Загрузка ...
Есть лица, которые нельзя забыть. Они намертво отпечатываются в памяти как оттиск какого-нибудь черно-белого негатива. Такое лицо было у сэра Тома Стоппарда. Впервые я увидел его много лет назад на страницах «Англии» (был такой малоформатный журнальчик, издававшийся Британским Советом во славу Соединенного Королевства и предназначенный исключительно для чтения образованной публики по ту сторону железного занавеса). Так вот лицо: внимательный и опасный взгляд метиса-контрабандиста из-под гривы вьющихся иссиня-черных волос, нос патриция — красивее не бывает, рот чувственный, обиженно-гордый, сексуальный, просто какой-то совершенно невероятный рот. Больше ничего разглядеть не удалось (портрет занимал целиком журнальную полосу), но и этого было достаточно.
Под портретом значилось: «Том Стоппард, молодой британский драматург» и что-то еще про его пьесу «Розенкранц и Гильденстерн мертвы». Ничего не помню про пьесу, но какой-то смутный осадок разочарования остался: при такой внешности — и драматург? Возможно ли? Идеальный front man, затянутый в кожу и джинсы каких-нибудь роллингов или пинк-флойдов, чьи голоса мы тогда ловили сквозь все глушилки и запреты. Было понятно, что он один из них — из расы свободных, красивых и очень молодых людей, из поколения победителей с волосами до плеч, открыто призывающих заниматься любовью, а не войной.
Я тогда еще не знал знаменитой фразы Кеннета Тайнена, что Стоппарда можно принять за старшего брата Мика Джаггера. Они действительно были неуловимо похожи. И в молодости, и в старости. Как будто одна буря пронеслась по их лицам, оставив похожие отметины. Та же седина в сочетании с драйвом и хорошими манерами выпускников частных английских школ. Наконец, они оба сэры. Это тоже что-нибудь да значит!
По странному совпадению я встретил их обоих в Санкт-Петербурге, на концерте «Роллинг Стоунз». Сэр Мик носился по сцене, а сэр Том с невозмутимым видом сидел в VIP- зоне, любуясь радугой, вдруг повисшей над Дворцовой площадью, и тихо подпевая своему неутомимому другу, лихо накручивавшему километры по мокрому от дождя подиуму.
Потом мы столкнулись в лобби отеля Astoria, и я, конечно, узнал его. Старый лев. В черном бархатном пиджаке он был похож на вельможу, удалившегося от дел и доживающего свое где-то в провинции. Ему подходили и белая ночь за окно, и петербургские виды. Он медленно и торжественно нес свои седые кудри, бурное прошлое и репутацию одного из наиболее просвещенных людей нашего времени, автора множества пьес и сценариев, за один из которых («Влюбленный Шекспир») даже удостоился Оскара.
Сам он об этом предпочитает не распространяться, а если спрашивают, то говорит виновато и даже как будто растерянно, как и о своем рыцарском звании, полученном из рук принца Чарльза в 1997 году.
Пообщаться с ним мне удалось один раз, когда он приезжал в Москву на премьеру своей пьесы «Рок-н-ролл». У меня был час, как меня строго предупредили организаторы интервью, но Стоппард вел себя так, будто у нас впереди целый день.
Медленно и с удовольствием курил, медленно пил капуччино, неспешно задавал мне вопросы и в привычной эпической манере рассказывает о том, как его посвящали в рыцари. Он даже придумал себе оправдание, что титул «сэра» он получал для мамы. В конце концов, она была единственным человеком, кого бы это могло по-настоящему обрадовать. Увы, до церемонии в Букингемском дворце она не дожила. «Но там, где она сейчас есть, ей должно быть было приятно».
С британским истеблишментом у Стоппарда были особые и немного натянутые отношения: он чужак, эмигрант, человек, сменивший не только страну, но и имя (на самом деле он Томаш Страусслер – сын чешского еврея-коммерсанта, погибшего на затонувшем корабле во время Второй мировой войны). И во всем, что он писал, всегда присутствовала некая ироничная дистанция наблюдателя, взгляд человека со стороны. Будь то елизаветинская Англия или Россия Александра II накануне отмены крепостного права, Стоппард неизменно оставлял за собой роль любознательного экскурсанта, предпочитающего держаться в тени исторических или выдуманных персонажей.
Может быть, поэтому так туго у него всегда шла проза. Он ее почти никогда не писал, в чем чистосердечно мне признался. «Для меня написать три странички текста — мука мученическая. Нормальный профессионал на это тратит три часа, я бьюсь с ними три дня. И результат никогда меня не удовлетворяет». Исключение составляли предисловия к чужим книгам, которые время от времени ему заказывали друзья.
Одно из них к мемуарам герцогини Деборы Девонширской «Цыплят по осени считают» — образец самого изысканного слога в духе каких-нибудь «Опасных связей» или уйальдовских диалогов. Никто, кроме него, не умел быть таким учтивым без приторности, ироничным без колкости, стильным без жеманства. На самом деле он был прирожденным драматургом, умевшим вжиться в любую эпоху, мыслившим сценами и эпизодами. Он остро чувствовал ритм театрального действия и всегда знал, как не дать заскучать залу, даже если на сцене идут споры между русскими социал-демократами или провинциальными исследователями творчества Байрона («Аркадия»).
Его «Берег Утопии» — это тоже в каком-то смысле экскурсия в русскую историю, предпринятая европейцем-интеллектуалом во всеоружии энциклопедических знаний. Стоппард всерьез захотел разобраться в истоках будущих катастроф ХХ века, невольным свидетелем которых ему самому пришлось стать. Поставленная на сцене Российского Молодежного театра, эта театральная сага стала событием. Девятичасовой марафон с двумя перерывами и одним термосом с чаем (так некоторые зрители готовились к этому действу) затмил собой другие спектакли и собрал в свое время самые престижные театральные премии. Это был спектакль-поступок, спектакль-вызов, заставивший вновь поверить в саму возможность и даже необходимость сегодняшнего существования традиционного театра-дома с постоянной труппой, большой сценой, с обширным репертуаром. Алексей Бородин и его команда подняли глыбу, неподъемную даже для взрослого академического театра. Может, потому и получился «роман» со Стоппардом: Алексей Владимирович тоже из породы одиноких подвижников, самоотверженно верящих в Театр как в миссию, как в последнее прибежище высших начал жизни.
Вот несколько цитат из той моей давней беседы с сэром Томом.
— В смысле театральных вкусов, я довольно-таки старомоден. Мне нравится думать, что театр существует для того, чтобы служить публике. И чтобы образовывать эту публику. Сама экономика театра на моей стороне. Иногда театры кормит государство, иногда они изо всех сил стараются получить спонсорскую поддержку, — есть, словом, много способов существования театра в том, что мы именуем либеральной демократией. И люди, работающие в театре — к коим и я принадлежу, — иногда начинают забывать, зачем это самое существование. Начинают искренне считать, что весь смысл в том, чтобы мы могли играть, ставить и писать. Но по мне, смысл театра не изменился с древности — с Древней Греции, если уж говорить о культуре.
— Большая часть художников при тоталитаризме были органично встроены в него, более того — их поддерживали, более того — поддерживали куда щедрее, чем в мире «свободного рынка». Западные художники нередко завидовали тем привилегиям и возможностям, которыми пользовались их коллеги, например, из Восточной Германии. И, надо сказать, ГДР вовсе не изобрел идею государственной культуры. Та же Германия в прошлые века состояла из множества маленьких королевств, и уже тогда каждый правитель считал достойным и правильным иметь, скажем, собственный оперный театр. И вот в Германии возникло больше оперных театров, чем где-либо. Да и большевики, пришедшие к власти в России, были, в конце концов, зачастую представителями вполне образованных слоев. И они принесли свое представление о значимости культуры с собой… В результате, советское «Лебединое озеро» было самым лучшим в мире! Не мне вам об этом рассказывать. Но я это говорю к тому, что не вполне доверяю таким понятиям как «свободный художник». Принято исходить из того, что официальное, официозное искусство никогда не производит ничего стоящего. А диссидентское искусство — единственный источник истинных достижений. Но ведь свободное рыночное искусство производит не меньше – или даже больше – мусора, чем искусство, которое состоит при особе императора! Разве нет?
— Наверное, в интеллектуальном смысле, я немного сноб. Например, я не смотрю телевизор. Уже много лет! Есть невероятно популярные телевизионные явления в британской культуре, их на протяжении сорока лет посмотрели десятки миллионов людей. Но я никогда не видел ни одного из них. Никогда. И был момент, когда каждая пятая проданная в Англии книга была – «Гарри Поттер». А я никогда не читал «Гарри Поттера». Так что в моем жизненном опыте зияют огромные пробелы. Меня вряд ли можно считать хорошим экспертом по современной культуре.
— Разница между моим первым визитом в Россию в 1977-м и моим приездом сюда в новые времена была столь огромна, что все другие отличия кажутся сущей ерундой. Это была другая планета. Сейчас все страшно изменилось, но вот что удивительно — это все равно другая планета. Я по-прежнему ощущаю тут в воздухе ток опасной энергии. Все так же ощущаю разлитый в воздухе аромат коррупции. Хорошо помню, что еще в первый раз, когда я увидел все синие мигалки на черных лимузинах и осознал, что эти машины — вовсе не полиция и не «скорая помощь», я понял, что добром вряд ли тут все закончится.
29 ноября 2025 года сэр Том Стоппард скончался. Ему было 88 лет.
