Зачем?
В рижском театре «Дайлес» у Чулпан Хаматовой еще одна премьера — спектакль сирийского режиссера Олы Мафалани «Веди свой плуг по костям мертвецов» по роману нобелевского лауреата Ольги Токарчук. Главная роль. Два часа на сцене. Певучий латышский язык.
Тут и гротеск, и патетика, и детективный нуар. По сюжету Чулпан играет старушку — божий одуванчик, учительницу английского Янину, которая вступает в противоборство практически со всем мужским населением своей деревни, одержимым жаждой убивать. Они тут все охотники — она одна вегетарианка. Они беспрерывно жарят мясо и рассказывают о своих охотничьих трофеях, а Янина чистит свою морковку и декламирует Уильяма Блейка, которого в свободное время переводит для себя. Загадочная строчка, ставшая названием романа, принадлежит великому англичанину. В этом спектакле все как бы не совсем всерьез, но все довольно страшно. Никаких признаков натурализма, но при этом есть и настоящая вода в виде дождя, который льет на сцене весь второй акт, и натуральный огонь, вспыхивающий в финале. И сама Чулпан существует подобно этим стихиям. Глаз от нее не оторвать!
— Я всегда знала, что профессия актера на самом деле с языком не связана. Это не поэзия и не высокая литература. Актер транслирует со сцены не слова, а смыслы, чувства, переживания. А поскольку прежде я уже успела поиграть и на английском, и на немецком языках, то никаких комплексов по этому поводу не испытывала. Более того, мне всегда это было интересно. Как донести и предъявить зрителям эти самые смыслы, минуя языковые барьеры, играть на языке, который не является для тебя родным? На самом деле я убеждена, что это доступно в принципе любому человеку, который верит в себя и в то, что рано или поздно у него это получится. Сегодня я иногда забываю, что играю на чужом языке и полностью перестраиваюсь на другую волну. Иногда я думаю: а могла бы я это сыграть по-русски? Наверное, нет. Во всяком случае это был бы совсем другой спектакль.
В спектакле «Веди свой плуг по костям мертвецов» Чулпан как будто возвращается в свою гитисовскую юность, изображая попеременно то овечку, то косулю. Кажется, обычные этюды «сцендвижения», но мне почему-то вспомнилась «История лошади» с Евгением Лебедевым. Та же детская вера в предлагаемые обстоятельства, та же душевная пластичность, позволяющая легко преображаться в кого угодно, наконец, то же актерское бесстрашие. В легендарном спектакле Товстоногова мир людей — это мир живодерни, расцветающий в финале аляповатыми розами, а в спектакле Олы Мафалани — это таинственный лес, населенный душами мертвых.
Они являются Янине в своих дизайнерских расписных одеждах (опять розы!), они поют красивыми, райскими голосами, они вовлекают ее в свой хоровод. «Меня в загробном мире знают, там много близких, там я свой». Чулпан так и играет этот спектакль — на призрачной границе полусна и полуяви. То она смешная, эксцентричная дама в красном пальто, то прекрасная дева, взлетающая и парящая в вышине, поддержанная людьми-призраками, то училка-вещунья, знающая наперед, что будет с миром, если нарушить главный закон бытия, если бесконечно крушить, убивать, менять. Каждый свой шаг она сверяет с гороскопом. В каждом, самом обыденном событии прозревает поступь судьбы, движение планет, конфликты Марса и Сатурна.
На самом деле все в этом мире устроено довольно просто и понятно. Не навреди! Это все, что требуется. Не убивай! Это все, о чем заклинает и молит смешная, хрупкая, маленькая женщина, перед тем, как самой вступить на тропу войны. Мы не увидим, как она будет вершить свой суд. Она ли это была или кто-то другой? Но мы запомним ее пальто цвета запекшейся крови, ее седые волосы, похожие на пух одуванчика, и медленный ее проход на фоне разгорающегося огня перед тем, как наступит конец.
— Профессия актера в том и заключается, чтобы меняться. При этом все равно я остаюсь Чулпан Хаматовой. Но каждый раз я как будто «прикрыта» своим персонажем, через которого могу передать свои тревоги, боли, радости, страхи, прокричать о том, что меня сегодня больше всего волнует. А на каком языке моя героиня говорит — может быть, это и не очень-то важно. В конце концов, язык — это всего лишь инструмент. Мне всегда нравилось работать в самых разных театрах, с разными режиссерами. Я и раньше ощущала себя кошкой, которая гуляет сама по себе. Так что тут ничего не поменялось. Просто сейчас этих возможностей стало больше. Я не верю в идею театра-дома, театра-семьи. Какое-то в этом есть самоограничение, которое актеру совсем не нужно и даже опасно.
— Чем для тебя стала Рига? Как ты себя здесь ощущаешь?
— Здесь мой дом. Здесь моя семья. Две мои дочери живут со мной в Риге. У нас много друзей. Люблю этот город за идеальное соотношение человека и городского пространства. Мне очень комфортно в его пропорциях. Спокойно, безопасно. А еще я очень люблю возвращаться в Ригу из своих дальних странствий. Особенно когда еду из аэропорта через мост, и с левой стороны возникают стены старого города. В этот момент мне почему-то всегда становится спокойнее. На самом деле скоростная железная дорога Railway Baltic, вокруг которой не утихают споры, — это и есть, по-моему, лучшая формула современного мира, где все друг с другом связаны, где легко пересекать государственные границы. Как это ни пафосно прозвучит, но мое истинное гражданство — закулисье и подмостки. Окончательно это поняла именно здесь, в Риге. Я чувствую себя счастливой, когда нахожусь внутри команды единомышленников. Когда ты что-то там свое такое ткешь, плетешь, напрочь забывая, в какой ты сейчас стране, который час, на каком говоришь языке… Тем более когда вокруг тебя такие же чудики, как и ты, влюбленные в свою профессию, азартные, бесстрашные, готовые на все, чтобы только получился спектакль. Ты просто погружаешься в атмосферу какого-то восторга, и тогда тебе уже ничего не важно. Я вообще бы хотела жить в мире, в котором нет границ. Мое театральное гражданство мне это позволяет.
— Что тебе больше всего нравится в Риге?
— Когда я сижу за рулем своей машины, и меня по первому же включенному поворотнику начинают пропускать другие водители. У меня поднимается настроение и самооценка в этот момент. Они же не знают, кто я. А даже если бы и знали, ничего бы это не поменяло. Они бы так же меня пропустили. Что это? Взаимоуважение? Воспитание? Культура? Мне трудно подобрать точное слово. А вот когда ты едешь по Италии, тебя не пропускают, или вот совсем недавно, когда я работала в Америке, где нет такой культуры вождения, к которой я уже привыкла в Риге, чувствую растерянность. В такие моменты возникает ощущение, что мир перестал меня любить. А Рига дарит мне это ощущение вновь. И за это я ей очень благодарна.
— Ты наверняка часто слышала мнение, что в Риге серьезной карьеры не сделать. Что Латвия слишком далека от главных театральных центров. Что ты сама по этому поводу думаешь?
— Я думаю, что мне не так много осталось. Половина жизни прошла. А может, и больше. То, что предстоит, я хочу проживать, получая максимум удовольствия и радости. У меня никогда не было цели сделать международную карьеру. Будут интересные и выгодные предложения — отлично. Не будет — значит, будет что-то другое. Тем более когда речь идет о профессии, которая по определению не может принести огромных денег. Значит, в качестве компенсации она должна наполнять мою душу светом и счастьем. Сейчас для меня это важнее всего.
— Нравится ли твоим дочерям в Риге? Не хотят ли они уехать жить в другие страны и города? Спрашиваю об этом потому, что эмиграция молодежи — одна из больных проблем Латвии.
— В зависимости от того, что они сами для себя придумают. Пока уезжать не хотят. А что будет дальше, не знаю. Они у меня все говорят по-латышски. Причем много бойчее, чем я. Я-то пытаюсь все время глаголы правильно просклонять, младшая дочь вообще об этом не думает. Говорит, как дышит, а старшая закончила музыкальный колледж Дарзиня, где все образование было на латышском. И сейчас преподает на латышском. Средняя дочь живет и учится в Лондоне.
— Какое-то время довольно активно велись дискуссии о том, возможен ли сегодня русский театр в изгнании или он должен целиком и полностью влиться в общекультурный поток западного театра. Что ты по этому поводу думаешь?
— Думаю, что, конечно, возможен. И это уже происходит на разных площадках, под разными названиями. Вот только недавно общалась с американскими актерами, которые хором признавались в любви к Диме Крымову, говорили, как они счастливы, что могут с ним репетировать. Конечно, это не те масштабы и сцены, к которым привык Дима. В Америке вообще иначе устроен театр, чем в Европе. Но само его появление в мировом театральном пространстве мне представляется чем-то бесконечно важным и значительным, что радикально меняет весь ландшафт. А еще Кирилл Серебренников, Дмитрий Черняков, Иван Вырыпаев, Тимофей Кулябин… Все это очень важные, знаковые имена, неотделимые сегодня от общемирового театрального процесса. Я не понимаю разговоров о том, что как-то надо особенно сохранять русский театр в изгнании. Условие его нормального развития — это абсолютная включенность в общемировые процессы, это знание других языков, в том числе театральных, это изучение других актерских школ и практик.
— Раньше в твоей жизни большое место занимал кинематограф — фильмы, сериалы следовали один за другим. Знаю, что ты недавно снялась в фильме «Тихая жизнь» (реж. Александр Авранос), который был представлен на прошлогоднем Венецианском фестивале. Что сейчас происходит с твоей киножизнью? Есть ли новые проекты?
— Если совсем честно, я просто не могу себя заставить заняться этим. Недавно снялась в небольшой роли матери в фильме Виестурса Кайриша «Ульяна» про латышскую баскетболистку. Получила огромное удовольствие от этой работы. Но по большей части все упирается в то, что надо сесть, выучить текст, записать себя саму на камеру в телефоне и отослать видео режиссеру. Теперь именно так выглядят кинопробы. Очень редко могу себя заставить это сделать. Просто эти манипуляции с неизвестным исходом меня уже не так увлекают, как раньше. Театр сегодня дает мне несравненно больше свободы и счастья.
Оригинальный текст будет напечатан в новом выпуске журнала «Зима». Предзаказ номера начнется уже совсем скоро — чтобы узнать первыми, подписывайтесь на нас в социальных сетях и в рассылке!
