Эра неопределенности: Гуриев и Мовчан — о тенденциях в мировой экономике

Какие были главные изменения и вызовы в мировой экономике в 2024–25 годы. И как они повлияют на заключительную часть 2025 и грядущий 2026?

Сергей Гуриев: Первая половина 2025 года принесла много неожиданного для мировой экономики. Главный источник сюрпризов — это политика новой американской администрации. Именно ее непредсказуемыми действиями обусловлен беспрецедентный в истории уровень Индекса неопределенности экономической политики. 

Предвыборная программа Дональда Трампа включала в себя обещания сокращения торгового дефицита за счет повышения импортных тарифов. Повышение тарифов обычно приводит к усилению национальной валюты, но отсутствие ясной стратегии в области экономической политики и разговоры о селективном дефолте по госдолгу («Mar-a-Lago Accords») и налогах на инвесторов в американские активы привели к распродаже американских облигаций, росту долгосрочных процентных ставок и ослаблению доллара на 10 процентов. Впервые в истории доллар повел себя не как «тихая гавань» (безопасный актив, который скупают во время турбулентности), а как типичная валюта развивающегося рынка. 

Андрей Мовчан: Конец 2024 и начало 2025 года прошли «под флагом» неопределенности, связанным с победой на выборах в США Дональда Трампа и сопровождающимися достаточно непоследовательной, но громкой риторикой попытками новой администрации развернуть американскую экономическую политику в сторону большей автономии, прагматизма (в том виде в котором его понимают советники Трампа), снижения роли государства и поддержки внутриамериканского бизнеса и инвесторов.

О плюсах и минусах предлагавшихся мер можно спорить — и споры эти будут вестись еще долго. Но уже сейчас понятно, что экономическая машина США слишком инертна, чтобы даже непоследовательные, но активные экономические действия администрации могли существенно повлиять на состояние экономики Штатов в короткой перспективе. Тарифные войны, борьба с мигрантами, резкие изменения в социальной сфере и государственном субсидировании крупнейших отраслей вызвали в 2025 году лишь краткосрочные колебания цен на фондовых рынках. Темп роста ВВП США (2022 — 3.1% , 2023 — 2.9% , 2024 — 2.8%) медленно снижается уже четвертый год, но процесс этот не выходит за рамки ожиданий. Инфляция на середину 2025 года составляет 2.4% в годовом выражении и 2.7% за последние 12 месяцев, без отклонений от ожидавшейся траектории ее медленного снижения. Бюджетный дефицит вырос на 5%, несмотря на растущие доходы от новых тарифов, национальный долг увеличился на 1.5 трлн долларов — как будто не было обещаний сокращения скорости его роста. Единственным «видимым» изменением стало снижение стоимости доллара к основным валютам на 10-11% — но достаточно одного взгляда на исторические графики стоимости доллара, чтобы понять истинную причину снижения: доллар всегда падает в цене, когда инвесторы хотят «купить больше риска», когда на рынках царит оживление. Экономическая политика США сегодня тут ни при чем. Не сильно повлияли «скачки» американского экономического курса и на остальной мир — все процессы в крупных экономиках идут так же плавно и, казалось бы, предсказуемо. 

Пожалуй, более важным «сюрпризом» конца 2024-начала 2025 года стало поведение инвестиционных рынков: избыточная ликвидность, спровоцированная сверхмягкой монетарной политикой последних 20-25 лет, сделала рынки нечувствительными к рискам и в целом негативной информации. Даже высокие ставки рефинансирования последних лет были расценены рынками лишь как сигнал снизить стоимость безрисковых активов и повысить цены ликвидных активов несущих риски.

Кто из стран и компаний оказался в выигрыше и проигрыше в 2025 году и кто может выиграть/проиграть в 2026? Есть ли истории, которые важно знать?

Сергей Гуриев:  Главным бенефициаром первой половины 2025 года стал Китай — и особенно его зеленая промышленность (электроавтомобили, солнечные батареи, аккумуляторы). Трамп закрыл программы Президента Байдена по субсидированию зеленых инвестиций, так что Китай автоматически стал бесспорным и недосягаемым лидером в этой области. 

Второй бенефициар — бигтех, выигравший от дерегулирования и позитивных новостей о новых моделях ИИ и чипов. Рост спроса на вычислительные мощности привел и к буму в электроэнергетике. 

Внешняя политика Трампа привела к осознанию Европой необходимости инвестиций в оборону и безопасность. В выигрыше оказалась европейская и британская оборонная промышленность. За рост оборонных расходов заплатят европейские налогоплательщики — в первую очередь, немецкие. Закрытие USAID нанесло огромный удар по программам помощи бедным странам, в первую очередь, африканским. Торговая война нанесла существенный удар по американской экономике и благосостоянию американских домохозяйств. Прогнозы по росту ВВП США в 2025 году снижены на 1 процентный пункт, а прогнозы инфляции — повышены на 1 процентный пункт.

Андрей Мовчан: Главные экономические бенефициары 2024–25 годов, как это ни парадоксально, выигрывают от внеэкономических факторов. Рост напряженности и эскалация конфликтов в мире создали атмосферу ожиданий резкого роста заказов на продукцию военного назначения и системы безопасности. Это подталкивает вверх и стоимость акций оборонных предприятий, и объемы прямых инвестиций в сектор. Однако такие процессы носят циклический характер (пусть и с длинными циклами). Исторически за периодами эскалации и милитаризации следуют периоды «разрядки». Учитывая, что основные инвестиции и контракты оборонной промышленности приходятся на государственные бюджеты, состояние которых в развитых странах сегодня далеко от идеального, «разрядка» может наступить скорее, чем кажется, а сокращение оборонных расходов — оказаться более резким, чем ожидается.

Иное дело — сектор систем безопасности, прежде всего компьютерной, но и более широкий. Быстрая «гибридизация» конфликтов, растущая роль спецслужб по сравнению с армией, наглядно продемонстрированная Израилем в последний год, делают этот сектор «чемпионом». В отличие от традиционной оборонки, здесь я не ожидаю цикличности: стоимость товаров и услуг ниже, а потребность в них будет только расти.

Хайп на инвестиционных рынках принес краткосрочные выгоды всем, кто обслуживает эти рынки — так называемым «поставщикам лопат и тачек». От IBKR, глобального брокера, акции которого вошли в S&P500, вытеснив из него Walgreens-Boots (символично: инвестиционный ритейлер вместо фармацевтического гиганта), до золотодобытчиков и мелких игроков рынка альткоинов — все субподрядчики рынка получили заметные выгоды. Разумеется, рост рынков прежде всего приносит прибыль мелким и средним инвесторам. Крупные же акционеры не могут реализовать свои пакеты, а институциональные инвесторы редко фиксируют доходы, чаще реинвестируя их. Но именно на них — «богатых» — хайп направил «праведный гнев» левых политиков и сторонников неосоциалистических идей. Требования tax the rich звучат все громче, обсуждаются идеи wealth tax, повышения налога на прирост капитала, дополнительных сборов с пассивных доходов и даже налогообложения нереализованных доходов. Таким образом, те, кто должен был выиграть больше всех, могут стратегически оказаться в проигрыше.

В проигрыше уже оказались индустрии, зависящие от уровня кредитных ставок. Недвижимость демонстрирует очевидные проблемы: в США занятость офисных площадей достигла исторического минимума, в секторе multiapartment buildings исчезла ликвидность, число продавцов жилья рекордно превышает число покупателей. В Британии фиксируется снижение цен на широкий спектр объектов; в Европе многие профессиональные игроки рынка вынуждены останавливать выплаты инвесторам или вовсе закрываться. В Китае индекс цен на жилье к середине 2025 года упал на 15% год к году, даже при масштабной господдержке, причем вторичный рынок падает значительно сильнее первичного. Аналогичная ситуация и в ОАЭ — вторичные продажи резко усложнились, цены на вторичное жилье снижаются.

После пандемии много говорят о «деглобализации». За последние десять лет среднее расстояние транспортировки товаров увеличилось, а торговля между странами из разных экономических блоков снизилась. При этом международная торговля в целом сохраняет долю в глобальном рынке, а издержки чуть выше, чем 5 лет назад, но значительно ниже, чем 20 или 50 лет назад. Это временные колебания или долгосрочный тренд?

Сергей Гуриев:  Отношение глобальной торговли (экспорта и импорта) к мировому ВВП пока не изменилось. Скорее всего, нас ждет перестройка торговых цепочек, но пока об этом рано судить — мы не знаем, о каких именно тарифных ставках договорятся США и их торговые партнеры. Технологический прогресс обуславливает глобальный долгосрочный тренд на снижение транспортных издержек. 

Андрей Мовчан: Разговоры о «деглобализации» бессмысленны, поскольку это понятие слишком общее. На мой взгляд, в мире идут как минимум три параллельных процесса, формирующие картину международной торговли. Первый процесс — это постоянная борьба за рост экономической эффективности цепочек поставок: улучшается логистика, растет уровень автоматизации, и за счет этого сокращается потребность в запасах и объеме потерь. На этом фоне, разумеется, есть тренд на рост доли торговли «с длинным плечом». 

Второй процесс — это усиление международной напряженности: крупные страны и блоки стремятся к «торговой безопасности», чтобы не зависеть в ключевых поставках от потенциальных политических и военных противников и не бояться, что те могут «перерезать» линии поставки военным путём или санкциями. 

Третий процесс вызван дефицитами торговых балансов развитых стран — они, во главе с США, стараются и будут стараться сокращать эти дефициты за счет «репатриации» производств по мере возможности. Комбинация этих процессов даёт сегодня почти нулевую результирующую, и пока рано говорить о долгосрочном тренде. Исторически международная напряженность циклична, а технологическое развитие идет вперед постоянно, так что у глобализации в целом больше шансов.

К 2026 году президентство Трампа в США продлится почти год. Каковы сильные и слабые стороны его экономической политики, исходя из первых результатов и прогнозируемых последствий?

Сергей Гуриев:

Дерегулирование уже привело к тому, что, несмотря на беспрецедентный уровень неопределенности экономической политики, американский фондовый рынок чувствует себя уверенно. В то же время дерегулирование и поддержка криптовалют и стейблкойнов создаёт серьёзную угрозу финансовой устойчивости.

Андрей Мовчан: Главное наблюдение — устойчивость американской экономики, ее инертность и медленная реакция на изменения. Года президентства Трампа с его радикальными идеями недостаточно, чтобы оценить реальное воздействие на экономику. Значимым «успехом» Трампа может стать обеспечение победы республиканского президента на следующих выборах и закрепление текущего курса экономической политики еще на 4–8 лет. Если это произойдет, к концу первого срока можно будет обоснованно обсуждать достижения и неудачи политики. Если нет — будущая демократическая администрация, скорее всего, изменит экономическую политику США, и эти изменения не кажутся мне позитивными.

Что известно и что остается неизвестным о денежно-кредитной политике США в 2026 году?

Сергей Гуриев:
Главная неопределенность — новый председатель (и члены совета) ФРС. Президент Трамп сознательно и последовательно пытается подорвать независимость ФРС, что может привести к росту инфляции. Впрочем, если руководство ФРС будет сформировано из лояльных, но компетентных экономистов, они могут перестать следовать сигналам Белого дома (Пауэлл тоже был назначен Трампом). Особенно важно, как завершится борьба Трампа с Лизой Кук — попытка досрочного увольнения одного из руководителей ФРС, что, по мнению Верховного суда, выходит за полномочия президента.

Апрель 2025 года показал, что администрация боится паники на рынках. Если агрессивные действия против ФРС вызовут резкий рост инфляционных ожиданий (например, через рост долгосрочных ставок по номинальным облигациям относительно TIPS), возможно, Трамп прислушается к умеренным членам своей команды.

Андрей Мовчан: Политическая дискуссия вокруг ФРС непродуктивна: кто бы ни возглавил ФРС, при стабильном росте ВВП, высокой занятости и инфляции чуть выше целевой политика будет одинаковой — держать ставку как «резервное оружие» до момента, когда одновременно замедлится ВВП и инфляция, и минимально ее снижать.

Гораздо более неопределенны налоговая и социальная политика США. С одной стороны, звучат предложения о сокращении или отмене значимых налогов (что может иметь серьезный эффект). С другой — система социального и пенсионного обеспечения сильно зависит от фондового рынка, который не может вечно расти с такой скоростью, как последние годы. Даже при успешных рынках она не сможет выполнять обязательства к началу 30-х годов без реформ, на фоне того что бесплатная медицина в США по-прежнему доступна не всем.

Какие можно сделать выводы о причинах и последствиях тарифных войн, инициированных США, помимо теории?

Сергей Гуриев: Еще рано судить — большинство тарифов не вступило в силу. Скорее всего, экономики, кроме Канады и Мексики, смогут минимизировать ущерб за счет перестройки торговых цепочек.

Цели торговой политики администрации остаются неясными. Судя по всему, Трамп искренне считает, что торговый дефицит — признак «несправедливости» по отношению к Америке. Современная наука не согласна с этим: дефицит возникает как превышение инвестиций над сбережениями плюс дефицит бюджета. США остаются привлекательными для инвестиций и не готовы сократить дефицит бюджета, поэтому никакие тарифы дефицит не устранят. Некоторые члены команды Трампа хотят сократить приток инвестиций в американские активы, но президент пока не поддерживает эти предложения.

Андрей Мовчан: Тарифные войны Трампа изначально рассчитаны на достижение договоренности «через силу»: США готовы создавать симметричные низкие тарифы с партнёрами, а если кто-то не согласен, угрожают высокими, фактически заградительными тарифами.

На практике за восемь месяцев 2025 года США смогли договориться о низких тарифах лишь с несколькими странами, с остальными идут «агрессивные переговоры». Одним из камней преткновения является НДС на импорт — его нет в США, но есть в большинстве стран, и Америка считает его формой тарифа. Контрагенты США затягивают переговоры: кто-то потому что время работает против США, кто-то из-за неспособности принимать быстрые решения. Поэтому говорить о результатах торговых войн пока преждевременно.

Рост долга США вызывает тревогу; ставки ФРС остаются выше, чем ожидали; доллар США за последнее время снизился на 10–15% к основным валютам. Как вы оцениваете ближайшее будущее доллара и главного «безрискового» актива — казначейских облигаций США, а также ставку ФРС?

Сергей Гуриев: Ситуация с бюджетным дефицитом США и их госдолгом беспрецедентна. Во-первых, дефицит федерального бюджета составляет 7% ВВП — уровень, характерный для рецессии, но никак не для растущей экономики. При этом безработица остается очень низкой. Во-вторых, чистый долг США достиг 100% ВВП, а валовый долг — еще больше, 37 трлн долларов (это больше, чем у всех крупных развитых экономик вместе взятых). В мирное время такие уровни в США не наблюдались. В-третьих, у администрации Трампа нет стратегии сокращения долга, кроме надежды на ускорение роста экономики, хотя темпы роста снижаются. В-четвертых, впервые в истории покупатели американских облигаций нервничают и перестают рассматривать их как безрисковый актив — это может привести к росту ставок по долгу и долговому кризису.

Андрей Мовчан: Ситуация с американским долгом противоречива. С одной стороны, рост продолжается и довольно высокими темпами: при дефиците бюджета «широкого правительства» в 6–7% ВВП других вариантов просто нет. С другой стороны, значительная часть этого дефицита покрывается эмиссией (выкупом долга ФРС). Соотношение долга США в руках негосударственных кредиторов к ВВП стабильно держится около 120% с 2020 года. Самое странное — это цены на казначейские облигации: при ставке ФРС 4.25–4.5% краткосрочные бумаги дают лишь 3.6–3.8%, среднесрочные (5–7 лет) — 3.7–3.9%, и только 10-летние оцениваются рынком как «безрисковые» (4.25%). Тридцатилетние же облигации дают всего 4.9%. Это значит, что даже на горизонте 30 лет рынок не видит рисков американского долга. И все это происходит не в период бегства в «тихую гавань», а на фоне рыночной эйфории, когда инвесторы уходят из доллара в глобальный риск. Возможно, 120% ВВП не кажутся таким уж высоким уровнем (особенно на фоне японского долга). Возможно, инвесторов убеждает устойчивость американской экономики. Но скорее всего дело в том, что никто не верит в дефолт США по обязательствам в собственной валюте — это было бы экономически бессмысленно.

Нефть и газ остаются главными источниками энергии. За последние три года цепочки поставок углеводородов серьезно изменились, но это почти не сказалось на ценах. Как объяснить такую стабильность? Можно ли сказать, что ОПЕК+ наконец установил жесткий контроль над ценами? Ожидается ли относительная стабильность цен в ближайшие годы?

Сергей Гуриев: Несмотря на сложную ситуацию на Ближнем Востоке, мировые цены на нефть в 2025 году оставались низкими, что привело к резкому росту дефицита российского бюджета. Одно из объяснений — договоренность США и Саудовской Аравии об увеличении добычи ОПЕК.

Андрей Мовчан: За последние 5–7 лет нефтяные рынки стали гораздо более устойчивыми к шокам спроса и предложения, в том числе благодаря скоординированным действиям ОПЕК+. Мы видим, что даже жесткие санкции против крупного производителя нефти не способны серьезно сократить поставки — меняются лишь маршруты и центры переработки. В отличие от 1970-х, сегодня мир гораздо прагматичнее: никто не хочет, чтобы политика разрушала экономику. Не случайно даже Израиль не атаковал иранские месторождения и переработку. Практика показывает, что даже бенефициары высоких цен на нефть проигрывают, если эти цены становятся неподъемными для их торговых партнеров. Поэтому крупные игроки наращивают поставки, как только цены угрожают чрезмерным ростом. В отсутствие шоков нефтяные цены в ближайшее время будут оставаться стабильными.

Экономика Великобритании растет медленно. Дефицит бюджета, проблемы с финансированием социальных обязательств и отрицательная инвестиционная позиция вызывают опасения. Меры лейбористского правительства, в основном в сфере налогов, грозят спровоцировать отток бизнеса и богатых налогоплательщиков, еще больше затормозить активность и в итоге ослабить налоговую базу. Каковы реальные последствия этих шагов? Какие будут следующие действия правительства и их результат? Какая «экономическая модель» способна вернуть Британию к росту? Есть ли шанс, что правительство поведет страну в этом направлении?

Андрей Мовчан: Год спустя после прихода к власти лейбористов видно, что часть их идей (например, масштабные инвестиции в зеленую энергетику) не реализуется, а часть, в первую очередь рост налогов для покрытия дефицита, дает не обещанные результаты, а те, о которых предупреждали критики: снижение активности частного сектора, ускорение оттока бизнеса, состоятельных частных лиц и профессионалов. Скорее всего, лейбористы попали в ловушку собственной программы: и отказ от мер, и их продолжение будут вести к разочарованию избирателей. Но времени у них еще достаточно, и нынешние неудачи они объясняют наследием предыдущего правительства.

Возможный путь — по примеру Кипра создать «налоговый рай» для иностранного капитала, инвестиций и высокотехнологичных бизнесов, резко снизить регулирование, упростить запуск и работу новых отраслей, предоставить особые налоговые условия компаниям с высокой добавленной стоимостью и мобильным частным лицам. Одновременно Британии придется шире распределить нагрузку по финансированию бюджета: сегодня почти все бремя несут 15–20% налогоплательщиков. Например, дополнительный сбор на NHS в размере всего 100 фунтов с резидента принес бы в три раза больше дохода, чем новые налоги на аренду, ради которых правительство рискует дестабилизировать рынок жилья.

Китайская экономика замедляется: средний рост 2011–2015 годов составлял 8.2%, 2015–2019 — 6.3%, 2020–2024 — 4.8%. Рост ВВП на душу населения ограничивается примерно $600 в год. С учетом сокращения и старения населения можно ли сказать, что Китай идет по «японскому пути»? Чего ждать в 2026 году?

Сергей Гуриев: В китайской экономике много проблем, и риск резкого замедления реален. Но в 2025 году Китай показал, что хорошо подготовился к торговой войне с США и добился успехов в искусственном интеллекте. Он также опережает Запад в зеленых технологиях. Соотношение ВВП Китая к ВВП США перестало расти из-за демографии, но доходы на душу населения продолжают увеличиваться. Вероятно, уже в 2026 году Всемирный банк отнесет Китай к странам с высоким уровнем дохода.

Андрей Мовчан: Главная проблема Китая — крайне неэффективный внутренний рынок. Причины — гиперрегулирование, модель государственного планирования, огромный разрыв между регионами и культурные особенности. Китай сумел эффективно обслуживать мировой спрос, но проигрывает в развитии внутреннего рынка. В результате экономика остается зависимой от внешнего спроса. Попытки стимулировать внутреннее потребление приводят к перепроизводству ненужных товаров, строительству лишней инфраструктуры и городов-призраков. Даже успехи Китая в новых индустриях — это в первую очередь борьба за внешние рынки. Ситуацию усугубляют сокращение и старение населения, а также рост конкурентов — от Индонезии до Индии, которые в ближайшее десятилетие начнут отвоевывать долю экспорта. Инвесторы реагируют на эти проблемы: индекс Hang Seng сегодня на 18% ниже уровня 2007 года и на 22% ниже уровня 2018 года.

Рынки недвижимости в мире стали запутанными и нестабильными. В США падает ликвидность жилья и офисов, покупки на минимуме, а предложения на максимуме. В Европе фонды недвижимости банкротятся, в ОАЭ вторичный рынок почти не ликвиден и цены падают. Как вы думаете, что происходит с тем рынком, который многие считали надежным и стабильным, и чего ждать в 2026 году?

Андрей Мовчан: Как я уже сказал выше, рынки недвижимости зависимы от ставок кредита. Активный рост этих рынков в 2009-2022 годах был связан с очень дешевым и доступным финансированием с одной стороны, и с быстро растущей денежной массой с другой.

После эпидемии COVID ускоренный переход в онлайн не только нанес существенный удар по идее присутствия в офисе, он вообще перестроил подход к выбору самых разных типов недвижимости: если не надо ездить в офис, значит можно жить дальше от сити, если можно заказывать товары онлайн, не нужны магазины рядом и такого размера, зато нужны склады, оборудованные под быструю сортировку, и так далее. Сейчас по всему миру (везде по-разному, конечно) начал идти процесс «возврата к нормальности» на этом рынке — все оценки должны быть пересмотрены с учетом альтернативных возможностей, покупатели переоценивают свои денежные потоки в реальности новых ставок.  

В последние 10 лет рынки растут одновременно по всем классам активов — акции, облигации, золото, криптовалюты — быстрее, чем раньше. Многие инвесторы выигрывают, хотя реальное богатство появляется только при продаже, а если все захотят продать, покупателей может не быть. Рынки долго росли благодаря мягкой денежной политике, но даже при высоких ставках рост продолжается, создавая иллюзию почти гарантированной прибыли. Молодые люди берут большие риски, надеясь быстро разбогатеть на стартапах или криптовалюте. Почему так происходит? Насколько это устойчиво и какие признаки могут предупредить о возможном переломе?

Сергей Гуриев: Учитывая огромные — и продолжающие накапливаться — проблемы в американской финансовой системе, вопросы о сверхвысоких ценах на активы абсолютно правомерны. Инвесторы, впрочем, считают, что проблемы американского госсектора не обязательно подрывают здоровье частных компаний. В тоже время дерегулирование и быстрое развитие технологий искусственного интеллекта создают поводы для оптимизма.

Андрей Мовчан: Мы уже много говорили про рынки выше. Действительно, сегодня оценки практически всех активов выглядят завышенными. Можно предлагать много объяснений этому явлению, лично мне нравится идея «позитивной обратной связи» — в условиях постковидного изобилия денег многие инвесторы покупают просто из страха упустить рост, их покупки вызывают рост цен, они убеждаются в правильности своих действий и покупают еще. 

Не надо только забывать, что цены активов на рынках определяются по сделкам, то есть достаточно весьма небольшого оборота, чтобы возникла иллюзия роста стоимости всех активов.

А тогда уже заработает «позитивная обратная связь» в обратном направлении. Исторически мы неоднократно видели как это происходило. 

ИИ — это уже не просто модное слово, а целая индустрия, где появляются тысячи стартапов, сотни крупных игроков и несколько гигантов. Похоже, что это самая популярная венчурная тема года — и с точки зрения нарратива, и с точки зрения денег. Как вы оцениваете перспективы „пузыря“ вокруг ИИ? Как гонка за ИИ повлияет на экономику в 2026 году?

Сергей Гуриев: На чем именно основываются беспрецедентно высокие рыночные капитализации в секторе ИИ? Инвесторы предполагают, что одна или несколько из компаний ИИ смогут построить общий искусственный интеллект, что позволит получить сверхвысокие прибыли. Впрочем, вполне возможно, что, во-первых, отдача от внедрения ИИ в обозримом будущем будет не так высока, а, во-вторых, она достанется лишь некоторым (а не всем) технологическим компаниям. Поэтому неудивительно, что уже и сами ИИ-компании начинают говорить о пузыре. 

Вполне возможно, что в 2026 году эта гонка продолжится, но вероятен и другой сценарий — инвесторы начнут понимать, какие именно компании потеряли шансы стать первыми в соревновании за AGI (или за прибыльные возможности применения моделей ИИ), тогда речь пойдет о сделках на рынке слияний и поглощений.

Андрей Мовчан: Очевидная, на мой взгляд, переоценка стратегического значения больших лингвистических моделей для будущего мира не только никак не умаляет их огромного прикладного значения, но и никак не отличается от таких же переоценок, которыми награждали практически все существенные инновации. Этот этап переживало и автоматическое оружие («с изобретением пулемета любая война закончится за две недели»), и электричество, и самолеты, и телефон, и телевизор и прочее. Последний пример — блокчейн.

Mоvchan’s Group