Загрузка ...
У Ирины Лукьяновой много профессий: детский писатель, журналист, переводчик, редактор, учитель, специалист по проблемам детей с синдромом дефицита внимания и гиперактивности. А еще она мама двоих детей. Четыре года назад повесть Лукьяновой «Стеклянный шарик» заняла призовое место на Всероссийском конкурсе «Книгуру», а в этом году Ирина приезжала в Лондон на Выставку русского образования, чтобы встретиться с детьми – участниками конкурса «Книгуру в Британии».
Наталья Склярова задала Ирине Лукьяновой вопросы о писательском мастерстве, вдохновении, самодисциплине — обо всем, что волнует начинающего автора.
Ирина, как вообще появляется книга?
Действительно, дети мне все время задают этот вопрос. Отвечаю: по-разному. Иногда появляется сначала проблема, и ты о ней хочешь высказаться. Потом к ней подтягиваются герои, у них складывается свои отношения. А бывает, видишь картинку.
Давайте на примере. Как появился «Стеклянный шарик», который победил на «Книгуру»?
Я разговаривала с мамой, у которой ребенка в школе травили, и однажды в состоянии аффекта он поколотил своих обидчиков. Мама не понимала, как можно было до такого дойти. Я хотела показать степень отчаяния, до которой человека доводили с самого детства, и что в этом состоянии он готов идти либо убивать, либо умереть сам — история, более характерная для солдата на поле боя, чем для второклассника. Не очень детский опыт, его проживает не каждый ребенок. Но уж если такое случится, то хочется, чтобы рядом был взрослый, который сумеет об этом с ребенком разговаривать.
Но это серьезная тема. А бывает и наоборот. Книжка, которую я сейчас сочиняю (написала треть и никак не могу придумать дальше) появилась из домашнего трепа с мужем (муж Ирины Лукьяновой — известный писатель Дмитрий Быков — прим.автора). Мы придумывали, что было бы, если бы люди произошли не от обезьяны, а от птиц. Как бы выглядел этот мир? На работе пришлось бы отпрашиваться так: «Можно мне сегодня уйти пораньше? Сегодня моя очередь сидеть на яйцах». А как живут в этом мире матери-одиночки? У них наверняка должен быть термостат, домашний инкубатор, чтобы греть яйца, пока мать на работе. И раз есть домашний инкубатор, то наверняка в соцсетях идут холивары на тему, что только плохие матери пользуются инкубатором и не сидят на яйцах сами.
Потом в этой истории про людей-птиц откуда-то появился подкидыш – гадкий утенок среди прекрасных птиц, и внезапно оказалось, что это история про то, как жить, если ты — гадкий утенок и никогда не станешь прекрасным лебедем.
То есть вы часто сами не знаете, куда вырулит сюжет?
Бывает, напридумываешь сюжетов, а они потом не пишутся, так и остаются неизданными. У меня есть несколько сюжетов, к которым я никак не подступлюсь. Например, про творца миров. Создатель компьютерной игры придумал мир, задал параметры, но в какой-то момент все выходит из-под контроля, компьютер повреждает вирус, и отношения между программистом и его миром в игре складываются наподобие связи между Богом и человеком. Это еще одна вариация на тему «Трудно быть богом», и дальше что-то не идет, пришлось бросить.
Я прочитала «Стеклянный шарик» и была потрясена тем, как пронзительно вам удалось передать мир, увиденный глазами ребенка. Это опыт или воспоминания? Вы общаетесь с другими родителями, смотрите на своих детей, вспоминаете себя?
Это и опыт, и наблюдения, и воспоминания. Я хорошо помню ощущения из детства, логику, но совершенно не помню событий, внешних обстоятельств. Я пытаюсь описать словами невербальный опыт. Почему маленькие дети редко жалуются, почему они не рассказывают родителям о том плохом, что с ними происходит в садике? Потому что им не хватает слов, умения выразить мысль. А ведь потрясений в раннем детстве — масса. Например, я года в три-четыре была уверена, что мое имя определяет мое человеческое существо. Вот есть мама, есть сестра Юля, а есть я — Ира, и другой такой на свете больше нет. Но однажды в детском садике воспитательница из чужой группы закричала: «Ира-а! Иди сюда!». Я подбежала, а она говорит: «Девочка, ты чего пришла? Я не тебя зову». У меня, помню, словно бездна разверзлась под ногами. Как будто кто-то занял мое место в мире, и я теперь не уникальна. Я поняла, что вообще все устроено в этом месте не так, как я предполагала, и это значит, что есть какая-то страшная угроза. Ведь это же настоящий кризис самоидентификации. Но как ты можешь об этом рассказать, когда тебе три года? Ты можешь только заплакать. Ты плачешь и не можешь объяснить, а взрослые не понимают, иногда еще и сердятся. Детские невербальные муки — это такое тяжелое время. Хорошо, если есть рядом взрослый, который это понимает и может объяснить другим взрослым. Но чаще взрослые думают, что если ребенок делает что-то плохое, он обязательно делает это назло, хотя у ребенка совершенно другие мотивы. Кто-то мне недавно рассказал, как сын поцарапал гвоздем новый папин жидкокристаллический монитор. Зачем? Оказывается, очень заинтересовало это слово – «жидкокристаллический». Он хотел посмотреть, где там кристаллы, как так они — жидкие, и потекут ли они наружу, если проделать в экране дырочку.
Многие женщины-писатели работали урывками. Мы знаем про Агату Кристи, что она придумывала детективные истории, пока мыла посуду, а Джейн Остен прятала рукопись и доставала корзинку с рукоделием, когда кто-то входил в комнату. Как пишете вы? Особенно интересно, как вы успеваете совмещать столько разных направлений работы: писательство, переводы, преподавание в школе? А еще ведь дом и семья.
На переводы, к сожалению, давно не хватает времени и сил. В школе бывают каникулы, и у меня всего 11 часов в неделю — достаточно, чтобы удовлетворить мою тягу общения с детьми. Дети выросли: дочери 27, сыну 19, с меня свалилась целая куча домашних хлопот и забот в связи со школой и школьными уроками. Теперь уже приходишь, а дети тебя и ужином накормят, и нальют тебе чайку. Свалилось ужасное чувство вины, что ты плохая мать, которое школа почему-то старательно в родителях взращивает. Но вообще, приходится, конечно, жонглировать.
Дети пошли по вашим стопам?
У дочки образование психологическое. У нее есть хорошее качество — она умеет устраивать вокруг себя комфортное психологическое пространство. А младший учится в ГИТИСе на актера, и никогда никакую стезю, кроме этой, для себя не рассматривал. Ему очень нравится учиться. Для меня это продолжение школьной истории, когда в 12 часов ночи ребенок вдруг вспоминает, что ему «на завтра нужен костюм лисенка». Недавно срочно делали костюм насекомого: студенты ставили Кафку.
Что вам нужно для вдохновения?
Черешня. Много-много черешни. Когда я сажусь писать, мне нужно, чтобы я могла что-то закидывать в рот, но печенье, конфеты — это все не годится, нужна черешня. Зимой черешни нет, и это плохо.
Согласны ли вы с Михаилом Жванецким в том, что «писАть, как и пИсать, нужно когда уже невмоготу»? Или нужно себя заставлять, подсчитывать знаки, строчки?
Абсолютно согласна, если это касается лирики. Когда у тебя наболело, ты должен сесть и вылить это на бумагу. Но в прозе всегда наступает время, когда нужно просто сесть и писать — нужны связки, последовательность истории, композиция. Если ты не вставишь определенную главу, то читатели просто не поймут, что случилось. Требуется много систематического труда, а не вдохновение, иногда нужно просто писать. Я кое-что выкладываю в сеть, завела для этого отдельную группу на Фейсбуке — она меня дисциплинирует, когда времени не хватает. Мне, кстати, нравится читать комментарии и ориентироваться на них. Ведь я пишу про мир, в котором мне самой еще не все ясно. С той же историей про птичек: есть ли у них общественный транспорт? Как устроено их общество? Как взаимодействуют герои? Иногда из откликов читателей я понимаю, что надо вставить еще одну главу, чтобы было понятнее.
Вы иногда пишете в соавторстве с мужем, Дмитрием Быковым. Как вам работается вместе, есть ли у вас разделение труда?
Вместе мы написали не так много. Книга «В мире животиков» родилась из передачи, которую мы вели для радиостанции «Говорит Москва». Перед нами поставили задачу выпустить серию сказок для детской аудитории, но чтобы взрослым тоже было интересно. Мы сделали это в стиле пародии на передачу «В мире животных», отсюда и название. С интонациями Николая Дроздова и таким же добрым голосом каждую неделю мы рассказывали про каких-нибудь выдуманных зверьков. Зверьки были всякие дурацкие. Мы были молоды, смешливы, всячески вышучивали друг друга, своих детей и знакомых. Была Рыба-интеллигент, потом появился Бардачный Мышонок — домашнее существо. Помню, я кому-то из гостей рассказывала про Бардачного Мышонка, и в этот момент он ворвался на кухню и опрокинул чашку кофе гостье на платье. Сюжеты мы сначала наговаривали друг другу, придумывали подробности, исторические параллели (например, в царских покоях у нас жила Вонюкла, и только тот, кто не чувствовал ее ужасного запаха, мог управлять страной). Тот из нас, у кого было время, садился и записывал. Второй потом читал и что-то дописывал. Потом появилось продолжение этой книги, «Зверьки и зверюши». По сути, из кухонного трепа выросла целая мифология, со своими городами, верованиями, отношениями, системой государства… Некоторые сказки так и остались недописанными, а что-то до сих пор продолжает придумываться, хотя книжка давно издана, причем в четырех издательствах.
Многие родители придумывают сказки для своих детей, иногда на ходу, но не записывают. Как думаете, стоит?
На «Книгуру» присылают много таких сказок. Одни из них вполне достойны быть опубликованными, а другие лучше бы остались в семейной истории. Допустим, мне приносят книгу о том, как бабушка жила, закончила институт сельскохозяйственной техники, работала механизатором. Чтобы подробности твоей семьи хотелось знать посторонним людям, в них должен быть вложен какой-то сверхсмысл, кроме бережно сохраняемых фактов. Художественный смысл, этический, какой угодно. Часто пишут про 90-е годы: как люди трудно жили, все было по талонам и очереди. Это нормальный предмет для разговора со своими детьми, но не всякая семейная история должна быть опубликованной. У меня и самой есть маленькая книжечка с рисунками, которую я показывала разным издательствам и они говорили: здорово, но как книгу мы это не видим. И я с ними совершенно согласна.
Для нас, русских родителей в Англии, «Книгуру» хорош еще и тем, что дети знакомятся с живым языком, не прошлого века — потому что книги Носова и Драгунского прекрасны, но реалии уж слишком устарели, многое требует объяснений.
Мы в России сталкиваемся с той же проблемой. Реальность современной зарубежной литературы для большинства детей ближе, чем наследие наших советских писателей. Это особенно видно, когда дети начинают сами создавать произведения. Забавно, что в рукописях фантазийного плана к верховным магам обращаются непременно «сэр» или «миледи», и они всегда носят английские имена. Так что в сказочных королевствах язык межпланетного общения тоже английский.
Вы сотрудничаете со школой “Creative writing school”, где учатся в том числе и дети. Пишут ли вам русскоязычные дети, живущие за границей?
У нас действительно в последнее время стало много зарубежных авторов. Но иногда они присылают произведения на иностранном языке или в гугл-переводе. Мы не можем оценить качество такого текста. Но если человек владеет русским хорошо, то конечно, он может присоединиться.
Что бы вы посоветовали юным авторам, которые хотят стать настоящими писателями?
Мне нравится, как ответил член нашего экспертного совета на «Книгуру», журналист Шамиль Идиатуллин, на вопрос детей, можно ли им подать заявку на конкурс. Он сказал: «Если ты самый сильный парень во дворе, можешь ли ты поехать участвовать в Олимпийских играх?». Не все получается сразу. На «Книгуру» побеждают «тяжеловесы». Есть участники, которые за годы конкурса стали очень известными. Например, Нина Дашевская, которая трижды уже становилась лауреатом. Хотя когда она подавала рукопись первый раз, ее никто не знал: скрипачка, книга о музыке.
Какое вообще у вас впечатление о книгах, которые пишут сейчас на русском языке?
Книги очень разные, но есть тенденции, и этим хорош конкурс: перед нами полная картина того, что сейчас пишется на русском языке. Очень много похожих книжек. Мы завалены рукописями про Бабу-Ягу и черного кота, непременно говорящего. Половину этих котов зовут Баюнами. В прошлом году была масса книжек про то, как в школу приходит новенький ученик. В этом году герои — сплошные сиротки. Из новеньких можно было собрать целый класс, а из погибших родителей — целое кладбище
Еще есть такие крайности — «девочковые книжки» и «суровая мужская проза». В «девочковых книжках» всегда борьба хорошего с лучшим. Там полно пушистых котиков, замечательных маленьких существ и домиков, растут васильки и колокольчики, хорошенькие городки, в которых живут миленькие гномики, и еще на улицах много кондитерских лавочек с различными, всевозможными (авторы «девочковой» прозы очень любят почему-то эти два слова) сладостями. Эти книги полны описаний одежды: «На ней было изумрудное платье, золотые босоножки, бриллиантовая заколка»; «На нем был пиджак цвета маренго, асфальтовые брюки и васильковые ботинки». И так про каждого героя.
Совсем другое дело – «суровая мужская проза». В ней всегда все воюют со всеми. Действие происходит непременно в постапокалипсис (апокалипсис уже случился). Мир разрушен, никому доверять нельзя, все предадут, а лучшего друга в конце непременно убьют. Главное, чем занят герой в таких книгах, — он ползет по грязной канаве, уклоняясь от пуль, которыми ему отстреливают то ногу, то руку. Ест он исключительно дохлых крыс, а пьет воду в бензиновых разводах. Я очень не люблю, когда в книжках есть очевидная мораль, но иногда прочитаешь книжку и думаешь: с какой целью мне это рассказали? Зачем я всю дорогу ел дохлых крыс вместе с героем? Нам не нравится, когда мы прочитали, а в нашей голове ничего не изменилось — иначе для чего читать книжки, что мы в них ищем? Мы как читатели стремимся к золотой середине. В то же время, конкурс — это всегда сюрприз. Мы никогда не знаем, что выберут читатели. Иногда кажется, что победит серьезная, глубокая, надрывающая душу история, а дети выбирают смешное про любовь для пятиклассниц. Значит, есть в этой книжке что-то такое, что нужно детям именно сейчас.