Шпион, который ушел в холод. Алексей Зимин о Киме Филби (часть VIII)

Продолжение. Предыдущие эпизоды:
часть I, часть II, часть III, часть IV, часть V, часть VI, часть VII

Война была болезненным, но при этом естественным состоянием для Европы первой половины XX века. Как зубная боль или желудочные колики.

Это в XXI веке сам факт развязывания войны считается преступлением, а восемьдесят лет назад преступными могли быть последствия, но возможность начинать войну никем всерьез не осуждалась. А Лига Наций как инструмент для решения политических и территориальных споров имела еще меньший вес, чем сегодняшняя ООН.

Основным предметом европейского беспокойства в 1920-30-е был экспорт коммунизма, поэтому Советский Союз был естественным врагом как Антанты, так и стран Оси – Германии и Италии. Но после того, как большая часть Европы была захвачена Гитлером, а Британия вступила в войну с Германией, акценты несколько поменялись. СССР стал союзником, но не перестал при этом быть источником стратегической угрозы.

Сталина страшно беспокоил потенциал этой интриги. Он опасался заключения сепаратного мира между Великобританией и Третьим Рейхом, и, в общем, имел на то основания. Трагикомический перелет в Шотландию Рудольфа Гесса был не единственной попыткой заключения мирного соглашения. Военный кабинет Черчилля в Уайтхолле бомбардировали посланиями и из Рейхсканцелярии, и со стороны тайных противников нацистского режима. Причем последние делали это более активно. 

Парадоксальным образом, Сталину было невыгодно устранение Гитлера в результате заговора военных. Потому что их предложение заключалось, в числе прочего, в том, чтобы после смены режима Вермахт вместе с войсками Короны добил бы Советскую Россию.

С началом войны Ким Филби стал куратором британской контрразведки в Испании и Португалии. Обе эти страны держали нейтралитет и стали полем для многочисленных интриг разноплеменных заговорщиков.

Филби, пользуясь своими довоенными связями в Испании, собрал обширную агентурную сеть. Обработкой ее информации занимался, возможно, самый большой английский писатель XX века Грэм Грин.

Где-то в 1942-м Грин положил на стол Филби отчет, согласно которому определенные силы в Германии гарантировали скорое свержение Гитлера в обмен на участие Британии в коалиции против СССР. В британском генштабе многие довольно активно поддерживали подобные идеи, Черчилль тоже был скорее за, но Филби провернул интригу, из которой вытекало, что немецкий источник ненадежен и что это, скорее всего, ловушка Абвера. От мысли сотрудничества с антигитлеровским подпольем было решено отказаться, а вскоре Советский Союз начал постепенно поворачивать ход войны в свою пользу. И было решено, что лучше пусть Советы добьют Гитлера, чем какие-то неясные подпольщики.

***

Ключевой поворот в войне, после которого союзнические отношения стали необратимыми, а разговоры об открытии второго фронта, регулярном ленд-лизе и прочей помощи Запада — серьезными, случился после Курской дуги.

Самое большое танковое сражение в Европе произошло под селом Прохоровка. Советская и германские армии сосредоточили в этих районах колоссальное количество механических и человеческих сил. Неясно было только направление основного удара Вермахта. Но Филби через расшифровки «Энигмы» узнал его. И отправил в Москву сообщение «Прохоровка».

Сталин не доверял никому — ни Черчиллю, ни своим разведчикам. Но в этот раз он почему-то доверился сообщению из Лондона. И Красная Армия пол руководством Жукова перегруппировалась в соответствии с планами немецкой операции «Цитадель», целью которой было полное сокрушение основных сил противника.

С обеих сторон в сражении участвовало два миллиона человек, шесть тысяч танков и четыре тысячи самолетов. Благодаря информации из Лондона Жуков сначала отбил наступление немцев, а затем перешел в атаку, уничтожив в итоге значительную часть военного потенциала Третьего Рейха.

После Курской дуги Советский Союз уже не оборонялся и только наступал — исход войны был во многом решен под Прохоровкой. Разумеется, не только шифрограмма Филби сыграла в этом свою роль, но и то количество солдатской крови, которое Жуков не пожалел пролить в курский чернозем. Но без информации от резидента SIS результат этого сражения был бы, возможно, иным.

Десятилетиями позже, когда Филби спрашивали в интервью, что он считает главным достижением своей жизни, он неизменно отвечал словом из своей шифрограммы в Москву: «Прохоровка».

***

Сегодня в Лондоне довольно трудно представить атмосферу тех военных дней, хотя декорации не особенно изменились.

Офис SIS, в котором работал Филби, располагался в районе Сент-Джеймс, рядом с Грин-парком. В Сент-Джеймсе находится большинство исторических магазинов мужской одежды, джентльменских клубов с двухсотлетней историей и памятник изобретателю дендизма Бо Браммелу. Летом в Грин-Парке, в сотне метров от Букингемского дворца люди устраивают пикники, запивая чоризо игристым, купленным в магазине Marks & Spenser у метро Green Park. На Пикадилли вечная пробка, в отеле Ritz по-прежнему требуют надевать галстук на файв-о-клок, а в Fortnum & Mason торгуют колониальным чаем.

Только нет черных дирижаблей, сигналов воздушной тревоги и дымящихся руин. За бремя немецких бомбардировок Лондона было разрушено больше 100 000 домов. Находящаяся в блокаде Британия была лишена продуктов питания настолько, что пришлось заводить министерство продовольствия, дабы как-то структурировать процесс, не доводя дело до национального голода.

Военные рецепты до сих пор в ходу. Например, крамбл. Пирог, в котором практически нет муки и сахара — двух главных дефицитов военной поры.

О чем думал Ким Филби, заказывая пинту в пабе на углу Джермин стрит? О России? Не уверен. И так далекая, во время войны она превратилась практически в выдумку. В нечто вроде Вальгаллы или Олерона. О Германии? О Британии? Бог весть. Наверное, трудно сосредоточиться на чем-то конкретном, когда каждую минут может завыть сирена, предупреждающая о приближении бомбардировщиков.

***

После Курской дуги состоялась историческая конференция в Тегеране, где Сталин, Рузвельт и Черчилль впервые тет-а-тет обсуждали устройство послевоенной Европы, которое свой окончательный вид приняло в Ялте. Считается, что на этих двух встречах Рузвельт полностью попал под обаяние Сталина, а Черчилль впал в зависимость от армянского коньяка.

За пределами Instagram в мире есть два типа инфлюенсеров. Первый — это миллиард китайцев, который не может ошибаться, допустим, в безвредности глютамата. Второй — сэр Уинстон Леонард Спенсер Черчилль, который не ошибался ни в чем и никогда.

Первый тип основан на количественном методе, второй — на качественном. Первый — демократическая экспертиза, вторая — чистый элитаризм. Один — порождение статистики, другой — репутации. У репутации и монетизации то общее, что первая из них может стать продолжением другой, а вторая, чаще, нет.

Репутация Черчилля столь высока, что, пожалуй, его вместе с Елизаветой II впору было чеканить на монетах, потому что он сам как шиллинг, всем нравится. С появлением коллективного разума в лице интернета Черчилль стал в этом разуме ответственным за всю и всяческую мудрость. 90% афоризмов, гуляющих по сети, приписываются Черчиллю. Он с суховатым викторианским остроумием ставит точку в религиозных спорах и рецептах бытового просветления. Он дальновидно предсказывает судьбы России и вставляет шпильку в отношения между Европой и США. Его суждения исчерпывающим образом закрывают тему юности и старости, шампанского и коньяка.

В сфере алкогольной полемики у Черчилля вообще нет конкурентов. Ближайший преследователь — Хемингуэй — отстает от него, как «Лейстер Сити» от «Ливерпуля» в Премьер-лиге. Хэм — это плебейское, униженное заискивание перед рюмкой. Черчилль — власть над ней.

Им обоим, впрочем, приписывают фразу «Я больше взял у алкоголя, чем он у меня», где есть и запал викторианского сверхчеловека, и сентиментальное смирение перед величественными силами природы. Есть мнение, правда, что этот афоризм принадлежит то ли Джорджу Оруэллу, то ли Френсису Скотту Фицжеральду. Но кто всерьез относится к такой возможности? Как говорил Мюллер Штирлицу, «не считайте себя фигурой равной Черчиллю».

Кстати, ряд исследователей считает, что именно с этого разговора в «Семнадцати мгновениях весны» начался миф об армянском коньяке как о любимом напитке британского премьера. При этом Мюллер называет коньяк «русским». И хотя шефу тайной канцелярии непростительны географические помарки, это можно счесть оговоркой, вполне естественной для эпохи, в которой пятнадцать республик-сестер для внешнего мира выглядели как перекрашенная в красное Российская империя.

Британская империя на картах была розового цвета, а Черчилль, воевавший с Османской империей и чертивший современные границы Сирии, Турции, Ирака и Израиля, был наверняка осведомлен о существовании Армении. Но является ли это доказательством его любви к армянскому коньяку?

Армянские коньячные заводы используют для подтверждения легендарный случай в Ялте, когда Сталин якобы достал из-под стола переговоров бутылку «Двина», и Черчилль, соскучившийся за годы войны за Британию по вкусу коньяка, спросил у И. В., где он достал такой качественный напиток. Сталин, как рассказывают, ухмыльнулся и ответил: «Это местный».

В зависимости от национальности рассказчика «местный» бывает армянским, грузинским, крымским и даже кизлярским. Последнее, впрочем, не лишено правдоподобия, поскольку в Кизляр были вывезены все или часть коньячных спиртов из Еревана. Но именно армянская версия происхождения сталинского коньяка стала основной. Просто армянам уж очень нравился британский премьер-министр в качестве бренд-амбассадора, и они растиражировали этот миф так широко, что не только сами в него полностью поверили, но и заставили поверить многих. Так, например, получила широкое хождение история про ящик коньяка, который ежегодно Черчилль заказывал в московском посылторге. Ящик постепенно рос в объемах, и с течением времени стали появляться мнения о том, что Черчилль выпивал бутылку «Двина» в день.

Что любопытно, отец советского гастрономического чуда армянин Микоян, бывший на Ялтинской конференции в качестве Ганимеда, в своих мемуарах не вспоминает о коньяке, а пишет, что Черчиллю очень глянулось крымское шампанское и что именно его несколько ящиков тот заказал с собой. Это тоже звучит вполне достоверно. Черчилль обожал игристое, правда, только одной марки — Pol Roger, но тут можно сослаться на то, что к концу войны запасы французского шампанского в Военном кабинете явно были невелики, а Крым для британца со времени одноименной войны служит почти таким же фетишем, как для русских. Однако линия с шампанским не получила развития, и Черчилль остался в истории любителем армянского коньяка.

На заводе «Арарат» рассказывают, что когда отправили в ГУЛАГ главного коньячного мастера, Черчилль тут же забил тревогу, потому что вкус «Двина» испортился. Он позвонил Сталину и спросил, в чем дело, и Сталин распорядился вернуть создателя «Двина» обратно к бочкам.

Особенную пикантность этой легенде придает то, что действие ее происходит уже после Фултонской речи, в которой Черчилль отказал Советскому Союзу и его лидерам в праве на существование. И уже после того, как Черчилль с треском проиграл национальные выборы лейбористам, и занимался в основном написанием пейзажей и воспоминаний в своем поместье на юге Англии. Кроме того, согласно отчетам о поступлении алкогольных напитков к столу Черчилля, единственным коньяком, который он пил, был французский l’Hertier de Jean Fremi-court. Но история все равно красивая. Ведь это про Сталина Черчилль сказал, что, если бы Гитлер вторгся в ад, он бы заключил союз с самим сатаной. И не стоит ли хороший коньяк всего одного телефонного звонка Сатане?

***

Ким Филби разделял привязанность Черчилля к алкоголю. В годы войны он ездил на помятой машине Vauxhall, и ее можно было утром обнаружить в самых разных районах Лондона. При этом хозяина рядом не было. Филби часто впадал в запой, и по месту, где брошена машина, можно было определить, где этот запой начинался.

Они часто выпивали с Грэмом Грином. Грин был католиком, Филби — марксистом, и это отчего-то делало их дружбу только крепче. Позже, уже когда Филби был в Москве, они неоднократно встречались. И Грин написал в предисловии к книжке Филби «Моя тайная война»:

Мне поначалу казалось, что им руководит воля к власти, но позже я понял, что был неправ. Он служил идее, а не старался удовлетворить личные амбиции.

Война постепенно заканчивалась, и в SIS задумались о создании специального подразделения, которое должно было заниматься противоборством с советской разведкой. Это было важное направление после ялтинского мира. И Ким Филби сделал так, чтобы на эту должность назначали его.

Конец восьмой части. Продолжение следует.

Фото на обложке: Черчилль, Рузвельт и Сталин на Ялтинской конференции, 1945 г. / Wikimedia